«Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами».
А.С. Пушкин о Николае I.
К написанию этой статьи меня подтолкнули два события, внешне никак не связанные между собой. Итак, событие первое – это выпуск очередного номера журнала «Родина», полностью посвящённого николаевской эпохе. Сами названия статей удивляют своей нетривиальностью, я б даже сказала – смелостью: «Тридцать лет одиночества», «Грозный царь-отец», «Уже не Палкин?». Так, Николай I оказывается не просто самым оболганным или, во всяком случае, недооценённым царём в истории Отечества, но и…практически не исследованным персонажем.
Мне могут возразить: «А что с него взять? С ним же давным-давно всё ясно!» Что есть Николай Павлович Романов для большинства даже более или менее образованных людей, то есть для тех, которые хотя бы школьную программу осилили без особого отвращения? Николай I –это солдафонство, удушение свобод, полуграмотные, но уверенные суждения обо всём и вся, тотальная серость и, при всём этом, какой-то нескончаемый, грязный разврат. Впрочем, разврат Николая Палкина рисуется таким же примитивным и тусклым, как и всё остальное, с ним связанное. Гнусно убил декабристов, позорно проиграл Крымскую войну «цивилизованным странам», …изничтожил Наше Всё, то есть Александра Сергеевича Пушкина.
Более того, после 1991 года николаевское правление стало модно сравнивать с «унылым совком». Благо, путевые заметки маркиза де Кюстина, читанные, правда, сильно наспех и по диагонали, сделались настоящей настольной книжицей у «интеллигентов» новой формации. Но, справедливости ради, стоит всё же отметить, что уже в 2000-х годах были сделаны попытки исследовать николаевское правление с иных позиций. И вот передо мной новый номер журнала «Родина», в котором привычный, хрестоматийный Палкин уже…не Палкин.
Приведу и совсем уж «вызывающие» заголовки – «Нянюшкины сказки» (оказывается, у Николая Павловича тоже была няня-затейница!) или вот это – «Николай I – невольник чести?». Смотрите, как интересно получается – всё то, что мы привычно связываем с Пушкиным – и добрая няня со сказками, и понятие «невольник чести» тут оказывается объединено с образом Николая I.
Что всё это значит? Неужели попытка уйти от привычной либеральной концепции, которая уже давным-давно никого не удовлетворяет в виду своей антинаучной позиции, а если точнее – своего кликушества? Или именно в николаевской эпохе мы сможем найти примеры настоящего патриотизма? Недаром финальная статья номера так и называется «Когда рождается патриотизм?». Александр Сергеевич Пушкин – это символ русской культуры. А Николай? Почему бы ему не быть символом государственности? Но обо всём по порядку.
Для этого я вспомню событие номер два, послужившее причиной для написания этой статьи. В музее поэта на Пречистенке с 27 февраля работает интереснейшая выставка, посвящённая взаимоотношениям рода Пушкиных с Домом Романовых.Название экспозиции весьма красноречиво и говорит само за себя - «Водились Пушкины с царями…». Перед нами череда родовитых аристократов, которые иной раз водились с царями, иной раз конфликтовали с ними, а иной раз – служили им и даже прислуживались. Разумеется, центральная тема – сложные и противоречивые взаимоотношения Александра Сергеевича с Николаем Павловичем. Вообще, нравственно-культурологическая проблема под названием «Художник и Власть» издавна волнует всех – учёных исследователей, пытливых читателей и даже вездесущего, любящего сенсации обывателя. Эти взаимоотношения стары, как мир и, вероятно, появились в глубочайшей древности, когда первобытный рисовальщик представил вождю племени намалёванного на стене пещеры мамонта, а вождь за это наградил мастера шкурой саблезубого тигра (или же, напротив, скушал в назидание гогочущей толпе).
Старо, как мир: Перикл и Фидий, Людовик-Солнце и Мольер, товарищ Сталин и Булгаков, …Николай и Пушкин – отношения, сотканные из противоречий и смыслов, во всяком случае, до крайности неоднозначные. Сводить их к попытке господина подмять под себя художника, сделать его орудием, точнее - игрушкой для ублажения собственных тронных амбиций, нельзя. Конечно же, проще всего, в который раз задать себе и читателю привычный вопрос «Кто - кого?» и ответить так, как учили нас казённые учебники: «Царь угнетал Поэта, но Поэт не сдался и вот теперь он живёт в вечности, а о Царе вспоминают только в приложении к Поэту». Забавно - мсье Пьер Карон де Бомарше в своих куплетах к «Женитьбе Фигаро» позволил себе заявить: «Повелитель сверхмогущий обращается во прах, а Вольтер живет в веках». Автор имел в виду понятный современникам конфликт между Фридрихом Великим и Вольтером. Мол, пройдут годы и о прусском короле забудут, тогда, как Вольтер будет цитироваться и в грядущих столетиях. Практика показала, что и философа, и короля ныне именуют деятелями «галантного просвещения» и практически не отделяют одного от другого.
…Взаимоотношения Пушкина и Николая обычно рассматривались и чаще всего продолжают рассматриваться как антитеза гения и тупицы. Пушкин – это весенние порывы, это душа, переполненная стихами, это полёт мысли и стремление к вольности. Николай – это кругозор прапорщика, стеклянные глаза и оловянно - деревянные мысли. Стеклянный – оловянный – деревянный прессует живого и светлого. Что может быть проще? «Я сам буду твоим цензором!», - говорит солдафон и росчерком пера ломает рифму, а потом – ломает жизнь. Более того, Николаю издавна приписывается животная похоть по отношению к супруге поэта, красавице Наталье Николаевне.
Есть даже скудоумная, но активно растиражированная версия, что вся эта дуэльная история была подстроена, дабы, убив поэта, наконец-то в полной мере насладиться его женой. В одной из якобы «сенсационных», а на деле – скабрезно-похабных книжонок, выпущенных в 1990-е годы, прямым текстом говорится, что Николай был настолько пленён красотой Гончаровой, что, в конечном итоге пошёл на уничтожение ревнивого, вспыльчивого поэта. Мол, Дантес был сначала своеобразной ширмой царского романа, а потом – исполнителем преступного замысла. Увы, современные издатели, помешанные на прибыли, обожают сочную «клубничку» и ставят клеймо «неформат» на любую сколько-нибудь научную трактовку темы. А что обыватель, он же пипл? Он, как известно, кушает то, что дают и то, что попроще. Как там писал всё тот же Александр Сергеевич об одном из своих героев? «Он рыться не имел охоты / В хронологической пыли / Бытописания земли…». Гораздо приятнее хранить в памяти не факты и цифры, «но дней минувших анекдоты…».
Также без устали цитируются первые гранд-дамы русской поэзии – Марина Ивановна и Анна Андреевна. Обе – яростные поклонницы Пушкина и такие же непримиримые враги Николая. Их мнение неоспоримо для уважающего себя «правильного» интеллигента. Пушкин – один и он – одинок. Один и против всех, особенно – против царя. Николай – такое же пустое ничтожество, как и все другие. «А Гончарова, как и Николай I – всегда найдётся», - пишет Цветаева. Или вот: «Гончарова за Пушкина вышла из страху, так же, как Николай I из страху взял его под свое цензорское крыло». Ахматова была точнее и сдержаннее в своих оценках, однако же, из публикации в публикацию кочуют байки, что Анна Андреевна предлагала на памятнике Николаю в Петербурге сделать надпись: «Убийце Пушкина». Было ли это? Сейчас сказать сложно. Возможно, сие просто одна из тех бессмысленных легенд, которыми сейчас переполнены журнальные статьи и даже книги.
А ведь это именно Николай Павлович вернул Пушкина из ссылки, куда его отправил ангелоподобный Александр I, коего принято считать, как раз, царём просвещённым, либеральным и не чуждым изящной словесности. Оценка, которую сделал Николай I Пушкину после приватной беседы: «Это самый умный человек в России». Марина Цветаева в своей чрезмерно эмоциональной тираде оказалась не права - Николай не боялся Пушкина, хотя бы потому, что никогда не видел в нём врага. Поэт и царь чаще всего говорят на равных, как первый с первым, как «…звезда с звездою говорит».
Широко известен фрагмент того знаменитого диалога.
-Пушкин, принял бы ты участие в событиях 14 декабря, если б был в Петербурге?
-Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём.
Николай не просто милостиво извинил Пушкину приятельские отношения с декабристами, он оценил этот прямодушный ответ. Царь по натуре никогда не был слаб, а потому не был лукав и мстителен – он мог выдержать правду, высказанную в глаза и оценить честный ответ. А как же иначе? Все знали, что Пушкин всегда был дружен с «господами по делу 14 декабря». Единожды солгавший, кто тебе поверит? Диалог Пушкина с царём – это разговор двух людей, по природе своей лишённых рабской психологии.
Все их столкновения и недопонимания – реальные или выдуманные – это не конфликты гения с «коронованным барабанщиком», а неизбежные трения «физика» и «лирика». Николай – инженер, практик, военный, управленец. Кто угодно, только не восторженный гуманитарий, хотя, рисовал он неплохо и даже имел дар карикатуриста. Николай работал много, тяжело, иной раз – изматывающе, отказывая себе в любых слабостях. Он тащил на себе ношу государственного управления, подобно тому, как каторжник таскает глыбы в каменоломнях. Это именно он впервые сравнил себя с «рабом на галерах». Страсти – сдерживал, лень – обуздывал. Разумеется, Николай имел все основания требовать подобного же рвения от всех своих подданных, даже и от гениев.
А наш Пушкин не мог и не хотел быть службистом. Музу нельзя затянуть в тесный ведомственный мундир и посадить её в присутственное место – упорхнёт или же зачахнет. Николай дал Пушкину возможность плодотворно работать в архивах, дабы тот писал исторические труды. Выпестовать нового Карамзина – вот задача практичного Николая. Государь видел в Пушкине громадный потенциал, который не всегда хотели замечать даже близкие друзья поэта, полагавшие, что после женитьбы, так сказать, постарев душой, их вольнолюбивый Сашка «перегорел» и стал унылым прозаиком. «Оловянно-деревянный» царь высоко оценил «Повести Белкина» за их простоту слога и глубину смыслов, тогда как многие литераторы Золотого Века сочли их банальными.
Но отмеченный музами и обласканный харитами, Поэт не может созидать по заказу. Сугубо творческий человек, живущий страстями и порывами, не умел вписываться в чёткую структуру николаевского правления. Было ли Пушкину тесно и душно? Пожалуй, да. Как было бы ему тесно и душно при любом другом царе, будь это даже его любимый исторический герой – Пётр Великий. Поэт даже сравнивает их – Петра и Николая.
«В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни».
Подразумевается, что и николаевское правление, по сути начавшееся с казни пяти аристократов-мятежников, впредь не будет жестоким, а царь проявит больше милости, чем злой воли.
«…Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит…».
Прежде всего, имелась в виду помощь царя семье казнённого Кондратия Рылеева. Ещё во время следствия Николай I прислал супруге декабриста, Наталье Рылеевой две тысячи рублей, а затем императрица подарила на именины их дочери ещё тысячу. Царь продолжил свою заботу о семье Рылеевых и после казни, когда вдова мятежника получала пенсию до вторичного замужества. Но об этом очень не любят вспоминать либеральные СМИ, как пропускали этот факт и советские учебники истории. Впрочем, пушкинские долги царь тоже время от времен оплачивал и вовсе не потому, что имел виды на божественно-прекрасную Наталью Николаевну.
Правда, нам известно и другое, уже критическое высказывание Александра Сергеевича об императоре: «В нём (в Николае I – Авт.) много от прапорщика и немного от Петра Великого». Разумеется, поэту сложно было понять пожелание, а точнее – почти требование царя сделать из «Бориса Годунова»…прозаическую вещь в духе Вальтера Скотта. Однако ненавидел ли поэт Николая? Боролся ли с ним, да и вообще - с самодержавием? Считал ли царя и царскую власть главными источниками своих печалей? Разумеется – нет.
…Всякий, кто хоть раз смотрел культовый советский фильм «Место встречи изменить нельзя», помнит сцену, где Володя Шарапов диктует Фоксу отрывки из книг, якобы, для проведения графической экспертизы. «Видел я трех царей… Первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого я не желаю; от добра добра не ищут». Написано в 1834 году, поэту отпущено ещё три года жизни, причём не самые радостные годы.
Три царя – это Павел I, который боролся с «круглыми шляпами», как с проявлением якобинства, затем - Александр I, действительно не жаловавший поэта и, наконец, Николай Павлович, о котором Пушкин отзывается, как о «добре». Как могли бы сложиться отношения Пушкина с будущим царём Александром II, неизвестно. Очень может быть, что либеральнейший царь-освободитель не счёл бы для себя интересным общаться с поэтом, а тем более – поддерживать его начинания. Разумеется, Пушкина оскорблял «мальчишеский» мундир камер-юнкера, но Николай дал ему этот чин только для того, чтобы дать пропуск в архивы.
Ещё один забавный факт, касающийся избирательной исторической памяти. В искусствознании существует устойчивое обозначение целой эпохи в русской культуре - Золотой Век. Это, как раз, времена Пушкина, Гоголя, Брюллова, Глинки. То есть, это было время, когда количество талантов на душу населения превышало среднестатистические показатели. Каждый поручик писал недурные стихи, каждая барышня искусно рисовала античные профили, каждый титулярный советник считал для себя потребным выписывать умные журналы и даже иметь об оных кое-какие суждения. О Золотом Веке принято высказываться восторженно и умилительно.
Однако же о Николае I, в эпоху правления которого работали все эти мастера, авторы исследований непременно отзываются, как о грубом душителе «прекрасных порывов». Страшно сказать - Золотой Век почти полностью совпадает с николаевской эпохой… Кто-то, возможно, скажет, что всё это создавалось и пестовалось вопреки царю-солдафону, едва ли не тайком от него! Хорош же тогда всеведущий и всепроникающий Палкин, если в тайне от него пишутся книги и ставятся спектакли! А ещё очень сложно втихую выстроить Пулковскую обсерваторию и проложить железную дорогу!
Вообще же, тема взаимоотношений Пушкина с Николаем не исчерпана, не изучена. Она ждёт своих новых исследователей, которые не будут привычно, как мантру повторять тезисы про «душителя свобод» и «растоптанного гения». В диалоге Поэта и Царя нет палача и нет жертвы, а есть со_звучие, со_трудничество, сплетение двух важных для России судеб.
