Владимир Федосеев — явление национального масштаба. Его имя стоит в ряду выдающихся русских дирижеров ХХ века — Евгения Мравинского, Николая Голованова, Евгения Светланова. Трудно сказать уже, что за событие в жизни Владимира Федосеева предопределило его судьбу, как легенду: детство в блокадном Ленинграде, Оркестр русских народных инструментов, Большой симфонический оркестр… "Орфей" в исполнении Большого симфонического оркестра под управлением Владимира Федосеева вручил в руки маэстро золотую лиру как символ служения солнцу-Аполлону. Был 1974 год.
Владимир Федосеев сегодня — один из величайших интерпретаторов музыки Чайковского, Бородина, Глинки, Брамса, Римского-Корсакова, Малера, Даргомыжского. Большим симфоническим оркестром под управлением Владимира Федосеева сделаны несколько превосходных записей музыки этих композиторов, что не имеют аналогов в мире, а запись балета "Лебединое озеро" Чайковского признана непревзойденной. Об интерпретации Владимиром Федосеевым музыки Георгия Свиридова говорят, как о бестселлере. "Он великолепно чувствует национальный характер исполняемой музыки, — таков вердикт ценителей музыки, — воссоздавая характерные черты его стиля". В 1997 году Владимир Федосеев возглавил "святая святых" симфонической музыки — Венский филармонический оркестр. После первого сезона контракт был продлен еще на семь лет, и такая история — говорят знатоки — больше похожа на сказку. В Musikverein маэстро провел монументальный цикл "Все симфонические произведения Бетховена", что завершился исполнением "Торжественной мессы". И это стало грандиозным событием музыкальной жизни Европы на переломе веков. Самые престижные филармонические площадки мира, театры оперы и балета — в ожидании Владимира Федосеева. Перелетая из Америки в Японию, накручивая километры из Баварской государственной оперы в театр Ла Скала, вдогонку летит, не поспевая, корреспонденция, полная слов восторга, любви и признательности. С 2009 года Владимир Федосеев приглашен занять пост главного дирижера миланского оркестра La Verdi. Концерты Владимира Федосеева с Большим симфоническим оркестром расписаны на годы вперёд.
Эти концерты в Москве — художественное откровение. И я стараюсь не пропустить ни одного. Есть какой-то волшебный момент превращения. Когда смолкают бисы, утихают взрывные овации, и только эхо от криков "браво!" витает под потолком Большого зала консерватории, а зритель, слегка опьяненный музыкой, неспешно покидает ряды, передо мною зримо возникает образ. Образ — как мираж, как зимний узор на окне в морозную стужу. Колонный зал Дома Союзов, залитый светом хрустальных люстр, Оркестр русских народных инструментов, вдохновенный Владимир Федосеев за дирижерским пультом и царственный выход на сцену Елены Образцовой… Несколько секунд. И Большой симфонический оркестр ветром нагоняет клубы свиридовской "Метели", "Метель" свирепствует, завывает, плачет и вдруг вспыхивает, раскрывается в руках маэстро Федосеева рериховским цветком "Весны священной"...
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, вы возглавляете Большой симфонический оркестр более сорока лет. Насколько тяжела эта шапка Мономаха?
Владимир ФЕДОСЕЕВ. Я пришел в Большой симфонический оркестр, который всегда считался элитарным оркестром, в 1974 году. В оркестр тогда не брали молодых музыкантов, нужно было иметь практику, опыт, заслужить доверие играть в оркестре. Я же стал искать молодых музыкантов, приглашать к нам. Они работали рядом с мастерами, учились, взрастали. Сегодня наш оркестр — семья. Оркестр пережил страшное время, в первый год "перестройки" нас выбросили из нашей студии. Музыканты стояли на улице перед входом, и их не пускали, помещение собирались уже "приватизировать". С той поры и поныне оркестру помогает компания "Лукойл" Вагита Юсуфовича Алекперова… Возглавлять оркестр тяжело, и сегодня тяжело особенно. В России такого отношения к культуре, как сегодня, не было на протяжении всей моей жизни. По-моему, людям уже и не до искусства сегодня. Мы как-то перестали уважать друг друга, себя, своё прошлое и настоящее. Сегодня на Западе есть оркестры, где сидят рядом два флейтиста и не знают, как друг друга зовут. Россия, на мой взгляд, к тому же идет. Хотя были времена, когда все мы жили собором. Ведь соборность всегда была в России.
"ЗАВТРА". Для великого композитора, исполнителя необходимо покровительство, или музыкант — явление самодостаточное?
В.Ф. Талантливый композитор не нуждается в поддержке. Он наоборот уходит куда-нибудь в деревню, чтобы никто не мешал ему писать музыку. Это с одной стороны. С другой стороны, композитор, музыкант нуждается в покровителе, чтобы его талант состоялся. В России покровительство искусству было в традиции. Возьмите историю Митрофана Беляева, мецената, основателя Беляевского кружка, в который вошли выдающиеся музыканты; возьмите историю Петра Ильича Чайковского. Трудно сказать, что было бы с Чайковским, не будь поддержки Надежды Филаретовны фон Мекк. Раньше ездили по провинциям, глухим деревням, искали талантливых людей, помогали им формироваться. Сейчас никто никого не ищет. Но и сегодня в сельских местах есть необыкновенные самородки.
"ЗАВТРА". Как складывалась ваша карьера? Была ли поддержка?
В.Ф. Как ни странно, но моё имя создал Запад. Я ведь много лет руководил Оркестром русских народных инструментов, и пускать в сферу симфонической музыки меня не хотели. На должность главного дирижера Большого симфонического оркестра, тогда он назывался Большой симфонический оркестр Центрального телевидения и Всесоюзного радио, меня назначил Лапин Сергей Георгиевич. Он не музыкант, но по чувству доверял мне. И началось на меня сильнейшее и агрессивное наступление. Против меня боролись такие киты… известные дирижеры, композиторы, я просто не хочу называть сейчас их имена. "Пусть продолжает руководить балалайками", — говорили. Кампания была мощная. Были мгновенья, когда хотелось бросить всё и уехать куда угодно. Доходило до срывов колоссальных. Однако я продолжал работать с оркестром. Мне, наверное, Господь помог тем еще, что у меня были защитники. Их было немного, но они были с именами. Это был Георгий Васильевич Свиридов, это был Евгений Александрович Мравинский и это был Михаил Васильевич Зимянин, секретарь ЦК КПСС. А в 1997 году меня пригласили руководить Венским филармоническим оркестром, и контракт продлили. Таким вот образом Запад освободил меня от ненавистников. "Значит, вот он такой необходимый", — уже так заговорили у нас.
"ЗАВТРА". Не получается ли так, что Запад ценит талантливых русских людей, а мы у себя на родине своих же талантливых людей едва ли ни анафеме предаем?
В.Ф. По-моему, это наша национальная черта. Нет? Русское исполнительское искусство очень ценят в мире. В лучших оркестрах мира сегодня часто встречаешь музыкантов из России, увы, не концертирующих в наших залах.
"ЗАВТРА". С другой стороны, сегодня в Россию приезжают зарубежные руководители музыкальных учреждений перенимать советский опыт обучения музыке.
В.Ф. Да, в советское время государство держало искусство на высоте. Советское обучение так поставлено было, что весь Запад завидовал. Прекрасное было обучение. Были в общеобразовательных школах всевозможные кружки: хоровые, театральные, был институт детского художественного воспитания, он так и назывался "Институт художественного воспитания детей". Сегодня мы потеряли и теряем уровень образования во многих профессиях. Если говорить о музыкальном образовании, то недавно была опасность его перевода на двухступенчатый уровень. Сразу после школы — в консерваторию, минуя училище. Так дешевле. Раньше мы могли гордиться своим образованием. И это необыкновенно влияло на всё. Какие люди тогда учили! Титаны!
"ЗАВТРА". О чём вы думаете, вспоминая Евгения Мравинского, Сергея Лемешева?
В.Ф. Это были мои учителя, и я им благодарен вечно. Эти люди полностью посвящали себя искусству, служили искусству. Я видел у Лемешева клавир "Онегина". Он весь исписан карандашом, Лемешев записывал замечания, свои размышления о партии Ленского. У нас даже дома очки хранятся, с которыми Лемешевым были прочитаны последние строки в жизни… У Евгения Мравинского я присутствовал на репетициях, это были уроки по таинству мастерства. Он приглашал меня играть с его оркестром, оркестром Ленинградской филармонии, чем помог мне состояться, конечно.
"ЗАВТРА". От Николая Голованова, легендарного дирижера Большого театра, дирижера Большого симфонического оркестра с 1937 по 1953 годы, вам перешла в наследство его иконка.
В.Ф. Это был знак такой. Я решил, что это знак судьбы, который я должен учесть. Николай Голованов был человеком верующим. Он ведь еще в Марфо-Мариинской обители великой княгини Елизаветы Федоровны регентом служил. Эту иконку — Голованов с ней всегда дирижировал — мне передала его сестра. Я много слушал Голованова, но с ним, к сожалению, знаком не был. Конечно, Голованов — это столп... Его несколько раз выгоняли из Большого театра, потом возвращали. Да, и вот эта иконка — она небольшая, деревянная — всегда в моем кармане. Я всегда с ней.
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, есть мнение, что русской школы дирижирования нет. Но есть великие русские дирижеры.
В.Ф. Русской школы дирижирования как таковой, мне кажется, нет. Есть русская пианистическая школа, еще от Зилоти. Можно сказать, русская скрипичная школа тоже есть. От Давида Ойстраха, никто до сих пор Ойстраха переиграть не может. Школу дирижирования мы получили из Германии. Мой педагог Лео Гинзбург, к примеру, школу получил в Германии. Он был замечательный педагог. В Россию приезжали многие немецкие дирижеры, и русские у них учились. Русский человек, русский музыкант отличается вообще в культуре, не только в музыке. Георгий Свиридов написал на стихи Роберта Бернса целую сюиту, "Шотландские песни". Так шотландцы говорят: "Да это не русский написал, это наш". Точно так же: "Это испанец написал, это не русский", — испанцы говорили про "Арагонскую хоту" Глинки. А "Песни западных славян" Пушкина?! Он из России и не выезжал никуда, а как написал проникновенно! То есть у нас, у русских, есть это определенное великое качество проникать в любую нерусскую сферу и воссоздавать ее в еще более значимых масштабах.
"ЗАВТРА". Исполнение вашим оркестром Моцарта, Брамса, Дебюсси зритель встречает овациями. При этом зрителю оказывается вдвойне важно, когда вы исполняете музыку русских композиторов. Почему?
В.Ф. Потому что я — русский. Я весь напоен русской поэзией, русской природой, русским общением. Это говорит во мне и выливается в музыку. Свою русскую музыку я чувствую печенкой, можно так сказать. Хотя я проникаю и в другую музыку и беру от нее что-то для своей. На Западе можно было услышать: "Он играл, конечно, это скерцо по-русски". Как это понять? С их точки зрения, "по-русски" — ругательно. Это так, если ты играешь по-русски Моцарта. Это плохо. Ты должен войти в моцартовский стиль.
"ЗАВТРА". Сказывается ли ваша дружба с Георгием Свиридовым при исполнении его музыки?
В.Ф. Нельзя сказать "дружба". Мы в разных, так сказать, весовых категориях. Он был для меня учителем, даже каким-то провидцем. Он ведь великий провидец. Он про сегодняшний день мне давно рассказал. Умнейший человек, нахождение рядом с ним было школой. Свиридов — композитор русского народа. Мы были раз в деревне, на Валдае, и пришли в сельпо искать валенки Свиридову. У него были больные ноги, он и летом в валенках ходил. Встали в очередь: "Валенки есть?" — а лето было. Впереди нас выпившие мужички. Один услышал про валенки, "Вы кому?" — спрашивает. Я говорю: "Свиридову". "Пошли! У меня дома валенки есть". Вот такой полупьяненький мужичок, представляете? Знал, что есть Свиридов.
"ЗАВТРА". Вы дали в Вене монументальный цикл "Все симфонические произведения Бетховена", и это стало событием в музыкальной жизни Европы. Есть мнение, что с Бетховена началось падение музыки, что он привнес в музыку нервозность, и эту нервозность назвали душой.
В.Ф. Это неверно. Бетховен — композитор колоссального духа. Он ворочает глыбами человеческого духа. Бетховен — это новатор. Как каждый великий художник, он открыл свой путь в музыке. Нередко таких художников бьют. Я вот вам приведу пример. Гектор Берлиоз — великий французский композитор. Его во Франции били и не принимали, а вот Россия его признала. Бах — гений, выше всех! И его тоже били. Бетховен… это особый композитор. Он вообще не немецкий композитор, он — всемирный. Композитор на все времена. И самый, с моей точки зрения, современный.
"ЗАВТРА". Великая музыка рождает великую поэзию или наоборот?
В.Ф. Трудно сказать. Гёте еще говорил: "Там, где кончается слово, начинается музыка". Так что музыкой, вероятно, можно выразить больше и глубже, чем словом. Музыка вызывает чувства. Ну а музыка и слово — тем более. Так родился русский романс: великие стихи и великая музыка. Георгий Свиридов выбирал только высокую поэзию. Так родились немецкие Lieder.
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, бывая на ваших концертах, сейчас вот беседуя с вами, наполняешься ощущением, что для вас совершенно естественно находиться в мире высокой музыки, высоких стремлений, поисков. Говорят, это — мука страшная.
В.Ф. Конечно, служение искусству, музыке — это мука. Верно, есть два взгляда. Одни говорят: "Мой каждый выход на сцену, как на эшафот". Другие: "Выход на сцену — это праздник". Для меня — на эшафот, по ответственности.
"ЗАВТРА". Вы вспоминаете в себе мальчика, который играл в военном Ленинграде?
В.Ф. Конечно, вспоминаю… Я на своём баяне играл в госпиталях для раненых. Маленький, тащить баян не мог, у меня не хватало сил, но мне его притаскивали, и я играл. Помню, как во время войны был включен репродуктор, тарелка, которая играла с утра до ночи, а играла она классическую музыку. Мы слушали и Шостаковича, и Бетховена, и Чайковского… Постичь Бетховена в пять лет только гений может, но прослушивание этой музыки становилось неосознанным опытом жизни, он оказывал культурное влияние на тебя.
"ЗАВТРА". С чем или с кем были связаны ваши самые глубокие эмоциональные переживания?
В.Ф. Я вам назову имя Карлоса Клайбера. Немецко-австрийский дирижер, в настоящее время имя его нигде особенно не популяризируется. Я был с ним знаком, и это знакомство вызвало во мне самые глубокие эмоциональные переживания. Это было настоящее прозрение в нашем деле, в искусстве дирижера. Его служение искусству не могло оставить равнодушным. Он современный дирижер, но в то же время раскрывал партитуру композитора так, словно сам был ее автором. Он нечасто давал концерты, дирижировал лучшими оркестрами: Венским филармоническим, Берлинским филармоническим, он был дирижером мира. Его тщательность, необыкновенная самоотдача в работе стали поводом для анекдотов. Говорили, Клайбер дирижирует в одном случае, если холодильник дома пустой. Клайбер не мог выйти к оркестру, если он что-то не доделал, что-то до конца не продумал, он страшно нервничал тогда. Он уехал в Словению, в деревню своей бывшей жены. Там умер, там его похоронили. И никто не знал, никто не сообщил об утрате величайшего дирижера двадцатого столетия. Это было чудом для меня. Я был потрясен. Как такое возможно?
"ЗАВТРА". Что вам дает силы? Как отдыхаете?
В.Ф. Я не могу это объяснить. Часть сил — это от Ольги Ивановны… (Ольга Ивановна Доброхотова — жена В.И. Федосеева, она присутствует во время нашей беседы. — М.А.). Часть сил от отдачи, служения музыке. На отдых уезжаю в деревню, у нас дом в деревне в Новгородской губернии. Беру с собой кучу партитур, три дня отдыха оказывается много. Разбираю партитуры. Потом в Москве, зимой уже, открываю партитуры и нахожу затерявшиеся в них сено, солому.
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, в рамках "царского абонемента" Большой симфонический оркестр дал концерт, "Иван Грозный" Сергея Прокофьева. Что значит для вас личность Ивана Грозного?
В.Ф. Личность Ивана Грозного, может быть, и натолкнула меня на идею цикла царского абонемента "Власть и судьба". Хотелось сравнить прошлое с настоящим. В Грозном и хорошее, и плохое, но он — великий. И сегодня у меня есть какое-то глубокое сочувствие к нему. Вы знаете, я даже играл хоровую композицию Ивана Грозного, его стихиру. Он ведь и композитором был.
"ЗАВТРА". О чем вы задумываетесь, произнося слово "царь"?
В.Ф. Для русского человека царь значит очень многое. Мы всегда нуждались в царях. Наш народ всегда нуждался и нуждается во власти от Бога, справедливой, поэтому царь для нас, для русского народа, необходим. Пусть он даже будет называться не царем. Демократия для нас — это хаос. В хаосе мы и живем сегодня.
"ЗАВТРА". Какими понятиями, именами вы определили бы русский мир?
В.Ф. Это наша литература, великая русская литература: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тургенев, Достоевский — это наш русский мир. Это наши великие музыканты, великая наша живопись. Илья Репин, Михаил Нестеров — это всё мы.
"ЗАВТРА". Что исчезает из пространства музыкальной жизни России сегодня?
В.Ф. У нас исчезает школа пения, у нас нет учителей скрипичных и пианистов. Мы потеряли школу исполнения романсов. А романсы всегда были связаны с домашним музицированием, с укладом жизни в России. У нас океан романсов, но мы теряем даже романсы Чайковского. В свое время Лемешев пел все сто двадцать романсов Чайковского! Сейчас этого нет… Ведь наша страна — очень певческая страна. Россия — это певунья. Сколько у нас было прекрасных хоров! Сибирский русский народный хор, Северный русский народный хор Нины Константиновны Мешко, Воронежский русский народный хор, потрясающие коллективы феноменальной народной культуры. А хор — это соборность, это выражение чувств друг к другу, это искусство, которое в нашей природе. Россия — страна большая, мы далеко друг от друга живем, и если мы имели возможность собираться на этих просторах, устраивать фестивали хоров, то сегодня всё наоборот. Сегодня хоров или просто нет? или они на грани нищеты. Как ножницами режутся на куски устои России, чтобы никто, никуда, ничего. Все разъединяются до единицы. Эгоизм и разобщенность нас погубит. А дальше-то что?
"ЗАВТРА". Владимир Иванович, отец Ольги Ивановны Доброхотовой, Иван Скобцов, был выдающимся артистом Большого театра. Вы дирижировали "Евгением Онегиным" в Большом театре. Вы имеете представление о современных оперных постановках в Большом театре?
В.Ф. Нет, не имею. Мы стараемся оградить себя от знания этих спектаклей… Повлиять-то невозможно ни на что. Очень любим эти оперы, поэтому (добавляет О.И. Доброхотова — М.А.) мы просто боимся увидеть и услышать их теперь.
"ЗАВТРА". Давно хотела спросить у вас, Владимир Иванович, о чем вы думаете те две-три минуты, прежде чем взмахнуть дирижерской палочкой и начать концерт?
В.Ф. Я Бога о благословении прошу. Больше ничего.
