Иногда хочется себя назвать ницшеанцем. Поиграть в белокурую бестию, побравировать аморализмом. Честно, бывает. Полагаю, у каждого. И каждый справляется с этим по-своему. Мне, например, оказалось достаточно сходить на вагнеровскую премьеру в «Станиславского с Немировичем». И все ницшеанство как отрезало. Оказалось, что я самый что ни на есть скучный вагнерианец. Никакой Ницше не научил меня любить Бизе в противовес немецкому композитору, драматургу, публицисту, теоретику музыки, националисту и вообще, как кажется, человеку скорее хорошему, нежели плохому. Вопреки, кстати, сложившемуся о нем дурному представлению. Впрочем, из серьезных грехов перед толерантностью за Вагнером, кроме антисемитизма, ничего не числится, кажется. Но вот, скажем, Лист тоже иудеев не жаловал, однако про него плохо не говорят. Загадочная избирательность.
Ответ на то, почему здесь двойные стандарты, я, кажется, нашел в театре Станиславского и Немировича-Данченко, когда был на премьере вагнеровского «Тангейзера». Можно все простить романтику Ференцу Листу, человеку аполитичному, хотя венгерскому национализму не чуждому. Можно возносить до небес Бизе за отвратительную поэтизацию порока и порочности падшей женщины в его опере «Кармен». Но простить христианину Вагнеру нельзя ничто!
История прескверная. Простите меня за поучения, но иногда приходится быть тем, кого «в этих ваших интернетах» называют «Капитан Очевидность».
Итак, что там с Бизе?
Для начала, говоря о развеселой песне французского композитора, нужно забыть о том, что в новелле Мериме, положенной в основу либретто «Кармен», герой – дон Хосе, а вовсе не роковая дамочка – воровка и контрабандистка. Дон Хосе баск, и симпатии нормального читателя скорее на его стороне, а не на стороне цыганки, устраивающей драки на сигарной фабрике. Да и дон Хосе, если вдуматься, тоже тот еще негодяй, и к нему сочувствие пропадает если на второй, то на третьей странице повествования, фигурально выражаясь. Остается сочувствие к глупости, но оно всегда рационально, а не слепо.
Интересно, что опера как-то обходит стороной тот факт, что капитана Цунигу, своего непосредственного начальника, дон Хосе, будущий террорист, попросту убивает. Безоружного, как помнится, и связанного. И подается после в полевые командиры. Не его вина, что не становится: кишка оказывается тонка против цыганских баронов и баронесс.
Но параллель с террористическим подпольем не может не возникнуть. Особенно у нас, русских, воспитанных на «Герое нашего времени», где что «Бэла», что «Тамань» прямо о том же, о чем «Кармен» в смысле очерка нравов. Короче, написанная в 1854 году новелла Мериме не стала для образованных русских откровением: так себе, перепевы популярной книжицы поручика Лермонтова. Но параллель с Кавказом не могла не возникнуть.
Ибо что испанцы к баскам, что французы к гасконцам – все относятся примерно так, как мы к кавказцам. Восхищаются, как медведем на цепи, и тут же стараются уничтожить, когда медведь с цепи срывается. Животное это, надо сказать, считается коварным, поскольку обладает бедной мимикой, т.е. бедными выразительными средствами для своих чувств и намерений.
Короче, нормальному русскому опера «Кармен» отвратительна. В культурном смысле, да. У нас о Кавказе писали дворяне и боевые офицеры, сочувствие мы не привыкли испытывать к «детям природы».
Не то Ницше! Человек, который подписывал свои поздние письма именем Диониса, не мог не найти в вакханалии Бизе чего-то родственного своей мятущейся душе. Ну да, Лермонтов, конечно, тоже по демонизму не дурак был пройтись, но играл он, в отличие от Ницше, только со своей жизнью. Играл честно, как в новелле «Фаталист». Погиб славно: убит на дуэли. Ницше завершил свой жизненный путь в доме скорби. Забавляясь с собственными экскрементами. И если о поручике Лермонтове полковник Мартынов, по апокрифическим данным, отзывался как о редкой сволочи, которую он, выпади случай, еще раз убил бы, то о Ницше даже такого никто не сказал. Был человек – и нет человека. Даже Лу Саломе не вздохнула с облегчением. В общем, что нам Мериме при нашем Лермонтове, что нам Ницше?
Что нам Бизе, когда у нас есть Вагнер?
Вот «Кармен». Там птички-крылья, любовь-любовь. Ах-ах! Свобода, братья, коммуния! Фрилав и все такое. Сексуальная революция и современненько так.
И Вагнер. Категорически реакционен. Его опера не о любви плотской, не о свальном грехе, не о блуде телесном. Поэтому после «Кармен» хочется сплюнуть, а после «Тангейзера» выходишь просветленный. Хочется достать томик Ницше, где «Казус Вагнер» и потоптаться на нем.
Однако вернемся в театр.
Оперу «Тангейзер» ставил для «Стасика» Андрейс Жагарс, режиссер не бесталанный, но и не бесспорный. Мне он запомнился тем, что в своего «Евгения Онегина», спектакль довольно умно, хотя и неоднозначно, сделанный, с оправданной внутренней логикой развития, он вставил очевидную глупость, которая стала визитной карточкой постановки. В «Евгении Онегине» Жагарса все вспоминают голого мужика с медвежьей головой. Я боялся, что будет нечто подобное и в «Тангейзере». А что? Хороший ход! Явление голого мужика во сне Татьяне было так смешно и нелепо, что прочие несуразности померкли и забылись, осталось только удачное. Частные неудачи на фоне подобного безобразия теряются, а достоинства – напротив – проявляются. Почему не повторить?
Жагарс повторять не стал. И слава Богу.
Даже балетная вставка на длиннейшую увертюру и «французскую часть» не вызвала сверхраздражения. «Балет “Москва”», исполнивший хореографическую композицию Раду Поклитару, не испортил песни. Да и сам Раду, к творчеству которого я лично отношусь с нескрываемым неодобрением, оказался по своим меркам удивительно сдержанным. Его грот Венеры, правда, отдавал анахронизмом в прилично выстроенном спектакле, но это не оказалось фатальным. Тут надо сказать, что действие оперы происходит в XIII веке. Волею режиссера он разыгран в декорациях XIX века, во время написания оперы. Его антураж – библиотека. Все оправданно. Герои оперы – поэты. Но – поэты-миннезингеры! А это, простите, не Бродский или «щемяще-ранний Маяковский», а, как минимум, Габриэле Д’Аннунцио, Николай Гумилев и Арсений Несмелов!
Начало оперы для меня пропало. Она началась вполне в духе Ницше: дионисийский порыв в гроте Венеры был подкреплен терпкостью слегка прикрытой женской плоти, и это было хорошо, но за созерцанием тугих девичьих чресел Вагнер пропал. Поклитару не ушел в Средневековье, он остался чужд времени Вагнера, но уютно расположился там, где ему удобно: во французском галантном веке. Из частного разговора внутри театра я узнал, что Вагнера специально убирали из «французской» (а начало оперы идет на французском языке) части. Что же, раз так, то остается поразиться мастерству, с которым это было сделано. Пожалуй, это было оправдано. Потому что потом стало много, слишком много Вагнера.
Внешне фабула проста. Поэт-миннезингер проводит годы в гроте Венеры, среди прелестей чувственной любви, но решает вернуться в мир. По возвращении выступает в поэтическом турнире наряду с прочими известными миннезингерами. По результатам, присуждается к покаянию в Риме аккурат под Воскресение Христово. По гордыне не получает отпущения грехов, но оказывается спасен любовью умершей за него невинной девы.
Энциклопедия Средневековья.
И вот здесь крылась единственная беда спектакля. Не вина Жагарса, а наша общая беда. Кающийся Тангейзер в спектакле жалок и слаб, когда в турнире, прямо по словам Вагнера, он высокомерен и дерзок. Он ведет себя вызывающе. Он воин! Для тех, кто забыл, напомню, что все без исключения миннезингеры были дворянами, а все без исключения дворяне были отчаянными и свирепыми парнями, убийцами. Недавно, кстати, говоря, славно повоевавшими на стороне гиббелинов против гвельфов. Т.е. нельзя забывать о том, что и Вольфрам фон Эшенбах, и прочие миннезингеры, отправляющие Тангейзера на покаяние, анти-паписты. Что не мешает им оставаться ревностными и фанатичными христианами.
Притом, что война гиббелинов с гвельфами, начавшись в XII в., продолжалась до XV в. Видимо, это самая длинная война в европейской истории, однако ее нельзя путать с другими операциями, носившими религиозную подоплеку.
Тут есть еще момент. Начало XIII века ознаменовано альбигойскими войнами. В связи с чем хочется спросить, а где был в действительности Тангейзер? О каком «гроте Венеры» идет речь? Ведь что-то заставляет думать, что данная опера Вагнера исторична. И хотя метафорична, все же не мифологична. Надо думать, здесь уместно говорить о катарах, черных мессах и прочих мерзостях социализма XIII века.
Т.е. нам, как минимум, надо понять, что борьба в опере разворачивается не между религиозными фанатиками и атеистом, но исключительно в среде религиозных фанатиков разного толка. Тангейзер – изуверившийся христианин, но он по-прежнему горяч, а обвиняют его рыцари не в блуде телесном, что это за беда в Средние века, когда каждый рыцарь рассматривал любую встреченную в лесу девушку как свою законную сексуальную добычу? А та, что интересно, воспринимала это как должное. Обвиняют Тангейзера в более страшном: блуде духовном, измене Христу. И ему требуется воскресение духовное, его направляют в Рим. В опере настойчиво повторяется: Светлый праздник. А что это? Правильно, господа, Пасха.
Что ожидает там рыцаря?
Он сталкивается с мистикой, превосходящей все практики катаров, патаренов и богомилов. Его гордыне наносится смертельный удар. Ему не хочется быть грешником «как все», ему претит общее отпущение, его грех особенный – и вот он дерзает подойти к понтифику, ставя тем самым под сомнение его право отпускать грехи «не глядя». По благодати.
Однако данная ему благодать говорит Папе о том, что перед ним – гордец. Человек, не готовый к отпущению грехов. Ему далеко до покаяния. Он не умер в своем грехе.
Тангейзер взбешен, он готов вернуться к еретическим практикам, его охватывает отчаяние, ему не спастись, но тут выясняется, что есть любовь, которая справится и с этим. За него на небе молится невинная душа.
Вот здесь – средоточие игры и веры миннезингеров.
Девственность. Чистота. Пресвятая Дева против Венеры.
Честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим побеждает.
О чем пели миннезингеры? О любви. О minne. Которая, правда, не может быть просто переведена с немецкого на русский. Это особая любовь. Далекая от хищного насилия реальных миннезингеров, рубак и людей, прямо скажем, мало приятных для врагов. Как Лермонтов для Мартынова.
И все же.
Как проявляет себя собственно «минне», любовная игра, возвышенная, не огрубевшая еще до куртуазности? Она целиком и полностью отделена от чувственного, но само чувственное, вопреки нашему мнению о Средневековье, не ставится под сомнение. Господь имел плоть. Спор между миннезингерами идет не о греховной любви, а о «минне», и каждый под видом любви говорит о Боге. Даже Вальтер фон дер Фогельвейде, склоняясь к плоти, не выходит за рамки средневекового мистического богословия.
Нам трудно понять, как совмещается это в одном человеке. Воинственность и запредельная свирепость с тончайшей нежностью. Грубость и горячечная вера в Бога. Мы не видим таких людей. Такие люди, сочетающие силу перед противником и слабость перед Господом, исчезли у нас в 1917 году.
Отсутствие адекватного именно этой задаче Тангейзера в спектакле Жагарса – единственный недостаток.
Однако режиссер тонко почувствовал поэтику христианского восхождения души – и вот от языческих оргий мы устремляемся в выси горние вслед за поэтом, мы спотыкаемся и падаем, чтобы снова встать именно в тот момент, когда уже ощутили полное свое бессилие. И нас ожидает потрясающий финал – уже чисто христианский, в котором нет ни грана язычества. Жагарс встречает нас пальмовыми ветками, ими приветствуют нас со сцены. Режиссер именно встречает нас в финале спектакля на пороге мира. Нет, театр не церковь, он все равно остается там, где мучился Лермонтов, где воевал Николай Гумилев, где отступал в Маньчжурию под натиском хтонических чудовищ поэт и офицер Арсений Несмелов. Но это не тот театр, в котором живет Бизе. Почувствуйте разницу между любовью оперы «Кармен» и любовью оперы «Тангейзер»!
В нашем театре жил Д’Аннунцио – вот он идет походом на Фиуме, фашист и поэт; вот он пишет «Огонь» – любовник и воин. В этом романе поэт сводит своего героя Стелио Эфрену с Вагнером. Венеция. Встреча двух миров произошла. Кто еще с нами?
«Много их, сильных, злых и веселых, Убивавших слонов и людей, Умиравших от жажды в пустыне, Замерзавших на кромке вечного льда, Верных нашей планете, Сильной, веселой и злой» остались с Вагнером.
С ним остался Николай Гумилев и Габриэле Д’Аннунцио, а кто остался с Ницше?
Философ писал о рождении трагедии из духа музыки, но отвернулся от Вагнера, морализатора и моралиста, когда язычнику стало ясно, что из духа вагнеровской музыки рождается та свобода, которая основана на иных принципах, нежели «ницшеанство». Ницше прекрасен, но он был вынужден оттолкнуться от Вагнера, чтобы остаться последовательным. Рискую предположить, что Вагнер все равно остался для Ницше богом. С которым тот безуспешно боролся до смерти.
Ницше как пародийный Тангейзер, Тангейзер-антихрист; Ницше – Тангейзер погибающий, Ницше как недо-Тангейзер – и это можно увидеть в спектакле.
Резюмирую. Когда театр Станиславского и Немировича-Данченко делает серьезный замах, то получается хороший удар. Так было с «Войной и миром» Прокофьева, так было со «Сном в летнюю ночь» Бриттена. И вот – новый сезон открывается очередной удачей.
Тихо, непривычно тихо для Вагнера играет оркестр. На сцене солисты театра. Все свои. Мы рассаживаемся по местам и через четыре с небольшим часа уйдем из зала обновленными.
Добро пожаловать в то время, когда вера была жива, а поэтические турниры плавно перетекали в вооруженные столкновения!
На фото Олега Черноуса: Тангейзер – Валерий Микицкий, Венера – Лариса Андреева
