...Ушел туман, съедающий пространства, съедающий цвет. С пятнадцатого на шестнадцатое настала зима. Засияло ночное небо и земля снежными звездами. Рыжее, тревожное, огромное око луны встало над лесом — «яко кадило пред Тобою…» Тобою… Раскаленное, затмило все, вобрало в себя все. Поползло тихо ввысь, светлея, передавая свою морозную силу в мерцание небес, в мерцание снегов и вдруг одела свод своей светящейся радугой. Луна в широком полосатом северном сарафане, закружила по небу, превратив темную ночь в белый день. Перекинула свою радугу и на утро — в лазоревое небо, засветила ее над белесым солнцем необъятную — во весь свод — зимнюю, радостную, чудесную радугу — храм «Всех скорбящих радость» — летит в лазурь, в ненаглядную высь. Омываемся и лазурью и радугой — небесным крещенским омовением.
Крещенье.
Утро зазвенело морозной зеленью неба, в сиянии синих снегов парят розовые, как херувимы, деревья. Весь мир – радуга свободных мазков. А торжественные красные и золотые — на хоругвях. Маленькие фигурки людей, вереницей спускающиеся по долгому склону к реке Вологде, к светящейся иордани, сами — в бесконечности, к той концентрации бесконечности, отражающей светлую весеннюю небесную зелень. Небесная зелень в иордани это дыхание весны в лютый мороз — звоны Пасхальных колокольчиков.
Небесный крест, распростертый у наших ног. Крест нашей земли. Наш крест.
Иордани, — как колодцы духа святого, сходящего на Россию во множестве ее точек из неба — в чистоту снегов, в реки, в воду. И бежит святая вода по рекам, как по венам, омывая все тело России.
Крещенье полыхнуло яркостью, разлилось цветом — одарило чудом и исчезло. К двум часам все затянуло белизной, стало буднично, но помним — было чудо.
Двадцать первое. Такое лучезарное ясное бирюзовое небо, что хочется пить и пить, глотать эту чистоту. Не оторваться ни взглядом, ни дыханием. За что же нам такое при нашей духовной заскорузлости. Этот небесный цвет на крещенской неделе, как же он действует, как радует, омывает, лечит душу. Даже снежный покров из мельчайших искристых радуг кажется тусклым перед морозным светом небес. Только и видишь небо, только и взмываешь и паришь в нем над мерцающими снегами. А к часу дня опять все стало белеть, белый цвет перекинулся со снега на деревья, на небо. И осталось свечение бирюзы только в белых просветах — витражом на небе.
