Толчком к созданию картины «Волчья яма» стало не какое-то конкретное историческое событие, а опыт наблюдения за природой. Так вышло, что моя рабочая мастерская находится на Измайловском острове, где невозможно не быть наполненным впечатлениями от созерцания окружающего. «Волчья яма» выстроена на таких цветовых приёмах, которые вызывают у зрителя определённые ассоциации. К примеру, чувствуется тревога. Такая задача как раз и была поставлена мною.
С некоторых пор в Измайлово запрещен въезд автомобилей. Теперь там чистый снег, бегают собаки, пешком ходят люди. А на самом острове сугробы лежат нетронутыми до весны. И когда приезжаешь туда из слякотной и копотной Москвы, вдруг видишь клочок земли, не замаранный солью, следами шин и выхлопными газами, создаётся ощущение, что попал в какой-то оазис, но с другой стороны, присутствует и лёгкое чувство отчуждения, потерянности.
Весной, когда снег тает, или, как я люблю говорить, горит, он меняет свой цвет. Если дело идёт уже к пасхе, вся природа будто бы обновляет палитру и цветовую температуру. Это не очень разительные изменения, но они, тем не менее, заметны и сильно влияют на настроение. Всё меняется постепенно, день ото дня практически неразличимо, но природа чутко реагирует на пришествие весны. Так формируется особый живописный образ.
Поэтому я шёл не от некоей исторической справки. Мне хотелось, чтобы зритель через наложенные краски почувствовал то, что почувствовал художник, то есть я. В основе лежит именно живописный образ. Весенний, влажный снег, синеющие, будто бы готовящиеся к лету тени, красная, тревожная санная карета и волки, которые как грозные серые тени, бегут из леса, скачут по глубоким снежным наносам.
Само композиционное решение работает не совсем «в лоб». Конечно, можно было бы сделать так, чтобы крупным планом были показаны выражения лиц людей, пасти волков, бешеные белки глаз лошадей, пар из глоток, детали одежды. Я же пошёл через природу, сделав её практически главным персонажем. Есть у меня любимая картина Рериха из раннего его цикла. Она называется «Заморские гости». И, как мне кажется, эта работа тоже решена через пейзаж: большая вода, ласточки, зеркальные гладкие волны. Всё очень верно и интересно. Мне хотелось так же: цветом и пейзажем передать художественный и живописный образ.
Часто мне говорят: «так не бывает, чтобы волки нападали на группы людей». На самом деле даже сейчас подобные случаи иногда проскальзывают в сводках новостей. Когда я служил на Дальнем Востоке, бывало так: медведь пришёл, забрал корову и ушёл. Это жизнь, но опять-таки, я постарался в картине не давать определённой развязки, зритель постоянно гадает, кто одержит верх, волки или люди. Мне кажется, что в искусстве разжёванная пища для ума идёт только во вред. Художник лишь подводит зрителя к понимаю, а тот уже должен домысливать и даже заставлять себя хотя бы немножко думать.
Художники, на которых я ориентируюсь – это классики XIX века и я не вижу в этом ничего зазорного. Я люблю Рябушкина, Сурикова. Часто говорят, что приверженность к реалистическому искусству - какой-то признак ретроградства, мол, это уже было. Но мне кажется, что сравнение с классиками наоборот звучит как похвала.
Если мы придём на Измайловский остров вечером, часов в шесть или в семь, то увидим, что кругом никого нет. Представляете, в пределах МКАД есть такой клочок земли. Именно находясь там можно написать картину. Ты отгораживаешься от внешней, весьма агрессивной среды мегаполиса не искусственным образом, просто отключив телефон и запершись в комнате, а пребываешь в состоянии естественной тишины и отсутствия суеты.
Картина «Волчья яма» начала формироваться из наблюдений и этюдов. Увидеть и прочувствовать что-либо можно только тогда, когда смотришь, умышленно наблюдаешь. А потом уже начинается сосредоточенная работа, и, сам подчас не отслеживая, продолжаешь постоянно замечать и накапливать дополнительные детали, причём зачастую подсознательно, улавливая их каким-то боковым зрением. Схватываются, запоминаются именно ощущения.
Кстати говоря, «Волчья яма» почти целый год пролежала незавершённой, мне вообще казалось, что картина неудачная. Никак не мог понять, что мне делать с передним планом, он не складывался. До этого, кстати, я делал модель санной повозки, лепил фигурки людей и лошадей из пластилина, небольшие, сантиметров по пять-десять. Потом вечером выходил и расставлял это всё на снегу, затем писал маленькие этюды, фотографировал. Потом рассматривал, изучал собранные материалы, и мне иногда казалось, что они написаны буквально с натуры. Поэтому было обидно, что после стольких усилий, закончить картину не удавалась. Перед одной из выставок я перебирал работы и случайно наткнулся на «Волчью яму», тогда же решил попробовать её дописать. Закончил потом буквально за вечер.
Раньше у меня принцип работы был несколько иной. Так, работая над одной вещью, ничем другим я не занимался. Но после «Волчьей ямы» как-то стало получаться параллельно «вести» несколько холстов. От какой-то картины отходишь, чтобы поработать над другой, потом возвращаешься. И так происходит постоянно.
Обычно у художника есть ещё и друзья, тоже художники, которые заходят и, вздыхая, тянут: «ты знаешь, работа – не очень. Ты здесь вот это не так сделал и вот то». Это иногда помогает, но чаще мешает. В частности про «Волчью яму» один мой знакомый, приходя, часто говорил: «Сомнительное, очень сомнительное решение. И по цвету, да и вообще».
«Волчья яма» открыла новый этап в моём творчестве, за ней последовала целая серия под названием «Мой остров сокровищ», эти картины для меня необычны по своим колористическим и композиционным решениям. До этого я много работал в мастерской и очень мало с живой натурой, с природой.
