Мой отец много лет был ведущим преподавателем гитары в Риге, учился в Брюссельской консерватории, много ездил по Европе с концертами. Как-то выступал во дворце изящных искусств в Брюсселе, в малом зале — играл оркестр Луи Армстронга, а в большом — отец со своим ансамблем русских инструментов. Мама — учитель русского языка и литературы. В послевоенные годы работала помощником режиссера на съёмках Ленфильма, была лично знакома с Михаилом Жаровым, Олегом Жаковым, Василием Меркурьевым. Одни мои предки из Москвы, другие — из тех русских, что жили в Прибалтике испокон веков. Сам я закончил в Риге аналог московской Центральной музыкальной школы, затем теоретико-композиторский факультет Латвийской государственной консерватории. Немало лет работал преподавателем музыкального училища. Параллельно руководил джазовым ансамблем, был пианистом, аранжировщиком, записывался на телевидении, объездил всю Латвию. Чем интересен ансамбль: помимо ритм-группы, в нём участвовал также струнный квинтет, — для джаза интересная краска. Подобное было в Штатах в 50-е годы, тем не менее, ансамбль был довольно оригинальный.
А потом развал СССР. 1988-89 годы — подняли голову латышские национал-экстремисты. Скелетов в латышском шкафу со времён Великой Отечественной войны хватало, националистические проявления случались, но тут людей будто загипнотизировали. Народ до этого был достаточно лоялен, воспринимал себя как часть тогдашнего советского общества. При активном участии местных СМИ начался сепаратистский шабаш. Не без помощи Горбачёва и Яковлева в Прибалтике были созданы Народные фронты. В ответ был создан Интерфронт. По численности, можно сказать, половина на половину. Но Интерфронт никто из Москвы не поддерживал, наоборот скорее мешали, считались только с латышами. А я историю Прибалтики хорошо изучал: славяне здесь жили очень давно. В Эстонии найдены захоронения славян, которые датируются ещё V-VII веками н.э. Это показывает, насколько глубоко исторически мы были переплетены. И вот так, за понюшку табаку отдали Прибалтику, посчитали, что единственная главенствующая нация в той же Латвии — это латыши: преступление, вопиющая безграмотность тогдашних кремлёвских руководителей.
В обществе стал доминировать фон злобы, ненависти, стычки на улице. Я сам несколько раз чудом не пострадал, меня спасал очень хороший латышский. Но два моих приятеля — один оперный певец, другой — преподаватель фортепиано — были избиты латышскими подростками. Это из ближнего окружения. А что по Риге творилось сложно передать. До развала Союза нашей защитой и надеждой был рижский ОМОН, легендарный отряд, стоявший на защите Советского Союза и советских граждан.
22 августа, после провала ГКЧП, я написал песню о рижском ОМОНе. Развал Союза был воспринят как вселенское горе. Это было выражение трагедии русских, брошенных в Прибалтике на заклание "националам", поэтому в песне я использовал цитату из "Lacrimosa" моцартовского "Реквиема".
На одном из патриотических вечеров, которые организовывал Владимир Ильич Полянский, мне удалось выступить со своим ансамблем. Играли почти целое концертное отделение, в том числе исполнили "Рижский ОМОН". В конце песни в зале внезапно раздался крик. Я сначала подумал, что ворвалась полиция — разгонять… Оказалось, люди кричали, чтобы песню повторили. На тот момент Рижский ОМОН, к сожалению, уже был передислоцирован в Россию. А это была наша гордость и наша защита от латышских националистов. Поэтому песня была воспринята очень трепетно.
Песни я начал писать в конце 80-х. Одна из первых— "Латвия моя, Родина моя". Я стал выступать на митингах русского протеста, мои записи распространялись на кассетах. Появилась песня "Уходят наши", про вывод советских войск из Прибалтики. Это тяжёлая страница в нашей жизни — войска снимаются со своих баз, уходят в Россию, а мы вдруг оказываемся заграницей, причём за такой границей, которая крайне ненавистно относится к России. Когда я исполнял эту песню, видел на глазах у людей слёзы, это меня убедило в том, что мои песни востребованы, необходимы для поддержания духа. Мы были брошены. И до сих пор у русских в Прибалтике такое ощущение, что Россия нас предала, Россия нас бросила. И по сей день российские политики ведут себя слишком корректно в отношении прибалтийских режимов, мало говорится о тамошнем положении русских.
Жанр, в котором я стал выступать, в своё время определил Александр Невзоров как "песни русского сопротивления". Кстати, с песней о Рижском ОМОНе я снимался в программе "600 секунд". Интересные были съёмки в квартире знакомого ленинградского музыканта — под пианино, в темноте. С Невзоровым мы определенное время контактировали, я даже написал по его просьбе несколько песен, он предоставил тексты.
Рижское подполье — это срез тогдашнего русского общества. Были и рабочие с заводов, но огромную роль играли люди очень высокого социального и профессионального положения. Так, на одном из концертов я взглянул в зал и увидел весь русскоязычный преподавательский состав Консерватории. Другое дело, что многие смотрели на меня с опаской, как на камикадзе, — они знали суровый нрав новых латышских властей, знали, что можно не только потерять работу, получить волчий билет, но и статью о каких-то антиконституционных действиях или о разжигании межнациональной розни. Например, на вас кто-то напал с криком "Русская свинья, вон из Латвии!", что было повсеместно, но если в полицию вы заявляли, что на вас напали националисты, то из потерпевшего тут же превращались в обвиняемого, разжигающего рознь. Там вообще люди не глупые по части поглумиться, поиздеваться, поприжать любое проявление русскости, советскости, да и вообще проявление человеческого достоинства. Языком в большинстве своём люди владели, но язык — формальная придирка властей. Ты виноват, что ты — русский, что не уехал, что не хочешь быть просто прислугой, чернорабочим, на что-то претендуешь, не пресмыкаешься, защищаешь свои права. У латышей вообще очень развито ощущение собственного величия, мало чем подкреплённое в науке или в искусстве.
Нас объединило чувство патриотизма, чувство брошенности, желание сплотиться перед лицом опасности — так и образовалось русское патриотическое подполье. Прямо из жизни у меня взята песня "Рижский пикет". Костяк пикета состоял из нескольких десятков человек. В начале 90-х доходило и до трёх сотен. Пикет постоянно проводил акции, не только о положении русских, выступали у американского посольства в защиту Сербии. Был знаменитый пикет с пустыми кастрюлями у мэрии Риги, который очень жестоко разогнала полиция, было много избитых. Один из участников попал в больницу, где через две недели умер. Даже Европа тогда озадачилась разгоном, после этого полиция стала действовать корректнее.
Среди активных участников пикета была моя мама Александра Петровна Лебедева. Она выступала на митингах и в России, привозила средства от русских Латвии в поддержку патриотических газет, в фонд памяти защитников Белого дома. Доставляла газету "Завтра" в Латвию, на свои деньги закупала и раздавала. Дело было небезопасное, пограничники очень придирчиво копались в сумках, но спасал мамин респектабельный вид. На одном из пикетов мама очень пострадала. Мимо шла компания латышей, и одна женщина брызнула из газового баллончика прямо в глаза. Через пару лет один глаз полностью ослеп, второй сейчас догоняет. Участие в рижском пикете вообще было небезопасно для жизни. Несколько участников были найдены убитыми, и никто не знает, что и как произошло, расследований не проводилось. Многие ушли до срока, но никто не сдавался, все завещали бороться. В 81 год мама была лишена вида на жительство, ей намекнули: вы же недовольны тем, что происходит в Латвии. За два месяца она должна была покинуть Латвию. Мама — не только соратник по борьбе, но и вдохновитель многих моих песен и строгий судья. Сейчас она неизлечимо больна, но вдохновляет меня продолжать песенно-патриотическую деятельность, несмотря ни на какие трудности.
В 1994 году я перебрался в Москву. После ряда выступлений, когда меня показывали по телевизору крупным планом, стали говорить, что оставаться небезопасно, что мной заинтересовались определённые службы. Уволился, взял минимум одежды, комплект аппаратуры и приехал в Москву. Стал принимать участие в концертах, которые организовывал от "Трудовой России" ныне покойный Борис Гунько. Писал песни на его стихи, также сотрудничал с Евгением Нефёдовым, Валерием Хатюшиным, Станиславом Золотцевым и другими известными поэтами. Принимал участие в конкурсах "Песни Сопротивления", стал лауреатом.
Песни сопротивления — это подлинно народный жанр, он возник не по указке сверху, не из желания коммерции, песни сочиняются по зову сердца, из тревоги за судьбу нашего Отечества, нашего народа. Харчиков, Прилепский, Корнилов — каждый имеет свой стиль, все вносят большую лепту в жанр песен сопротивления. У меня свой путь, я себя воспринимаю представителем брошенных русских Прибалтики.
Естественно, что в нашей сегодняшней жизни многого не хватает, но я не хотел бы другой судьбы. Я всё сделал правильно.
Подготовил Владимир АРХАНГЕЛЬСКИЙ
