В середине октября на телеканале «Россия1» прошел документальный фильм «Близкий Дальний. Предчувствие судьбы». Такой фильм хорошо бы показывать раз в неделю в прайм-тайм, но демонстрация его состоялась в ночное время, в рабочий день с тем очевидным просчетом, чтобы и Владимира Хотиненко, продюсера и автора идеи фильма, уважить, и фильм никто не посмотрел. Фильм «Близкий Дальний» - о Дальнем Востоке, крае, о котором уже не знаешь как и говорить: «русский», «российский», «общечеловеческий»… В фильме о судьбе края говорят сами его жители, и вот этот контраст: проблеск робкой надежды в словах и глазах жителей Дальнего Востока и кадры феерической заброшенности и опустошенности вокруг них, что называется, не для слабонервных. Как будто чудовищной силы тектонический надлом произошел, и Дальний Восток отчаливает куда-то. Трудно выделить одного персонажа фильма. Здесь жители Сахалина, корейцы по крови, говорят о судьбе острова с той болью, которой не услышишь от русского на «материке», то есть в центральной части России. Здесь чистейший души Валентина Ивановна делится рассказом храмостроительства, денег на черный хлеб не хватает, но она вместе с дочерью воссоздала храм в заброшенном среди снежных сопок селе Николаевка. Ну и вовсе чеховский Фирс - Владимир Николаевич Комаров. Герой-романтик, смотритель маяка. Всю свою жизнь он проводит на маяке, и этот маяк не угасал ни разу. Был один случай, в 60-х годах, сбой подачи электроэнергии, так Владимир Иванович несколько ящиков спичек извел, чтобы поддерживать в маяке огонь. «Хорошо, - говорит, - дело весной было, ночи короткие». И вот приглашает Владимир Иванович съемочную группу в свою бытовку, где быт давно перекинулся за грань нищеты. Владимир Иванович доволен! Купил недавно со своей пенсии дизель для маяка. Пьет с журналистами чай, рад гостям. Если, конечно, гости являться будут как Пугачева с Галкиным и Киркоровым являются с экрана «НТВ», то таким, смеется, не обрадуешься. Владимир Иванович лучше всех знает, что ни он, ни маяк давно никого не волнуют. Что человек сейчас? – песчинка в океане. Но вот Владимира Ивановича политика - волнует. О чем думает Путин и Медведев? - размышляет, - если в больницах и поликлиниках взятки берут, телевидение испоганено, если в Белоруссию въезжаешь, так там чистота кругом, а в России – свалка… Владимир Иванович говорил из-за куража, конечно, из-за великого русского простодушия высказывал общенародный ропот. Удивительно другое. Телеканал «Россия1» вырезал из фильма, который и так почти никто не увидел, а СМИ проигнорировали, «несвоевременные» мысли Владимира Ивановича…
Режиссер фильма – Алексей Сергиенко. Специально для «Завтра» он дал интервью.
Алексей, рассказы о Дальнем Востоке, что доходят до Москвы, безрадостны и печальны. Вот вы приехали на Дальний Восток и что – какие чувства, эмоции – приходилось преодолевать, снимая фильм?
- Вы знаете, не могу сказать, что мне приходилось что-то в себе сильно преодолевать, потому как я примерно представляю себе картину жизни за МКАДом. У меня есть домик в деревне, в Тверской области, и, в общем, с картиной запустения я знаком. Перед поездкой мне рассказывали, что на Дальнем Востоке существуют места, которые напоминают Сталинград. Это полностью покинутые, брошенные города, поселки, населенные пункты. Не отдельно брошенные частные дома, а многоэтажные дома с выбитыми стеклами, зияющими, как глазницы, что больше напоминает послевоенную жизнь, чем мирную. В таких местах мне не удалось оказаться. Допускаю, что это возможно, потому что какие-то районы, какие-то улицы действительно заброшены, причем давно и основательно. Это я видел, частично это отражено в фильме. Может быть в меньшей степени, чем это есть на самом деле, потому что мы ехали не за этим.
- Какая цель была вашей поездки?
- Мы ехали открывать для себя Дальний Восток. Да – сформулировал я для себя – когда-то Дальний восток был пройден первооткрывателями, героями, но этот край имеет необыкновенное свойство. Закрываться. Это по-прежнему абсолютно закрытый в информационном, психологическом, эмоциональном плане регион. Мы ехали открывать его для себя, для зрителей, потому что для большинства европейской части зрителей и в общем даже и для зрителей Восточной Сибири побывать на Дальнем Востоке не представляется никакой возможности. Это слишком дорого. Дешевле съездить в Европу, Испанию, Китай и так далее. Равно, как и для жителей Дальнего Востока побывать в европейской части страны гораздо дороже, чем побывать в Японии, Китае, Корее. Что они и делают.
- Это накладывает какую-то иную, чужеродную ноту в настроение?
- Это накладывает вздох сожаления, потому что все, с кем мы общались, а мы общались только с гражданами России, они все хотели бы чувствовать себя россиянами. Сегодня они чувствуют себя россиянами лишь в той мере, в какой им это удается.
- Россиянами или русскими?
- Россиянами, потому что в нашем фильме были и японцы, и корейцы, и мордва, и евреи, все они хотят чувствовать себя полноценными гражданами России. Не вполне это удается, ибо ощущение покинутости - невероятное.
- Да, это настроение – сквозное действие вашего фильма. На ваш взгляд, на чем еще держится жизнь в этих краях?
- У кого-то она держится на вере, и я очень дорожу эпизодом фильма под названием «Ковчег». Сначала мы не планировали делать портрет этой чудесной женщины – Валентины Ивановны Щегловой. Перед поездкой я слышал о ней, собирался поговорить, но не более того. Я хотел видеть воссозданный ею храм, у него была очень интересная предыстория, полностью она в фильм, к сожалению, не вошла. Но встретившись с Валентиной Ивановной, я понял, что самое ценное – люди. На них и держится сегодня Дальний Восток. На совершенно уникальных людях, которые существуют скорее «вопреки», чем «благодаря». И те главы фильма, где мне удалось хоть немножко донести портреты этих людей – это эпизод «Маяк», «Ковчег», в какой-то мере «Владивосток» - необычайно мне дороги.
- С кем из персонажей фильма вам было по той или иной причине работать эмоционально сложно? Портреты столь проникновенны. Люди излучают такую доброту, надежду, а вокруг нищета и полная беспросветность.
- Сложность была в моей голове, в моей душе. Я понимал, что я еду из какого-то сытого, благополучного края в места запустения. Очень сложно психологически мне было, когда я снимал эпизод «Ковчег». С первых слов я испытывал страшную неловкость перед людьми, которые живут совсем не материальными ценностями, в общем. В фильме есть печальный момент – Валентина Ивановна Щеглова не сдержалась и рассказала, сколько она получает. Три тысячи рублей в месяц! И вот из этих трех тысяч она еще выделяла деньги на то, чтобы практически с нуля воссоздать целый храм. Нужно иметь в виду, что она все время забывала, что мы ее снимаем. Она периодически спохватывалась и говорила: «Ой, что это я говорю? Вы же снимаете». Она смущалась от подобных собственных откровений, ей было неловко, и делала это совершенно не на показ. Эта история пронзительная.
- Это чувствовалось.
- Для меня в работе важно установить контакт с человеком, и я готов ради этого выключить камеру. Контакт важнее. Рад, что мне удавалось практически всегда устанавливать связь с человеком, которого мы снимали. В заповеднике в Хабаровском крае, его нынешний директор, Эдуард Круглов, не сразу пошёл на разговор. Он очень недоверчиво к нам поначалу отнесся, им здорово поднадоело телевизионное и всякое иное любопытство.
- Шоу такое.
- Да, оно сильно контрастирует с той самой покинутостью. Можно сказать, заповедник для лечения и реабилитации диких животных чудом существует на какие-то жалкие пожертвования. Контраст между периодическим ажиотажем прессы и балансированием его на грани нищеты – я понимаю, это может вызвать в какой-то момент озлобление. Тем не менее, Эдуард как-то внутренне преодолел эмоции. Поначалу он вообще говорил вполсилы, вполголоса, не очень охотно. Тигр помог, Жорик. Этот невероятно чудесный, несчастный, израненный тигр почувствовал наше открытое отношение.
- С Жориком не пришлось пообщаться?
- В какой момент я к нему подошел неосторожно. Я, конечно, не протягивал руку в клетку, но довольно близко подошел, и тигр совершил совершенно невероятную вещь! Этот Жорик кинулся на меня, на решетку, которая нас разделяла, и меня этой энергией просто отбросило. Меня откинуло этой волной, и я кубарем покатился, сделав кувырок назад, и жалею, что это не снял Ваня, мой замечательный оператор. Я был весь в грязи, все смеялись. Мне было не до смеха, потому что я почувствовал, какая это энергия. Жорик показал, что такое дикая природа, даже без непосредственного контакта.
- Алексей, вот этот эпизод фильма со смотрителем маяка, Владимиром Ивановичем, оказался символичным, на мой взгляд.
- У меня есть редактор, один из моих соавторов, Леонид Ландау. Я ему сказал: «Ищи маяк. Мне страшно нужен маяк – мне нужно снять этот образ». Сахалин - пограничный край, пограничный с морем, с океаном, и маяк – символ этого региона: где корабли, там и маяки. И на Сахалине были маяки, и во Владивостоке, везде были маяки. И вот мы добрались до маяка, и встретили Владимира Ивановича Комарова, который совершенно неожиданно для нас стал центральным образом эпизода. Фантастический Владимир Иванович, совершенно невероятного внутреннего обаяния! Он живет на окраине города, живет уединенной и абсолютно самодостаточной жизнью.
- В фильме ощущаешь еще пространство, огромное пространство, которое как бы никому и не нужно.
- Как бы это сказать? Чувствуется общественная разреженность. Там действительно низкая плотность населения. Во Владивостоке это не ощущаешь, в Хабаровске - не ощущаешь, а выедешь из этих городов - там есть деревни, села, где нет ни сотовой связи, ни стационарной, вообще никакой. Там люди не могут вызвать «Скорую помощь». Сколько не осваивали этот край, он по-прежнему не освоен.
- У меня такое сложилось впечатление, что удаленность Дальнего Востока выражена уже не тысячами верст от Москвы, а иным сознанием жителя Дальнего Востока. Вы показали портреты людей, на которых смотришь сегодня как на персонажей сказок.
- Да, они сохранили какую-то невероятную чистоту души. Я не знаю с чем это связано. Вот эта внутренняя, какая-то заповедная чистота, открытость, искренность для меня оказались настоящим открытием Дальнего Востока. Поначалу люди реагировали: «москвичи приехали», настораживала камера, но постепенно за разговором, незаметно для себя и для нас, они открывали свой какой-то первозданный душевный мир. Для московского уха, слуха и зрения – это настоящий кладезь, сокровище.
- Но тоже уже исчезающее.
- Дальний Восток пустеет, да. Людей все меньше и меньше. Говорят, не уезжает лишь тот, кто не может себе этого позволить финансово. Но я слышал и другую фразу: «Здесь лежат кости моих предков, и никуда я уже отсюда не уеду». В сущности, Дальний Восток всегда собирал приезжих, и психология временного проживания – она жива там. В условиях отвёрнутости центра от этого края, люди не ощущают ни заботы, ни какой-либо социальной опеки. Как следствие - ощущение брошенности, покинутости.
- При этом нет ни раздраженности, ни озлобленности, ни каких-либо гневных эмоций.
- С грустью и печалью говорят об этом как о факте. Такая социальная и психологическая покинутость порождает очень простую психологию: где хорошо, там и родина. Бабушки уезжают на свои пенсии жить в Китай, студенты уезжают на каникулы в Китай, ученые уезжают в отпуск – все уезжают в Китай. Во всяком случае, так во Владивостоке, Хабаровске, Приморском крае, Хабаровском крае. Значит, наша страна чего-то сильно недопонимает. Государство на Дальнем Востоке давно находится в положении отбирающего, а не дающего.
- В известной степени фильм оказался для вас личным.
- Да, у меня целая линия родных жила на Дальнем Востоке. Моя бабушка считала, что ее отец был японцем. Во время съемок я начал активные поиски, обращался в разные архивы, и наконец, мне прислали выписку из церковной книги с записью о крещении родной сестры бабушки, в котором было указано, что ее отец и соответственно отец моей бабушки – кореец, корейский подданный. Я этого не знал. Но этот родственный магнит я ощущал очень сильно и во Владивостоке, и на Сахалине, магнит этой территории. Я считаю, что какая-то рука судьбы для меня была в том, что я оказался в этих местах.
- Алексей, находясь за тридевять земель, на конце света России, как-то задумываешься об империи?
- Вы знаете, я бы сказал, «империя» в прошедшем времени. Сегодня обломки-не обломки империи, в общем, есть ощущение ее доживания. Вот такое угасание жизни во всех ее проявлениях. Оно не сквозит, оно кричит здесь изо всех щелей и дыр. А люди говорят: «Это вы в 90-х у нас не были, вот когда было страшно по-настоящему». Промелькнула фраза, к сожалению, она не вошла в эфир, житель Владивостока рассказывал, как начальники состязались между собой, выключая по очереди рубильники электричества в городе. Он сказал: «Город Владивосток – это сердце Дальнего Востока, один из двух главных городов. Он жил зимой без воды, без света, без газа». Были такие моменты. В такой момент думаешь уже не об империи, а просто о том, как выжить, потому что это - уже клиническая симптоматика, предсмертные судороги.
- Остров Русский, строительство мостов не придали оптимизма?
- Нет. Вы знаете, эти мосты – их два моста, они довольно эффектны, производят впечатление. Они сильно контрастируют с окружающей их жизнью. Нам рассказывали какие-то анекдотические ситуации о строительстве мостов четырьмя бригадами. Совершенно независимые друг от друга бригады, фирмы, компании строили навстречу друг другу с четырех сторон, и постоянно этих подрядчиков меняли. В общем, во всей этой стройке сквозила наша привычная неприглядная жизнь. Мосты стоят. Я надеюсь, что их не сдует. Мосты построили, а развязок вокруг них нет. Когда-нибудь они станут визитной карточкой Владивостока, наверное. Сегодня они не перекрывают собой картину всеобщего уныния, к сожалению.
- В вашем фильме совсем не говорится о флоте. Это намеренно?
- Вы знаете, мы снимали 9 мая. Я специально оказался во Владивостоке 9 мая, так как хотел увидеть, что собой представляет этот праздник во Владивостоке. Меня пронзил один момент, который тоже стал для меня открытием. В городе есть фантастическая традиция: момент коленопреклонения на параде, когда командующий парадом дает команду снять головные уборы и встать на колено. Весь парад встает на колено, а раньше вставал весь город, и это - невероятно. В один миг у меня перехватило дыхание и брызнули слезы из глаз. Такая традиция во Владивостоке очень давняя. Поминают ушедших, погибших. На московском параде не испытываешь ничего подобного, потому что московский парад – все-таки это такое официальное государственное мероприятие. Во Владивостоке – это мероприятие глубоко личное, весь город пронизан духом военно-морского флота, и когда священники, офицеры, все встают на колено, это производит впечатление. Ты понимаешь, чем силен этот город. Тем, чем не очень сильна европейская часть. Это одно из потрясающих впечатлений.
- Почему не вошел в фильм?
- Сегодня город демилитаризуется. Владивосток перестает быть городом военно-морского флота. Никто нам так и не сказал – почему это происходит? То есть уходят военные корабли, уходит флот на какие-то другие базы. Мы застали всего лишь один или два корабля. Похоже, что Владивосток постепенно становится светским городом, но это значит, что ему предстоит найти какую-то новую свою аутентичность, потому что «косточкой» города был военно-морской флот. По улицам ходили патрули в белых костюмах, много было морских офицеров, морячков. Военно-морской флот был таким явным символом городом. Сейчас этот символ уходит… Мы были на одном корабле. Чудесный был командир, он поводил нас по кораблю. Но сюжета для фильма не получилось.
- Какое у вашей группы осталось ощущение – России быть или не быть на Дальнем Востоке?
- В нашей группе было несколько человек, разные поколения были представлены. Оператору - 25 лет, мне – 45 лет, директору – 55 лет. Я не могу сказать об ощущениях ни директора, ни оператора… Явно выраженной китайской экспансии, к примеру, я не увидел. Чему был удивлен: перед поездкой читал, что кроме китайцев там уже нет никого. Говорят, они занимаются сельским хозяйством. Наверное. Во всяком случае, китайской экспансии мы не ощутили. За 30 дней нашей экспедиции мы ощутили… как бы это сказать корректнее? – экспансию бывших южных советских республик. Умные головы называют это третьей волной освоения Дальнего Востока… Я не знаю быть или не быть на Дальнем Востоке России. Как сказал один из наших героев фильма: «Не нам об этом думать». Должны думать те, кто имеет хоть какие-то рычаги управления этим регионом, потому что меньше всего это зависит от простого человека.
Фото Ивана Соломатина и Алексея Сергиенко
