Повторить опыт просмотра «Травиаты» в Большом театре я хотел давно, но выжидал момент, когда мое свободное время совпадет с участием в спектакле певицы, которую полюбила Москва, которую люблю я лично. Это Венера Гимадиева, и от ее голоса я неизменно напрягаюсь тонкой струной, холодной сталью звенят мои лучшие чувства: любовь и ненависть, нежность и агрессивность
Я не люблю Верди, мне в зубах навязла его «Травиата». Но режиссерскую версию Франчески Дзамбелло в Большом театре готов смотреть примерно бесконечно. Конечно, я знаю, что продвинутые критики называют эту «Травиату» не более чем «костюмированным концертным исполнением»©, как и еще один шедевр Большого – «Так поступают все женщины» Флориса Виссера, но мне-то что до мнения тусовки? Я разве хожу на то, что пользуется успехом у критиков? Нет. А то бы с «Руслана и Людмилы» митичернякова не вылазил. Будучи парнем «от сохи», я люблю всякого рода естественность, простоту, бездуховность. Именно поэтому считаю самыми большими удачами Большого последних лет «Кавалера розы» Стивена Лоулесса и уже упомянутые спектакли Виссера и Дзамбелло. Словом, я с теми безыдейными массами, которые на «Травиате» до отказа забивают ярусы до самой люстры Большого театра.
То ли Туган Сохиев за пультом дирижера, то ли Венера Гимадиева в роли Виолетты Валери привели несметные полчища оперной пехоты в зал, но я думаю, что все сыграло свою роль. Начиная с ненавистного мне временами Джузеппе Верди. И заканчивая безыскусной, но изысканной работой режиссера, поставившего драму «куртизанки прекрасной эпохи» так, как было задумано сначала Дюма-сыном, а потом уже и Верди-композитором. Без попыток переосмыслить сюжет, осовременить фабулу или «увлажнить» ее присутствием турецких (или «такжицких») гастарбайтеров-строителей. Мы остаемся собою: наши решения просты, чувства до смешного конкретны и действенны. Мы любим красивых людей, нам импонируют решительные поступки. Мы ценим иерархию как принцип, нам нравится помещик как явление perse, верни нам Царя – лишь рады будем. И разговаривать в особых случаях станем исключительно на латине, а в сверхособых – по-древнегречески.
Короче, мы – презираемый «креативным классом»™ пласт почвы народной, на котором произрастают не одни лишь «цветы зла».
Корчится «полуэстет» от нас, зовет к раздолью оперных фантазий митичернякова, а мы пренебрегаем.
Что поделать? Не та у нас публика, чтобы «Воццека» оценить, да; не доросли мы до европейских высот современной режоперы. Увы нам!
Впрочем, не будем отчаиваться: любовь к La Belle Époque– чувство хотя простое, но в высшей степени здоровое. А ведь именно «прекрасную эпоху» показывает нам Франческа Дзамбелло, погружая зрителя в мир красивых вещей и ярких красок, сочного цвета и насыщенного света. В мир восхитительно поджарых борзых собак, пленительных женщин и совершенных в изяществе лошадей. В мир, предельно чуждый взгляду, согласно которому возвышенное может проявиться лишь в уродстве. Мир, бесконечно далекий от предисловий к сборникам Бодлера.
Нормальный человек несет свой рубль в театр не только для того, чтобы лишний раз поплакать над судьбой падшей женщины, но и для того, чтобы посмотреть на мир, в котором женщина – даже падшей! – остается женщиной; для того, чтобы восхититься благородством мужчин; для того, чтобы задуматься над тайной церковного покаяния. Все это есть в спектакле Дзамбелло, но вот именно от этого, наверное, корежит просвещенные умы. Перенеси режиссер действие на площадь трех вокзалов, в трущобы и подземные склады уничтоженного «Черкизона», даже оставь его среди обывателя, но сделай Альфреда и Виолетту, скажем, братом и сестрой (см., например, «Дон Жуан» митичернякова), от восторженных отзывов так называемых интеллектуалов не будет отбоя! У Дзамбелло сложнее. Ибо «без идей». И если меня упрекнут в грубости, отвечу словами Жана Жене: «Обрести гармонию с вещами дурного вкуса — вот верх элегантности» («Дневник вора»). Против Жене ни один модный критик не возразит, хотя никогда его и не поймет.
Когда я был на премьере этой «Травиаты», то поразился смелости режиссера, покусившегося на то, что можно назвать «модой толерантности»: благородные господа в спектакле Франчески Дзамбелло именно благородны, а «дамы полусвета» возвышаются над своим необходимым, но все-таки постыдным ремеслом именно потому, что обидевший публично Виолетту Альфред клеймится «презренным оскорбителем женщин». Это реалистично. Перенеси режиссер действие в бомжатник Курского вокзала, история не выглядела бы правдоподобной. Мы, простые русские оперные зрители, оказались гораздо ближе к исторической Европе, чем нынешние недоучки от культуры. Нам Европа гордых аристократов оказалась естественно близкой. Нас на «Травиате» Франчески Дзамбелло оказалось несоизмеримо больше, чем на «Воццеке» прославленного в определенных кругах режиссера. И таких «оказалось» я мог бы еще привести с десяток.
Однако не мною было замечено, что оперу не столько смотрят, сколько слушают, поэтому: а здесь все так? Или не так что-то?
Зрительский комфорт в опере основан на незаметном (следовательно, качественно звучащем) оркестре, выдающихся на общем фоне (не будем излишне привередливы!) солистах и добротных певческих работах второго плана. Было ли это в отчетном событии?
Да. Маэстро Сохиев вел оркестр уверенно и, на мой невзыскательный вкус, в достаточной степени сухо, чтобы не пролить полупьяную слезу над скорбной участью опустившейся до торговли собой девушки. Никакой, слава Богу, «достоевщины», даже если оная в скрытом виде и присутствует в первоисточнике, в звучании оркестра не наблюдалось. Что говорит о сдержанности и немалом внутреннем такте дирижера. Эффектно было бы «здесь нажать, а тут ослабить», но незамысловато как-то. Рассказ сам по себе однозначен, а музыка внутренне цельна и достаточно эмоциональна, чтобы доводить ее до сентиментальной бессмыслицы так называемым чувственным исполнением.
И вообще, не о падении Виолетты Валерии играл нам Туган Сохиев и рассказывала Франческа Дзамбелло, а о восхождении Виолетты Валери. Виолетта, конечно, не Мария Египетская, но ведь и времена La Belle Époqueкрайним страстям не способствовали. Разве что в пространстве сравнительно безобидных опиумных вечеринок страсть к самозабвению побеждала все. Религиозное чувство было мягче, ближневосточный фанатизм первых веков христианства и западноевропейский времен Крестовых походов был чужд «прекрасной эпохе», но это не значит, что его не было! Европу создал Иисус, а это залог того, что Он не оставит Старый континент, что Он по-прежнему живет там, как жил и во времена «Дамы с камелиями». Новой Марии Египетской с поправкой на темперамент высшего общества.
О том же христианском Боге пела Венера Гимадиева. Ее голос звучал спокойно, но от этого – особенно влекуще. В ее интонациях не было дешевых обертонов истеричек с пригородных железнодорожных платформ, она точно знала свое место в мироздании. Даже излишнюю сентиментальность Верди певица купировала на благо спектаклю. Без вульгарного кокетства в начале она завлекала нас, чтобы без лишнего «драматизма со слезой» раскаяться в финале и уйти к Господу.
Голос Гимадиевой вообще очень плотный и красивый, я не нахожу в нем изъянов, но я, честно говоря, человек не специальный. Инстинкт отзывается без протеста – победа певицы. Ну а в случае Гимадиевой и вовсе: никакие аннексии и контрибуции не были обременительны. Ее сказки я могу слушать 1002 ночи. Как минимум.
Внезапно открылся мне Алексей Долгов, которого в роли Альфреда я слышал в «Стасике» раз двадцать. Там я спокойно следил за развитием сюжета вокруг вечной темы, в которой Альфред был пусть значимым, но статистом, тогда как у Дзамбелло – рядом с Венерой Гимадиевой – Долгов превратился в одну из важнейших движущих сил вселенной. Голос его, казалось, сильно окреп по сравнению с прежними годами, а персонаж повзрослел на целую эпоху внутрь.
Третий голос вечера – Эльчин Азизов – открыл мне, наконец, зачем вообще в опере отец Альфреда. Голос древности, бас, звучащий из глубин каждого нашего «я» – вот что пел Азизов, и мы это понимали, если, конечно, наше «я» было озабочено не театральными премиями, а теми вечными истинами, о которых напомнила нам Франческа Дзамбелло.
Нет, я не стал поклонником Верди, но я стал из-за Дзамбелло и Сохиева, Долгова и Азизова, а в особенности – из-за Венеры Гимадиевой, относиться к нему значительно теплее. Еще бы! – не каждый способен стать агентом проведения той мысли, что «прекрасная эпоха» была ярче даже в одежде, а не только в профессиональном мастерстве, сколь бы низменным ремесло ни было. А о характерах и вовсе умолчим из человеколюбия.
Фото Дамира Юсупова/Большой театр
Виолетта - Венера Гимадиева
Барон Дюфоль - Вадим Лынковский
