Пять лет назад я только что не ночевал на первом фестивале хореографических учебных заведений: с утра до обеда я сидел на мастер-классах московских педагогов, затем смотрел все репетиции, а увенчал свое присутствие на этом празднике посещением концерта в Большом театре.
Второй фестиваль в моей личной жизни стал более скромным событием, однако в качестве общественно значимого явления он превзошел первый по всем показателям. В прошлый раз мы обозревали постсоветское пространство, в этом году – мировое. Из регионального мероприятия смотр превратился в этакий парад глобальных сил эпохи битвы цивилизаций.
Так я воспринял концерт в Кремлевском дворце, с этих позиций я и поговорю о нем, перемежая окологеополитические рассуждения околобалетной лирикой.
Начну с того, что концерт не мог не понравиться мне в силу ряда особенностей моего восприятия школы. Школы вообще и конкретного Московского хореографического училища, которому я отдал пять лет жизни, и, поверьте, это были не худшие годы! Сейчас я занят в ином учебном заведении, но любовь к МАХУ никуда не делась: я по-прежнему люблю его учащихся, по-прежнему преклоняюсь перед ректором уже не МАХУ, но МГАХ – Мариной Константиновной Леоновой.
Но одной любви, как известно, мало для оправдания чего бы то ни было в глазах окружающих. Поэтому кроме эфемерных чувств я предложу и значимо веские доводы в пользу того, почему «школе быть», если эта школа балетная.
За годы близкого знакомства с Московской академией хореографии я понял: если остался в России институт, воспроизводящий дворянскую культуру, то это только балетная школа. Ни писатели, ни поэты, ни киношники не могут претендовать на то, что являются продолжателями русской жизни – они по уши завязли в советской и воспроизводили её. Московская же школа могла лишь прикрываться «совнаследием», когда ей это было выгодно, а в остальном она продолжала великое дело, заложенное 240 лет назад открытием танцевальных классов в Императорском воспитательном доме для сирот: не столько готовила танцовщиков, сколько воспроизводила отношения, принятые в дворянской Европе.
Ничего не изменилось, поверьте. Я знаю, о чем говорю. Из МАХУ по-прежнему выходят хорошо воспитанные девочки и мальчики, дисциплина для которых – почти религия. Пусть не обманывает никого бархатный голос Марины Константиновны – как воспитатель она строга и последовательна. Она готовит учащихся к тому же, к чему готовили их два с лишним века: к работе в Императорском театре. И не вина Леоновой в том, что выпускники не находят князей там, где они водились ранее, а встречают лишь недоделанных Дягилевых и малохольных Дандре.
Концерты в Кремле показали: мы крепко стоим на ногах, а опираемся на родную почву, почву Европы. Общую для всех коллективов, прибывших на фестиваль в Москву.
О самом концерте написано немало, пересказывать его не берусь. Замечания делать – тоже: для этого есть педагоги. Я пришел посмотреть на хороших знакомых: Марфу Сидоренко, например, я знаю с самых первых дней ее пребывания в училище, американку Машу Бек полюбил на прошедшем Московском конкурсе, Аня Невзорова, кажется, вообще все время была на расстоянии вытянутой руки, хотя, конечно, все не так: вижу я этих детей редко, но они – моя Москва. Моя Москва – это и выпускницы класса Леоновой этого года: Ксения Рыжкова и Эльвина Ибраимова, в них я нахожу бесшабашный праздник уверенной в себе юности. Юности, разрывающейся от переизбытка сил, юности, ставящей телесную красоту превыше так называемой духовности, юности, с жалостью относящейся к учености. Короче, в них я нахожу то, чего лишился с годами, а то и никогда не имел. Поэтому названных девушек я встретил на сцене с особой радостью, с чувством внутреннего родства.
Наши давали классику. Здесь мы сильны, это наш участок фронта. Вот вышла в «Спящей красавице» Анна Невзорова. Удивительно красивые ноги девочки не заставляют усомниться в том, что гармония балетного и женственного достижима, а ее исполнение довольно сложного номера подготовило нас к тому, что вскоре после концерта она стала обладательницей Гран-при Михайловского театра.
Затем был «Конек-горбунок», но не Щедрина-Ратманского, а Пуни и Горского. Наша традиция. Это была именно балетная Москва, в которой не нужно искать что-то другое. Балетный Питер, не в обиду будет сказано, произвел меньшее впечатление. Нет, исполнение было достойное, а исполнители – Анастасия Лукина и Наиль Еникеев – красивы. Однако «город трех революций» остался верен себе в легкой беспочвенности современных хореографов, тогда как, например, европейские школы привезли к нам нечто сугубо национальное, что не спутаешь ни с чем.
Сильнейшее впечатление произвел номер Мауро Бигонцетти в исполнении воспитанников школы танца Римского оперного театра. Бигонцетти в лучших своих проявлениях опирается на наследие Средиземноморья, одноименный балет его я считаю наиболее удачным, поэтому «Античный танец» на музыку Отторино Респиги вызвал мой неподдельный восторг. В хореографическом опусе Бигонцетти было все, на чем зиждется наш «эллинизм»: хитросплетение тел античных фризов, дионисийский одержимость танцоров и римская сдержанность воинов. Внезапная смена не только темпа исполнения, но и самой эстетики, намекала на единство культуры, крито-микенским лабиринтом связавшей Афины и Рим.
Балетная школа Академия театра «Ла Скала» не пошла в глубь веков. Оставила они и Италию ради Франции. И в этом тоже – дань уважения традиции, дань уважения французскому изобретению, балету. Однако «Гимнопедия» на музыку Эрика Сати оказалась бесконечно очаровательной не только хореографией Ролана Пети, но и танцовщиками: Елена Боттаро и Якопо Тисси понравились всем. Красивые, изысканные той европейской изысканностью, которая проста, но тем и трудна в воспроизведении, они заставили забыть о том, что на смену девушкам в бальном платье с недавних пор пришли феминистки в бесформенных брюках. В выступлении итальянцев во всей красе перед нами предстала LaBelle Époque Европы – время последних счастливых дней счастливого континента. Время, которое пытается вернуть балет едва не в одиночку.
Школа Жаклин Кеннеди-Онассис при Американском театре балета порадовала иным: не имея глубоких корней в декадансе, США заменяет радости увядания радостями цветения, спортом. Попробуйте сказать, что это плохо! Это очень, очень красиво, в этом прелесть здоровья и его же заразительность. В этом тоже – Европа с ее античным культом физической силы.
Что же до испанцев, так те просто показали то, что умеют делать лучше всех: исполнять канте хондо и ценить крупных женщин.
Особняком стоит Гамбургская балетная школа, исполнившая номер Джона Ноймайера: если где и осталась традиция советского балета, то у него в первую очередь. Не зря те, кто любит Григоровича, автоматически причисляют и Ноймайера к гениям. Мне Ноймайер когда ближе, когда дальше, но его неукорененность в традиции очевидна мне всегда. В его балетах нет «крови и почвы», а есть только Джон Ноймайер. В этом его сила, но и слабость его в этом же.
Европа сплеталась из франко-итальянского союза Милана с Роланом Пети, из античности Бигонцетти и народности «тяжелой глины» Испании, из слишком серьезного отношения русских к дворянской культуре и слишком серьезного отношения американцев к спорту, из европейского Средневековья, вдумчивым карнавалом представленного нам хореографией Начо Дуато и исполненного нашими танцовщиками. Изощренно простая хореография испанца оказалась близка нам, не зря лучшие балеты последнего времени поставлены Начо Дуато или о русских, или для русских.
Были еще японцы. Они показали то, что можно назвать имитационным моделированием. Это была достаточно уверенная неоклассика со следами Баланчина повсюду, но это была имитация. Хорошая, да, но модель. И если европейцы старались обеими ногами стоять на родной земле, японцы от местной культуры отказались ради участия в глобальном процессе. И это не есть плохо. Глобализация не означает мультикультурализма, скорее, напротив, она призывает к некоей унификации в рамках больших общностей. Так, становится понятным, что мы – часть единой Европы, а не вымышленной Евразии, мы одинаково хорошо чувствуем себя и в нашем имперском прошлом, не таком уж древнем по меркам Европы, и в западноевропейском Средневековье, почти равном для нас античности. Мы молоды как европейский этнос, но мы стары как единственные наследники Византии. Балет в России укоренился не случайно.
Какие выводы напрашиваются после фестиваля?
Конец истории объявлен преждевременно, мы группируем силы вокруг европейской культуры, мы противостоим ближневосточной традиции. Не зря на фестивале не было ни одного этнического коллектива из указанного ареала. И это данность, нравится она кому-то или нет. Более того, Дальний Восток готов быть нашим союзником в битве цивилизаций, поступившись местными особенностями ради общего дела, как показали это японцы.
Более приземленные заключения: Москва по-прежнему учит танцу хорошо, а воспитывает европейца-традиционалиста верно. И не вина школы в том, что за ее пределами начинается мир иных отношений, скорее, ближневосточных, нежели европейских. Московская балетная школа сейчас со всеми ее недостатками обладает несомненным достоинством подлинности невыдуманной Европы, Европы жесткой, порой жестокой, но жизнеспособной в своем смешном и величественном простодушии. Простодушии уверенности в том, что мы – самые молодые, красивые и сильные, что все вопросы решаются не восточным коварством, а прямым действием, которое, правда, порой принимают за скрытое коварство.
На фото Владимира Мухаметчина: Анна Невзорова в адажио Принцессы Авроры и четырех кавалеров из балета «Спящая красавица»
