На Кутузовском как всегда был сильный ветер…
Из дверей фотосалона, недовольно жестикулируя, выходил сердитый человек, очень похожий на Макаревича, за ним поспешал референт.
Я пропустил обоих и вошел внутрь. По залу, невозмутимый как Миттеран, степенно прохаживался патриарх уличной песни Костя Беляев.
Мне для передачи понадобилась одна его старая запись, и Константин Николаевич предложил мне встретиться здесь, чтобы заодно размножить свой портрет, который он собирался продавать на концертах с автографом.
«Ты опоздал, старина! Тут до тебя был этот… певец, забирал свои пленки, ругался с проявщиком, ушёл злой как чёрт! Ну, его, конечно, все узнали, хотя я знаю, что ты русский рок не жалуешь… в-вот, в общем, собрался народ, и тут я у него при всех спрашиваю:
А скажите, ЖЕНЯ, вот вы всё это за свой счёт снимаете, проявляете, ныряете, фотографируете, или?..»
Разъярённого «Женю» давно увезли.
На Кутузовском по-прежнему дул ветер с мокрым снегом.
Профанам везёт. Чудеса вторгаются в их жизнь без долгих и нудных философских исканий, предшествующих встрече с чудом в жизни более сложных натур.
Непосвященный очевидец чудесного похож на пьяницу, который набрел на открытый магазин. Ему важен не ассортимент магических напитков, а возможность поскорей изменить свое состояние в любом, в общем-то, направлении.
Гурман судит с апломбом, а простой приемлет со смиренной улыбкой: мы так глубоко не копаем. Бог дал – Бог взял. На все Его воля.
Но и воспользоваться магическим опытом, как следует, профану не суждено. Вряд ли его рассказы о необычных с его точки зрения явлениях, которые он сам толком не может объяснить, будут удостоены студенческой аудитории, или хотя бы видеосъемки. В лучшем случае их пересказывают либо над кружкой пива в стояке, либо самому себе, когда человек созрел для разговоров такого рода.
Зима особенно щедра в этом плане. У зимних чудес особый дух. Зимнее одиночество резко отличается от романтического уединения летних ночей, от меланхолии осенних прогулок. Даже сравнительно молодой человек смутно сознает, что в это время года его, если не убивают холодом, то, как минимум, подмораживают, чтобы не гнил.
Гитары в припорошенных снегом кофрах, с мороза их предстоит настраивать заново. Длинноволосые рок-звезды семидесятых на гастролях в Скандинавии – дублёнки и максипальто.
«Слэйд» и «Абба», бредущие к «Икарусу» в коррумпированной Польше. Обед за общим столом в гостиничном павильоне. Польский гид рекомендует запивать «куриный» суп ледяной «Выборовой», иначе, пше прошу, понос!
И жутковатый, месяцами пустующий кемпинг под Орлом, похожий на космическую станцию, где раз в году и вовсе не обязательно 31 числа наряжают свою чудовищную елку русалки и водяные Реки Времен. Сумасшедшая солистка Обнинской филармонии, дочь бакинского ювелира, мечтающая танцевать в мюзик-холле, актриса Ирбитского театра, которая повесится в спальном районе города на Днепре… ходячие фикусы-триффиды длинных коридоров этого заведения, куда молодой человек попадает, как в романсе, только раз.
Отель «Челси» в бунинских краях, в краю Кольцова и Никитина, и призрак Лу Рида, поющий «Ухаря-купца» на ухо буфетчице.
Морозы в Нью-Йорке, где вместо лимоновских чаек, между небоскребами кружат немые снежинки, опускаясь беззвучно, как ложится на душу печаль.
Наркозависимый комик Ленни Брюс видит как «продавцы горячих котлет топчутся, словно пленные немцы под Сталинградом».
И метрдотель в придорожном шалмане под Курском интересуется, «нет ли у нас на продажу колбасы», голосом таким, словно ей нужен героин?
А заведующий радиоотделом – Ухарь-купец в местном универмаге, спрашивает прямо: «Пустить по вене нечего»?
В «Зимней сказке» Шекспира правитель сходит с ума на ровном месте, и если бы не подпись классика под этим текстом, его бы не стали читать, но кто нам дал право не верить Шекспиру?
Рядовой «шекспир», промотав в зимнем отпуске часть иллюзий и денег, расписывается башмаком на грязном снегу. От зимней сказки к зимней были. Угрюмое бремя февральских студенческих каникул позади.
Лукавое смирение созерцателя бессмысленных чудес вознаграждено – мы снова в цивилизованном мире, где щелкают застежками ботиков бунинские барышни, и недавно умерший Элвис поет нам с пласта про «летние поцелуи и зимние слезы».
Очевидец бессмысленного зимнего чуда почти свидетель зверств на оккупированных территориях. Выслушать выслушают, но ведь и спросят потом, а вы-то как там очутились? Да еще и в рабочий полдень, на остановке под высоким забором почтового ящика», куда без тройной проверки не берут.
«А как ты к немцам в плен попал, лейтенант Орлов»?
Шумная развязка на улице Иванова. Место встречи шпионов, командированных и наркодилеров (рядом цыганский поселок). Развилка трамвайных рельс плюс семь автобусных маршрутов: аэропорт, два кладбища, интернат для слабоумных, и парочка конечных остановок, куда ни разу не ступала нога трезвого человека.
В частном секторе по соседству живет широко известная в узких кругах нимфоманка, а в первом этаже дома-крепости сталинской постройки обитает загадочный гражданин по фамилии Кисс. Инициалы тоже, кстати, подходящие: Я.Д.
Мысли тунеядца прерывает скрежет тормозов – такси заносит на повороте, потому что из распахнутой фуры на проезжую часть – прямо в размокший снег высыпались четные болоньевые куртки с непонятной надписью Parmalat.
Фура понеслась дальше, словно карета графа Дракулы, куда-то в сторону цыганских замков…
Через пару дней на последней странице местной газеты, рядом с некрологами и расписанием киносеансов, появилось робкое обращение к гражданам с просьбой «вернуть черные болоньевые куртки с надписью Parmalat, иначе…»
Граждане прочли его со смиренной улыбкой.
А в центральной прессе на то же месте обычно сообщали, что «приговор приведен в исполнение».
