Когда-то, в напрочь ныне забытом интервью «Комсомольской правде», Владимир Мулявин (ему в ту пору была дозволена такая откровенность) признался, что иногда подолгу, внимательно слушает пластинки «Битлз», как нечто уже ностальгическое, благородно устаревшее, добавив, правда, жаль, что за ними приходится обращаться к спекулянтам.
С той поры незаметно минуло сорок лет. Адепты ранних «Песняров», стремительно теснимые армией обычных, всеядных поклонников, какое-то время цитировали (как я только что) слова Мулявина по памяти, но постепенно перестали это делать. Ну, «битлзы», ну Мулявин. Гении, разумеется. У них впереди минимум сто лет бессмертия, а перед нами, пускай условные (семья, коллектив) «сто лет» одиночества.
В этом эпизодике примечательно, что на тот момент шестидесятые еще были буквально у тебя «за спиной», еще не отзвучали, не стерлись в памяти, а о «Битлз» говорилось, как о чем-то, отчасти старомодном и оккультном.
Что же тогда сказать про Синатру, которому тогда было под шестьдесят, в мире, где имя артисту делают те, кому от девяти до шестнадцати – юннаты, так сказать, шоу-бизнеса, из которых лишь единицам суждено стать «серьезными учеными».
Ну, где юннаты, там и юные астрономы. Синатра и вовсе казался не человеком, способным держать микрофон, а необитаемым астероидом, названным в его честь, или усыпленным спутником, посылающим один и тот же сигнал в виде Strangers In The Night. И лишь временами он выглядел неким таинственным и сумрачным небесным телом, вокруг которого Over and Over – вращается наша земля.
Сегодня музыкальный эфир набит космическим мусором земного происхождения, и в нем нехотя ковыряются, откинув нелепые шлемы, все, кому не лень – в скафандрах, похожих на купальники и кальсоны из старых комедий.
Любой желающий берет одно, бросает, тут же хватаясь за якобы «другое». Отвергнутый материал покорно, как забракованная проститутка, отплывает в толпу себе подобных, в развратно-глумливом равнообразии невесомости.
Свалка, одним словом.
Один копатель кричит, указывая, на «кучу» свинга, что свингующий Фрэнк ему надоел, другому надоел Фрэнк задумчиво-серьезный – мнения летают, как бутылка по кругу в индийском кино. Нет больше Синатры недоступного не только по финансам (он никогда не стоил слишком дорого у мулявинских спекулянтов), но недоступного пониманию. Синатра теперь либо смешной, либо нудный. Он «понят», изучен, и – надоел.
А может, наоборот ему – Фрэнку, надоели мы, с нашим всезнайством «молодой нации»? Так, окутанная туманом планета-убийца голосами невидимок заманивает звездолеты с обреченным (кроме одного, максимум, участника) экипажем.
Помнится, в середине 80-х (кажется, это был один из номеров журнала Q) мне попался ответ Игги Попа на вопрос, что он слушает в данный момент. Игги Поп назвал Young At Heart Фрэнка Синатры. 1952 год. Ответил смешно, а песня – нудная, посмеивались тогдашние умники, полагая, что сфабрикованный для них эталон «нонконформизьма», конечно же, хохмит, ваньку валяет. Подобный выбор казался им, наивным неудачникам, чем-то анекдотическим. Тем, что тысячи калек в утешение себе именуют словом «стёб».
А между тем, не нами, и не вчера было сказано: лишь почитая кумиры побежденных, победители смогут избежать повторения участи тех, кого они победили. И нечеловечески удачливый и живучий уродец из Детройта, сумевший навязать себя «планете всей», чтил этот древний закон, понимая, чем чревато для него - искусственной звезды его нарушение.
Здесь следовало бы поставить точку. Затем поставить Синатру и мысленно звякнув кубиками льда, дать старт второму столетию под его именем. Но – современные очерки пишутся ради биографических подробностей. И я буду предельно правдив и краток.
Лето десять назад меня занесло в ЦДЛ на вечер Анатолия Гладилина, который вел его друг – Василий Аксенов, в своем стиле, по-набоковски зачитавший шуточное поздравление Old At Heart. Прохаживаясь, после очень скромной трапезы, вдоль темных вешалок гардероба, мы успели немного поговорить, не успев, однако, понять друг друга, хотя взаимопонимание росло с каждой секундой. Естественно, я спросил его про Синатру. Писатель, как Плятт Лановому в «Коллегах», не ответил ничего конкретного. Young at heart – Old at heart. Сердцем юн – сердцем стар… «Вы еще и поете, сэр?»
Это был наш первый, последний, в общем – единственный разговор, который до конца дешифровать нельзя, как нельзя объяснить интерес подростка эпохи «Слэйд» и «Назарет» к струнным аранжировкам хемингуэевских фокстротов, к тому же замедленных вдвое исключительно духом противоречия.
И вот, перед каждым из нас, как на девственном складе секонд-хенда, или в секретном рефрижераторе NASA, лежат груды банального и экзотического добра, на производство которого столь щедр был наш двадцатый век. И вопрос не в том, какую Америку открыть, с каким трофеем войти в новейшую историю, нет. Вопрос самый обывательский: что выбрать? Чтоб и в цвет, и по размеру.
Наибольший интерес часто вызывают вещи либо маловажные, либо вовсе бесполезные для житейского благополучия. Например, суеверия или змеи, уродливые сороконожки, за которыми человек с азартом может следить часами, прежде, чем прикончить несчастную игру природы тапком.
Подчиняясь суеверию, человек обходит «нехорошее» место, так же он пропускает место «неинтересное». В книжке или кино. Ему кажется, что таким образом он улучшает себе жизнь, хотя на самом деле он попросту тратит впустую личное время.
Уступайте дорогу черным картам, следуйте за тенью отца Гамлета, даже если от нее разит отнюдь не датским пивом. Приземляйтесь на планеты с дурной репутацией, выбрасывайте трап и дышите, чем попало.
Самые смелые и дерзкие открытия в сфере ощущений мы совершаем, благодаря неразборчивости. Разборчивость напоминает о себе, когда большая часть безумств так и не совершена, основная часть жизни, где они уместны, уже позади. И куда мы теперь денем сто альбомов Фрэнка? – обменяем на один, зато новейший, винил семидесятилетних семидесятников, которые, как сказано в одном хорошем рассказе, «каждый волос винтом к лысине привинчивают».
Нет, мы будем слушать Синатру – возможно, это еще раз поможет нам разглядеть больше плюсов в нашей безоговорочной капитуляции перед теми неожиданно суровыми силами, которые, когда Мулявин переслушивал «Битлз», не казались нам даже игрой воображения, потому что там нечего и не из чего, собственно, было воображать. Да и нечем, поскольку многих еще не было на свете.
Моррисон – «синатра» скорее для внешнего употребления, шампунь для красивой укладки натуральных волос. А нам нужен обжигающий скотч, и плешь незнакомца за стойкой в баре. Вот его шляпа. Вокруг лампочки клубится дым его сигареты, сейчас он обернется, и мы увидим взгляд его глаз, подернутых ледяною синевой.
«Вы еще и поете, сэр?»
До Синатры главное не дожить, а дорасти – потому что до зловещей планеты нельзя доехать, можно только долететь – мучительно долго, и все же противоестественно быстро. Навстречу неизвестности, навстречу «беде».
Дорасти – это когда мы перестаем замечать пустые ведра, черных кошек, и движемся туда, откуда доносится Голос, который нам очень хочется послушать вблизи.
Иногда для этого (чаще уже мысленно) приходится обращаться к богам побежденных – спекулянтам. Хотя в них и нет прежней нужды. Да и сами они практически вымерли. Потому что прошло слишком много лет и пройдет еще столько же – Over and Over.
Но «билет на Синатру» всегда будет звучать как «полет на Венеру», а «диск Синатры», как нечто, упавшее свыше - слеза из открытого космоса в стакане виски.
