"Бог сказал: Я Бог, Бог отца твоего; не бойся идти в Египет, ибо там произведу от тебя народ великий..."
Быт. 46:3
Когда-то покойный Немцов, прочитав "Господин Гексоген", возмутился и сказал, что "это вообще не литература, а какие-то безумные измышления", что "многие сцены и описания узнаваемых людей не просто неприличны, а безнравственны". Немцов не сумел найти меру в соотношении у Проханова вымысла и доходящего до документальной точности воспроизведения образов из нашей жизни. Он близоруко посчитал, что роман является буквальной летописью фактов, чем-то вроде доноса, облеченного в художественную форму.
Для читателей политических романов Проханова, к которым, безусловно, относится и только что вышедшее "Убийство городов" (М.: Эксмо, 2015.), остается загадкой это соотношение вымысла и фактографии. Напрашивающиеся и нескрываемые параллели между персонажами Проханова и их прототипами оказываются не столь уж прямыми. Своего рода "искривление" реальности в призме созданного автором художественного мира, смещение от реальности к вымыслу — безусловная тайна, канва которой остается доступной только самому автору. Быть может, эти смещения и искривления — своего рода магическое воздействие на ход политических и человеческих судеб. Не в этом ли состоит пресловутый "магический реализм" Проханова, стремящегося расколдовать Россию страстно и, в то же время, уверенно, с безупречной точностью мастера слова?
Роман о защитниках Донбасса состоит из двух планов, двух частей — в одном плане живет и действует московский писатель Кольчугин, в другом плане (тождественном новому произведению Кольчугина) — молодой писатель Рябинин, поехавший добровольцем в Новороссию. Кто такой Рябинин — главная загадка романа, разгадывать которую предстоит читателю.
В "Убийстве городов" магическое волшебство писательского слова приобретает особое звучание, потому что мы имеем дело с романом как никогда автобиографичным, где в главном герое Кольчугине воплощены не какие-то частные, а многие существенные черты самого Александра Андреевича.
Точность автобиографических деталей порою доходит до предельного разрешения. Читатель, не знакомый с обстоятельствами жизни Проханова, может и не почувствовать, насколько близки и пронзительны эти параллели. Проханов описывает "молоканский род" Кольчугина, его большую семью, детей и внуков, которые приезжают к нему в загородный дом, где он живет один. Дом этот расположен недалеко от Шереметьево. У Кольчугина не так давно вышло 15-томное собрание сочинений. Все это, равно как и многие другие мотивы, разительно напоминает нынешнюю жизнь Проханова. Не говоря уже о мыслях и высказываниях Кольчугина — в которых легко узнать прохановский стиль, а нередко и прямое автоцитирование.
Вряд ли кто способен до конца оценить уровень исповедальности автора, когда он рисует отношения Кольчугина с ушедшей женой, воспоминания о ней, ощущения присутствия жены в его доме, в сердце писателя. Кольчугин, который, как и Проханов, в молодые годы был советским корреспондентом в горячих точках, в своих воспоминаниях остро переживает страдания супруги, ждавшей его из командировок. По образному выражению писателя, она встречала его "обугленная, с провалившимися глазами". Жена-молитвенница, жена-хранительница, жена, собирающая его в походы, жена, сопереживающая болям всего мира — в "Убийстве городов" она превращается то в музу, то в оберегательницу домашнего очага, то в доброго ангела, в итоге же в ее образе все это собирается вместе. Эти страницы вряд ли могут оставить читателя равнодушным, тем более, если предположить (а для этого есть все основания), что это подлинные переживания Проханова. Писатель выразил в этом произведении смертную тоску по своей избраннице, и в сюжете романа Кольчугин не просто тоскует, но и предощущает скорую встречу с ней.
И, тем не менее, как всегда, образ главного героя смещается по отношению к прототипу, художественное отражение "отслаивается" от прототипа, превращается в самостоятельное инобытие. Это заметно хотя бы потому, что Кольчугин остается в своем подмосковном доме, разбитый параличом, тогда как Проханов побывал-таки на Донбассе в сентябре-октябре 2014 года. Из этой поездки он привез мощные впечатления, которые оплодотворили второй план романа — рябининский.
Многое "подсмотрел" Проханов в Новороссии в течение той недельной поездки. Еще больше он извлек путем могучей интуиции военной реальности, выросшей как из его опыта прошлых лет, так и из мучительно-пристального всматривания в каждое новостное сообщение, в каждую весть с Донбасса, в каждое слово, прозвучавшее из уст ополченцев, с которыми он много беседовал как там, так и в Москве, когда они сюда приезжали.
К примеру, взят из реальной жизни образ "бестолкового мужичка", танцующего под песни мирного времени в прифронтовой полосе. Это не вымысел, мы действительно видели этого мужичка во время нашей сентябрьской поездки с Александром Захарченко на передовую в районе Мариуполя. (Имеется в виду визит небольшой делегации Изборского клуба на Донбасс в 2014 году.)
Безусловно, огромное значение имели для Проханова его беседы как с полевыми командирами (Мозговым, Ходаковским, Кузьменко, Козицыным, самим Захарченко), так и с рядовыми ополченцами и обычными жителями Донецка. Но особое, ни с чем не сравнимое воздействие оказала на писателя изрешеченная снарядами и пулями "вещая гора" Саур-могила, героическое место битвы Великой Отечественной. Образ ее вошел в роман — став одним из стержневых.
Свидание с Саур-могилой Рябинина и самого Проханова наполнены глубоким символизмом. В том, как сейчас выглядит мемориал великой войны, писатель усматривает не просто следы ожесточенных артобстрелов, но своего рода "колдовство" противников Новороссии, которые пытались уничтожить и обезобразить величественные монументы советских героев, эти сгустки народной памяти, каменные талисманы русской, — и более того: восточнославянской, — и далее, по восходящей: российской державной судьбы.
С "вещей горой" связан еще один мотив в романе, одна из высших в смысловом плане его точек — визит Кольчугина к президенту Путину (сцена так же имеющая параллель в реальной биографии Проханова, встречавшегося с президентом незадолго до поездки в Новороссию). Мы никогда не узнаем, насколько дословно передана в художественном тексте эта беседа писателя и политика. Но суть этой беседы связана именно с Саур-могилой. В диалоге с президентом Кольчугин описывает страшную метаморфозу современной российской истории, когда лучезарное торжество воссоединения с Крымом омрачается событиями на Донбассе. Кольчугин видит, как в ходе этого разговора в президенте выявляется утаенное от внешних решение, "одно-единственное, предельно опасное, которое ему предстояло принять. Решение, пробивающее тромб русской истории, открывающее путь русскому времени".
В ответ на огненный призыв писателя помочь Новороссии президент произносит: "России предстоят труднейшие испытания… Либо мы примем эти испытания, либо уклонимся от них. И перестанем быть русскими". Знаком понимания духа Путина, внутреннего родства с ним стали для Кольчугина слова о том, что в сводке информации о сражениях на Донбассе президент встретил сообщение о страшных боях за одну высоту, в ходе которых после рукопашных схваток ополченцы вызвали "огонь на себя" по примеру героев Великой Отечественной войны. Путин не помнит названия этой высоты, но позднее становится ясно, что речь шла именно о Саур-могиле.
Великая жертва, самоотвержение ополченцев означают и для президента, и для Кольчугина одно — высшее доказательство русской судьбы, русского духа, русской миссии. Такого рода доказательства не могут быть упакованы в рациональные формулировки, это мистическое ощущение правды жизни, правды истории, разорванные звенья которой вновь соединяются. Вот почему Саур-могила названа Прохановым "вещей горой".
Сам роман Кольчугина (роман внутри романа Проханова) оказывается ничем иным как воплощенной мечтой о Рябинине — писателе-герое, писателе, который, сражаясь плечом к плечу с ополченцами, не даст этой войне кануть в забвение. Это мечта о молодом писателе — литературном преемнике. В то же время это и заклинание реальности с тем, чтобы "гибель городов" Новороссии обрела своего очевидца. Как пишет писатель о Рябинине, на Донбассе "была его книга, ее простреленные пулями страницы".
Для Кольчугина это уже ставшая привычной и личностно необходимой мистерия — множество страниц романа пронизаны воспоминаниями Кольчугина о посещенных им убиенных городах, среди которых Герат, Вуковар, Грозный, города сектора Газа, сирийская Дерайя и другие. Как пишет Проханов о Кольчугине (фактически о самом себе), "он стремился в эти города, чтобы закрыть им глаза". Теперь этот список пополняют Донецк и Луганск, Краматорск и Славянск, Мариуполь и Красный Лиман. И туда, в эти горячие точки притяжения, безотчетно стремится душа Кольчугина — только на этот раз пожар войны полыхает в самом средоточии русского мира.
В каких же отношениях находятся Кольчугин и Рябинин? Прежде всего, необходимо сказать, что это не просто отношения писателя и его литературного героя, здесь заложено гораздо большее. Связь между Кольчугиным и Рябининым — тесная, таинственная. С одной стороны, Рябинина можно рассматривать как своего рода преемника и продолжателя Кольчугина. С другой стороны, в Рябинине воплощается какая-то его прикровенная ипостась. Это не просто литературный персонаж, это как будто молодой Проханов (и Кольчугин), который перенесен сквозь время силою творческого воображения и помещен в ряды ополченцев Новороссии. Возможно, это двуединый образ "отца" и "сына", "реинкарнация" молодого Кольчугина в новое время, поскольку сам он уже слишком слаб и болен, чтобы принять непосредственное участие в войне.
Таинственность этой связи подчеркивается тем, что план Рябинина открывается в тот момент, когда Кольчугин испытывает сильный сердечный приступ (вероятно, смертельный). В романе этот приступ описывается как момент, когда сердце вырвалось на свободу. Причем сердце разрывается от созревшего и набухшего в нем нового романа, как будто эмбрион вышел наружу, разрушив свое вместилище, как птенец разрушает яйцо: "Молодой восторженный странник покинул тесную обитель и умчался вдаль, оставляя в ночи гаснущий свет". Роман рождается как будто в момент смерти Кольчугина и представляет собой эманацию его души, своего рода жертву-сновидение, жертву-путешествие в другую реальность.
Предложу рискованную аналогию: грезы и переживания Кольчугина похожи на взаимоотношения в древнеегипетской религиозной мифологии посюсторонней души человека с различными ее метафизическими проявлениями: с Ба — душой, путешествующей по миру сновидений, которая также могла переселяться в другие тела по желанию своего хозяина; с Ка — двойником души, духом человека, готовящим его переход в царство мертвых.
Рябинин может трактоваться и как сновидческое превращение Кольчугина, который видит себя в своей грезе молодым, полным сил писателем, переносящимся в битву на Донбасс. Но можно понимать Рябинина и как прямое перевоплощение души Кольчугина, который своей смертью помещает в Рябинина свою жизнь, свою душу. В данной трактовке Рябинин становится метафизическим двойником Кольчугина, и такая трактовка найдет немало подтверждений.
В романе есть сцена встречи писателя с литературоведом Яблонской, в которой он откровенно поведал об отношениях со своими произведениями. Он уподобляет роман кипящему котлу, откуда герой, подобно Ивану-дураку русских сказок, выныривает преображенным. В этой же беседе он говорит о сведении романа с небес на землю, уподобляет его непорочному зачатию, утверждая, что в каждом настоящем писателе есть некое подобие женского начала, способность вынашивать плод и рождать новое, семена которого он получает свыше. Кольчугин рассказывает Яблонской, как тяжело достается роман, сравнивая свое нерожденное еще детище с вампиром, пьющим кровь автора, с "баржей для бурлака"… Пытка усиливается, роман причиняет огромные страдания и, в конце концов, писатель разрешается от бремени, как роженица.
Если Рябинин в романе — воплощение созерцания и наблюдения за событиями изнутри этих событий, в гуще активного действия, то Кольчугин как будто раздваивается. С одной стороны, он болезненно сопереживает всем текущим политическим и военным драмам, силой воли заставляет себя участвовать в телепередачах, в митингах, в жестких столкновениях и дискуссиях, где отстаивает свою имперскую патриотическую позицию. С другой стороны, он испытывает постоянные внутренние борения между этой болью внешнего мира и забвением-сном, между стремлением к страданию от вовлеченности в кровавую и греховную реальность и необходимостью отражать эту реальность и стремлением к чудесным полям счастливой солнечной памяти. В этих полях прошлого ему видится роса каргопольских лугов, черная ягода на губах любимой, тогда еще юной и полной сил.
В 7 главе романа есть целый пассаж, необходимый для понимания этого раздвоения, поэтому приведу его целиком:
"Прихожане смиренной вереницей, сложив на груди руки, потянулись к кресту. И вдруг среди женщин, среди их платков, долгополых платьев, он угадал жену, в повороте головы, в сходстве приподнятых плеч. Понимал, что ошибся, что появление жены невозможно. Испытал потрясение. Все путалось, менялось местами. Время утратило свою последовательность и сложилось в невозможный, немыслимый ряд. Молодая жена с голыми плечами кормит грудью младенца и тут же лежит в гробу с черной му́кой в бровях. Колонна бэтээров идет в горах с лимонной зарей, и бабушка несет в его детскую спальню чашку с настоем шиповника. Мамина акварель на стене, он видит ее отражение в зеркале, и гаубицы бьют по Луганску, выкалывая квартал за кварталом. Голова кружилась, словно он попал на карусель, и вокруг, среди свечей и лампад, проносились лица и зрелища".
И далее Проханов увенчивает это описание ёмкой формулой: "Этот вихрь однажды подхватил его, поместил на огромное "колесо обозрения", вознес до неба, показал континенты и страны, одарил несказанным счастьем и теперь опускает вниз, в тихие сумерки, где ему предстоит исчезнуть".
Это колесо обозрения у Проханова — не ницшеанское круговращение жизни, для него жизнь данного человека обязана иметь свою миссию, свое назначение. Мысль о конкретном задании для человека в его земном пути пронизывает роман. Этой мыслью полны ополченцы Донбасса, которые, каждый по разному, в мирное время утрачивали смысл жизни и затем открывали для себя в войне за свою правду и веру новый путь к обретению утраченного.
Таков командир подразделения "Марс", который в Новороссии видит потенциал для восстановления заброшенного проекта "Марс", над которым он работал. Комбат несет с собой семена для будущих марсианских цветов, однако погибает, и семена, не достигнув ожидающей их планеты, остаются на Саур-могиле. Рябинин сеет их на месте захоронения погибших бойцов "Марса".
Таков и комбат Курок, яркий, колоритный персонаж — с его именем связана одна из главных идей романа: восстановление равновесия, нарушенного с разрушением СССР. Это равновесие начинает восстанавливаться именно в связи с крымскими и донбасскими событиями 2014 года.
Если на митинге в Москве, где выступает Кольчугин, он видит столкновение разных политических и идеологических правд — "евразийства", "Великой Руси", "Смысла истории" (за каждым названием и персонажем угадываются реальные лица и партии), то на Донбассе попавший в плен Курок, накануне своей страшной казни, становится глашатаем самых важных и дорогих для Проханова идей: возрождения СССР, примирения "красных" и "белых". Еще ранее, в сценах полевых будней, Курок в ответ на сомнения одного из сослуживцев в несправедливости хода дел дает категорический ответ: Россия сама к нам придет, и мы ее встретим хлебом-солью. Курок именуется в романе "верующим комбатом", но верит он не столько по канонам православия, сколько по своим выстраданным канонам, в которых "красное" и "белое" сплелись в нерасторжимое единство: "Все, кто на Донбассе воюет, все русские люди. И у всех один Бог — справедливость. Мы теперь каждый — и "красный", и "белый", и у нас один Бог".
Проханов не идеализирует действительность ДНР и ЛНР. Он выпукло описывает взаимоотношения двух командиров — одного от ополченцев и второго от киевской власти — хорошо знающих друг друга и переговаривающихся по рации. Некогда друзья, однокашники и сослуживцы, которым по идее нечего делить, сегодня они разделены пропастью политической и военной схватки — с одной стороны, ненависть к москалям, в которых сидит "имперский бес" и, с другой стороны, ответная ненависть к извергам-бандеровцам, разрушителям великого братства народов.
При этом и среди ополченцев есть свои изверги и мародеры — один из ярких типажей выведен в образе уголовника Жилы, который хорошо воюет, но его мотивация кардинально отличается от мотивации донецких ополченцев. В итоге Жила, насильник и грабитель, схваченный с поличным, приговаривается комбатом Курком к расстрелу по законам военного времени.
Рябинин, попавший в самое пекло боевых действий, остро переживает первое свое "убийство" противника, парня, у которого он обнаруживает крест на груди, такой же, как у него самого. Война видится Рябинину Монстром, начавшим на него охоту. Его ощущение боевых действий передается как своеобразная игра в кошки-мышки с Чудищем Войны, выискивающим Рябинина. Попав в плен вместе с комбатом Курком и однополчанином Артистом (в плен все трое были взяты, будучи ранеными), он чудом остается жив и несколько дней пешком, по ночам переходит по направлению к фронту.
Роман о Рябинине завершается поразительной, вызывающей катарсис, сценой — он слышит в ночи тяжелый гул, и через какое-то время осознает, что это движутся огромные колонны военной техники. Наблюдая передвижение танков, бэтээров, гаубиц, установок залпового огня, считая их и сбиваясь со счета, Рябинин становится первым очевидцем того самого таинства русской истории, о котором шла речь выше. "Россия пришла!" — в двух этих словах слышится восстанавливаемая связь времен, связь судеб.
Последняя часть романа, состоящая из одного абзаца, возвращает нас на дачу Кольчугина, где он, разбитый параличом, лежит на столе под деревом рябины, осыпающим его голову своими ягодами. В центре романа "Убийство городов" — одновременно самопожертвование ополченцев и жертва писателя, отдавшего для грядущей победы свое сердце. В этих зарифмованных жертвах — высшее заклятье общей судьбы, выкликание из небытия новой России, нового мира, нового века.
