Много лет назад студию «Радио 101», откуда в ту пору регулярно транслировалась моя программа, посетил человек, сохранивший средневековое понимание явлений. Такие визиты сопоставимы с находкой карты острова сокровищ. Тот, кого соблазняет цена, присваивает себе плоды чужого опыта, чтобы морочить других. Тот, кому известна ценность находки, стремится возвратить ее в некое несуществующее бюро утерянных вещей, сознавая, что парусников, плывущих верным курсом, в наше время не строят.
Народу в радио-рубке пьяного корабля было много. А времени мало.
Мой гость избрал предметом разговора известную миниатюру Лавкрафта «Аутсайдер».
В ней описано необычное существо, которому кажется чересчур обыкновенным привычный мир, где оно живет без особых хлопот, томимое тягостным любопытством и смутным страхом, возрастающими по мере роста его решимости совершить побег.
Однако вырвавшись оттуда, оно обнаруживает точно такие же замок, лес, озаренные известной ему лишь по книгам луною. Только на сей раз они лишены тревожной недосказанности, сулившей менее монотонную жизнь.
Вместе с разочарованием возникает осознание того, что единственная диковинка в этих трафаретных мирах – это он сам, безымянный повествователь, и бежать ему следует не за экзотикой, а от собственного одиночества. Хотя в действительности людям одного уровня и свойства совсем не обязательно идти на сближение – дружить семьями, пить водку или играть по выходным дням в футбол.
Встреча получилась скомканной и сумбурной, и больше мы никогда не виделись. Но самое ценное – острое ощущение тревожной непроясненности сохранилось, и, мысленно прокручивая любительскую киносъемку памяти, я иногда тоже пробую отыскать запретный люк в потаенную шахту, способную приблизить аутсайдера к миру родственных ему существ – упырей и вурдалаков в глазах строгих приверженцев механического дресс-кода.
Общение некоторых людей не проходит бесследно.
Я вспомнил об этом, потому что буквально сегодня испытал потрясение сродни тому, что пережил одинокий воспитанник подземной усадьбы у Лавкрафта.
Сегодня я, совершенно случайно, наконец-то увидел, как выглядит город, в котором, если верить скудным семейным хроникам, когда-то обитали мои родственники по материнской линии. Это место всегда казалось настолько нездешним и отдаленным, что я так ни разу и не удосужился его посетить. Говоря совсем честно, у меня даже в мыслях не возникало желания заглянуть в этот весьма отдаленный уголок новгородской губернии.
Как оказалось, судя по фотографиям, оно практически ничем не отличается от района, где прошла вся моя жизнь.
Ненужные открытия, сгоревшие путевки и маршруты, ведущие в тупик, мало чем отличаются от волшебной лампы или «кольца из Амстердама», их можно найти без подсказки и передарить кому угодно, если по близости нет бюро находок или ателье проката.
Криспин Сент-Питерс спел не так уж много песен, прежде чем его объявили сумасшедшим после чересчур заносчивого интервью, за которым молодого певца ожидало погребение при жизни. Самая известная из них – «Крысолов». Незатейливо-прилипчивый мотив сопровождает флейта, едва ли самый характерный для битовых шестидесятых инструмент.
По некоторым данным, в спецхране Ватикана хранится нотная запись мелодии, услышав которую, дьявол выходит из тени. В тринадцатом веке (у фантастического эпизода даже есть точная дата) некто, играя на флейте, увел в неизвестном направлении все детское население европейского города.
Согласно преданию, часть без вести пропавших малышей выжила, основав в Карпатах Трансильванию, родину графа Дракулы. Запись об этом событии была сделана на оконном стекле…
Шесть безалаберных лет довелось мне, уже взрослому человеку, прожить в комнате с выбитым окном, нимало от этого не страдая.
Иногда посреди ночи мне слышался звон осколков, разлетающихся от удара об асфальт, хотя окно пострадало в полдень шумного дня (стекло выдавил приехавший в гости ребенок), когда все сливается в единый, неразличимый гомон и треск.
Порою секрет успеха читается как диагноз: все ваши песни звучат одинаково, как у Литтл Ричарда. Только сами вы, дорогой товарищ, далеко не Литтл Ричард.
Разумеется, далеко! И еще как далеко! Да, я не Литтл Ричард, но мне гораздо важнее узнать, кто я. Если не Литтл Ричард, тогда кто? Вот в чем вопрос.
Если оба города так похожи, где гарантия, что это не один и тот же город?
Бедный упырь ступает на тяжкий путь познания, высматривая среди обычных канализаций свой заповедный люк.
История повторяется – в то время как «Битлз» выдают целые альбомы безупречных по стилю, мелодии и смыслу, песен; баловень судьбы – однодневка, вынужден читать о себе, что в его активе только одна приличная вещь – «Крысолов», а все остальное, извините, hernia, злокачественный довесок, то есть - грыжа.
Чорт бы подрал этих культурологов!
В погоне за наслаждениями мы часто не замечали, как оказались на кладбище. Не обратив внимание на название картины («Преступный репортаж») молодой повеса брал билет и шел полюбоваться прелестями Роми Шнейдер, и лишь после реплики «скоро начнутся боли», до него начинало доходить, свидетелем какого чудовищного преображения красивейшей женщины предстоит ему стать, уплатив двадцать пять копеек.
В конце последней пресс-конференции во время последних гастролей «Битлз» по Америке, Джон Леннон, на просьбу пояснить суть «Элинор Ригби», говорит, что в принципе это возможно, но в этом случае беседа вместо десяти минут продлится три года. Вы готовы к такому регламенту?
Вот именно: получив быстрый, но примитивный ответ на требующую многолетнего анализа тему, человек, как в заколдованном замке способен прожить три, тридцать три, триста тридцать три года. Не важно, сколько их пройдет по календарю, важно, насколько они растянутся.
В общем – всю жизнь, в замке без зеркал и внятных собеседников. Даже если это вначале выглядит неприлично (хотя, чего ему стыдиться – если все вокруг так живут), а в конечном итоге губительно: делал не то, думал не так, и вообще, по всей видимости, все оказалось зря.
Говоря про изощренный годами вкус, стареющие ханжи с помощью этого слова маскируют изношенность своего тщеславия. «Вкус» – синоним мании величия. Еще точнее – привкус несбывшихся надежд, чей объем действительно велик.
Минувшие двадцать лет мы провели в безуспешных потугах выдать банальную ностальгию за сверхъестественную искушенность. Но несмотря на избыток идеальной искренности, нам постоянно не хватало искреннего идеализма.
На полустанке Запорожье-2 стоял крохотный ресторанчик, слишком тесный, чтобы в нем уместился оркестр, и вместо лабухов внутри играл допотопный проигрыватель с грудой потертых пластинок без обложек.
Однажды мы – проспиртованные спириты, принесли туда фирменный диск Трини Лопеца с песней «Крысолов», не понимая, или делая вид, будто не понимаем, что такие гостинцы могут напомнить буфетчице лишь об ушедшей молодости, ведь записи сохраняются лучше лиц, хотя со временем перестают узнавать и те, и другие…
На месте той волшебной музыкальной шкатулки давно зияет пустота, зияние которой понятно лишь тем, кто помнит, что здесь было раньше. А помню об этом только я.
И порою в жаркий летний полдень, если приглядеться к пустоте, когда воздух, приняв кубические очертания, густеет, в нем бывают слышны звон осколков, причитания вурдалака и походная флейта.
Наваждение длится недолго, как три года беседы с мудрецом, посвященные Элинор Ригби, как семь нот в темноте…
