Никогда эмоции и вожделения не отображаются в облике человека столь отчетливо и наглядно, как в летнюю пору.
Гнев, похоть, тщеславие, скрываемые в темных уголках души, коверкают открытые для обозрения части тела, по лицу течет грим клоуна, в припадке ревности задушившего балерину.
Самые страшные картины Лучио Фульчи, режиссера открывшего седьмые врата ада, чтобы доказать, что «Бог – это страдание», возникают в непонятный сезон. Но если задуматься о времени года, в голову не придет ничего, кроме «пекла», летних каникул в аду, которые когда-то были «Каникулами любви» в исполнении симпатичных японок.
В июле деда свалил первый инфаркт, после поездки в Курск «за картошкой». До того с нашего двора рано утром выдвигалась гротескная кавалькада автомобилей с удаленным задним сиденьем, чтобы туда больше вмещалось некогда диковинных «земляных яблок».
После инфаркта деду было противопоказано садиться за руль трофейного Opel Olympia цвета морской волны, по старшинству возглавлявшей этот мирный обывательский десант туда, где дешевле – не нефть, а простая картошка.
«Опель» вместе с гаражом за копейки приобрел эксцентричный армянин-валторнист, похожий на американского певца по имени Ал Мартино, только что исполнившего в «Крестном отце» знаменитую песню «Не говори так громко, любимая». Но взрослые говорили и матерились очень громко. Они мешали мне слушать то, что я хотел.
Деду было шестьдесят шесть. Сорок из них он прослужил в Красной Армии, прибавив себе лишний год.
Стояла дикая жара. Казалось, инфернальный смог московских торфяников, как убедительно воспетый Галичем, сплетается в некоей дьявольской иерогамии с выбросами Запорожстали.
Его, беспомощного, но по-прежнему брезгливо-величавого, определили вместо блатного ЛСУ в обычную пятую горбольницу. Бабка, с цинизмом и опытом нэповской акушерки говорила, что в ЛСУ лежат «обкомовские проститутки» и «члены без члена», а ее любимый Серж – мужчина-воин.
Похоже, все так и было.
«Я тебе, братуша, о делах говорю, а ты сидишь, машину слушаешь! Аль забыл, в трактире-то? Ведь я заметил», – упрекает бунинский Тихон Ильич брата Кузьму.
Дело в том, что и я в свои сопливые десять лет вел себя примерно так же. Только не в трактире, а в больничной палате, где заставшие и Царя, и Петлюру, не говоря уже про Отца Иосифа, старики вели интереснейшие разговоры, называя первую мировую «Империалистической».
Завладев транзистором SELGA я, обмирая от везения, слушал боевичок веселой группы Mungo Jerry, который звучал в эфире круглосуточно, и назывался он In The Summertime.
Деду требовалась черная икра. За ней нужно было идти на поклон к «обкомовским проститукам», соблюдая лишь один закон: «Больше двухсот грамм не просите».
Этот деликатес я видел только на цветных иллюстрациях «Книги о вкусной и здоровой пище». Послевоенного, как подчеркивала бабушка, издания. Волновал он меня гораздо меньше, чем Mungo Jerry, но подачкой «обкомовских проституток» и «членов без члена» дед делился щедро.
«Больше двухсот грамм не просите».
Матерые колдуны плодят черноротых и чернозубых змей, проливая семя на собственные экскременты.
Я видел подобных существ дважды в жизни – оба раза в Крыму.
Третьего раза быть не должно.
Икра была черной, как стены в квартире Кеннета Энгера. Стены, пол, потолок – все черное. Режиссер разочаровал богатых спонсоров – Джаггера, Джимми Пейджа, наговорил обоим «гадостей» про «члены без членов» и по этой причине бедствовал. Кондиционер отключили за неуплату.
В палате, где лежал мой дед и еще пятеро лихих рубак, о кондиционерах понятия не имели. Зато электричество стоило копейки, как трофейный «Опель Олимпия».
Представить себе, чтобы в квартире, в номере Дома творчества, у любого, даже сильно пьющего советского режиссера, вырубился вентилятор – попросту невозможно!
Летом обостряется бессмысленная жестокость – к тем, кто беднее, чье сердце слабее, чья кожа плохо переносит ультрафиолет.
Летом меняется отношение к кондиционерам. Знакомая песня: «Они же природу губят, гады»! И последний ее куплет звучит обычно так: «Почему у всех уже есть, а у нас с тобой нет?!!»
И у нас с тобой, и у всех без исключения бездомных псов, лакающих капающую из скабрезных трубочек воду.
Из-за поздних закатов летом человек, как на допросе в фильме нуар – когда тебя держат под лампой на свету максимальное количество часов.
В таком состоянии можно оговорить себя, заложить любимого человека, выдать место, где зарыто сокровище, продиктовать мобильный колдуна-селекционера, делающих под заказ черноротых и чернозубых змей для охраны секретных предприятий и таунхаузов.
Как выяснилось, можно даже, сунув в руку в карман, заорать «Аллах акбар» под Стеной Плача, схлопотав за это пулю и не одну, от такого же еврея как вы.
Но если кому-то где-то очень жарко, значит, кому-то где-то, скорей всего, гораздо ближе, чем вам кажется – очень прохладно.
Например, той же змеиной, годами выдаваемой за «паюсную», икре в подземных рефрижераторах неуязвимого Ордена «обкомовских проституток» и «членов без члена».
Не про них ли в песне поется «их у нас гораздо больше»?..
Прохладней, наконец, и моему деду в земле Первомайского кладбища, когда-то единственного, ныне весьма престижного.
И кровь по-прежнему гуще воды, а нефть дороже крови.
Но скоро от жажды будут вымирать миллионы, поскольку «Летнее вино», подобно морской воде, не способно ее утолить.
