2-4 декабря прошла международная научная конфренция, посвящённая 25-летию центра общественных наук при МГУ.
Тема сформулирована предельно широко: «Российская философско-хозяйственная, обществоведческая и экономическая мысль сегодня: итоги, проблемы, перспективы».
Секции были такие:
Философия хозяйства как развивающая область мысли.
Обществоведение и философская антропология сегодня.
Современная экономическая мысль: между политэкономией и экономиксом к новой интерпретации.
Организатором конференции была Лаборатория философии хозяйства, возглавляемая проф. Ю.М. Осиповым. Эта лаборатория – вообще удивительное явление. Что-то в ней есть от философских салонов 40-х годов ХIXвека – по свободе и широте мысли. Удивительно и то, что Лаборатория культивирует экономическую мысль «иного канона»: не то, что общепринято и преподаётся в рамках экономического образования. Они культивируют взгляд на экономику, как на хозяйственную деятельность народа. А на хозяйственную деятельность они смотрят не как на цель и самоценностное явление, а как на средство. Средство чего? Ни много ни мало – праведной жизни, жизни по-божески. Так экономика сливается с философией, религией, нравственностью. В современном научном мейнстриме эта связь полностью утрачена. Экономическая так называемая наука вообще чрезвычайно зашорена и политически ангажирована. Встретить место, где свободно обсуждаются все темы, так или иначе причастные к вопросам экономики, - большая удача. Я случайно набрела на это научное сообщество довольно случайно. Но ведь, говорят, на свете нет ничего случайного…
Предлагаю читателям моё выступление на конференции.
Учение о глобальной конкуренции – ложный путь экономической мысли и практики
В нынешнее время подвергать сомнению открытость границ, рынков, свободное перемещение товаров, капиталов, людей – значит, прослыть мракобесом и ностальгирующим совком. Согласно повсеместно распространённому верованию, всеобщая глобальная конкуренция – это неоспоримое благо и мощный инструмент развития. С верованиями вообще трудно спорить, на то они и верования. Во всяком случае, опровергнуть их логическим путём, а также путём указания на общеизвестные факты и жизненный опыт – невозможно. Неограниченная открытость российской экономики уже привела к массовой деиндустриализации и превращению в сырьевой придаток Запада. То же самое наблюдается во всех среднеразвитых странах, которые открылись свободному рынку и глобальной конкуренции: от Болгарии до Монголии, от Словакии до бывших республик советской Прибалтики. Однако веры в блага открытости и глобальной конкуренции эти легко наблюдаемые факты не пошатнули.
Верование это крепко и сдаваться не намеревается. Оно едино и в обывательских мозгах, и в сознании мужей разума и совета, оно отражено в руководящих документах, лежащих в основе деятельности экономического блока правительства. Приверженность неограниченной открытости и свободной конкуренции всех со всеми в очередной раз подтверждена в статье Д.Медведева «Новая реальность: Россия и глобальные вызовы», опубликованной в №10 журнала «Вопросы экономики».
Эти идеи, вполне овладевшие массами, совпадают с принципами Вашингтонского консенсуса. А эти принципы ни в какой мере не направлены на развитие стран, принявших эти принципы. Напротив, это принципы ослабления и архаизации стран – своего рода их «предпродажной подготовки», превращения среднеразвитых стран – в убогие колонии.
Приверженность у нас в России религии открытости свидетельствует о том, что в области мысли мы вполне превратились в колонию Запада.
Меж тем опыт человечества свидетельствует об обратном: для первоначального развития, а паче того – для индустриализации требуется определённый уровень замкнутости, закрытости, ограничения международной конкуренции. Этому учит нас эконмическая история, которую сегодня предпочитают замалчивать.
Те страны, в первую очередь Соединённые Штаты, которые сегодня учат всех открытости и дерегулированию, когда-то развивались совершенно иначе. Они именно отгораживались от более развитых конкурентов, как только могли. Освободившись от зависимости от Англии, США 150 лет выращивали свою промышленность, металлургическую в особенности, отгородившись от бывшей метрополии запретительными пошлинами. Об этом хорошо рассказал Ф.Энгельс в эссе «Протекционизм и свобода торговли»:
«Под крылышком протекционизма и развилась в Англии в течение последней трети XVIII века система современной промышленности — производство при помощи машин, приводимых в движение паром.
Франция в течение почти двухсот лет окружала свою промышленность настоящей китайской стеной покровительственных и запретительных пошлин и достигла в производстве всех предметов роскоши и художественных изделий такого превосходства, которое Англия даже не решалась оспаривать.
А Америка, которая во время Гражданской войны 1861 г. была неожиданно предоставлена самой себе, должна была изыскать средства удовлетворения внезапно возникшего спроса на всякого рода промышленные изделия, и она могла это сделать, только создав свою собственную отечественную промышленность. С прекращением войны прекратился также и вызванный ею спрос; но новая промышленность осталась и должна была столкнуться с английской конкуренцией. Благодаря войне в Америке созрело понимание того, что народу в тридцать пять миллионов человек, способному удвоить свою численность в течение самое большее сорока лет, обладающему такими огромными ресурсами и окруженному соседями, которые еще много лет должны будут заниматься по преимуществу земледелием, — что такому народу «предначертана миссия» («manifest destiny») стать независимым от иностранной промышленности в отношении главных предметов потребления в мирное время так же, как и в военное. И тогда Америка ввела протекционизм.
Лет пятнадцать тому назад мне пришлось ехать в вагоне железной дороги с одним интеллигентным коммерсантом из Глазго, связанным, по-видимому, с железоделательной промышленностью. Когда речь зашла об Америке, он стал потчевать меня старыми фритредерскими разглагольствованиями: «Непостижимо, что такие ловкие дельцы, как американцы, платят дань своим местным металлопромышленникам и фабрикантам, тогда как они могли бы купить те же товары, если не лучшие, гораздо дешевле в нашей стране». И он приводил мне примеры, показывавшие, какими высокими налогами обременяют себя американцы, чтобы обогащать нескольких алчных металлопромышленников. «Думаю, — отвечал я, — что в этом вопросе есть и другая сторона. Вы знаете, что Америка в отношении угля, водной энергии, железных и других руд, дешевых продуктов питания, отечественного хлопка и других видов сырья обладает такими ресурсами и преимуществами, каких не имеет ни одна европейская страна, и что эти ресурсы могут только тогда получить полное развитие, когда Америка сделается промышленной страной. Вы должны также признать, что в настоящее время такой многочисленный народ, как американцы, не может существовать только сельским хозяйством, что это было бы равносильно обречению себя на вечное варварство и подчиненное положение; ни один великий народ не может в наше время жить без собственной промышленности. Но если Америка должна стать промышленной страной и если у нее есть все шансы на то, чтобы не только догнать, но и перегнать своих соперников, то перед ней открываются два пути: или, придерживаясь свободы торговли, в течение, скажем, пятидесяти лет вести чрезвычайно обременительную конкурентную борьбу против английской промышленности, опередившей американскую почти на сто лет; или же покровительственными пошлинами преградить доступ английским промышленным изделиям, скажем, на двадцать пять лет, с почти абсолютной уверенностью в том, что по истечении этих двадцати пяти лет американская промышленность будет в состоянии занять независимое положение на свободном мировом рынке. Какой из двух путей самый дешевый и самый короткий? Вот в чем вопрос"
Если мы отступим ещё на шаг назад в историю, то увидим там не менее, а может, и более любопытную картину. Англия, провозвестник и рассадник либерализма и всяческих свобод, мастерская мира, когда-то сама прошла путь благотворной закрытости и протекционизма.
Широко известно, что лорд-канцлер (а с 2005 года — лорд-спикер) в Палате лордов сидит на мешке с шерстью. Этот обычай вышел из средних веков, когда Англия была главным экспортером шерсти и шерстяных изделий в Европу и считалась ведущим производителем как по качеству, так и по количеству материала. Символизируя национальное достояние страны, Лорд-канцлер сидел на мешке, набитом шерстью.
А вот как развивалась шерстяная промышленность в Англии.
Король Англии Генрих VII, взошедший на трон в 1485 году, вырос в Бургундии. Там он обратил внимание, как богата область, занимавшаяся производством шерстяной ткани. И шерсть, и химикат для ее очищения (фуллерова земля, или силикат алюминия) импортировались из Англии. Когда Генрих вступил во власть своим неимущим королевством, где производство шерсти было на несколько лет вперед заложено итальянским банкирам, он вспомнил свое детство на континенте. В Бургундии хорошо жили не только производители тканей, но и пекари, прочие ремесленники. Король понял, что Англия занимается не тем, чем надо, и решил сделать из нее производителя тканей, а не экспортера сырья[9 Генрих VII разработал обширный инструментарий экономической политики. Первым и главным инструментом стали налоги на экспорт, благодаря которым зарубежным производителям тканей немытая шерсть доставалась дороже, чем английским. Кроме того, начинающие производители шерстяной ткани на время освобождались от налогов, а также на ограниченный срок получали монополию на торговлю в определенных географических областях. Для того чтобы привлечь ремесленников и предпринимателей из других стран, особенно из Голландии и Италии, также применялась особая политика. По мере роста английской шерстяной промышленности росли и налоги на экспорт, пока у Англии не появилось достаточно производственных мощностей для того, чтобы обрабатывать всю производимую в стране шерсть. 100 лет спустя Елизавета I смогла ввести эмбарго на экспорт необработанной шерсти из Англии. В XVIII веке Даниэль Дефо и другие историки посчитали эту стратегию мудрой и назвали ее планом Тюдоров — в честь королевских особ из рода Тюдоров. Это потом явились Адам Смит и особенно Давид Рикардо и стали всех учить свободе торговли.
Можно сказать, что именно Тюдоры открыли (или изобрели) самый феномен промышленной политики – то, о чём в нашей стране совершенно забыли.
Вот почему главные сторонники индустриализации и тарифной защиты, такие как Фридрих Лист, были и главными сторонниками свободной торговли и глобализации, но только после того как все страны будут в достаточной степени индустриализованы. Еще в 1840-е годы Фридрих Лист разработал рецепт «правильной глобализации»: свободная торговля должна вводиться после того, как все страны мира будут индустриализованы; только тогда она будет выгодна всем странам без исключения. Как мы видим, Лист только в одном расходится с принятой сегодня теорией — в вопросе выбора времени для введения свободной торговли, а также выбора географической и отраслевой последовательности, в которой должно идти развитие свободной торговли. В любом случае, промышленная политика – это чрезвычайно трудное, сложное дело, требующее большой компетентности и активности в проведении. Позиция laissez-faire, занятая нашим государством в отношении промышленности и вообще народного хозяйства, приводит только к развалу и упадку в интересах наших геополитических противников.
Весьма поучительно, что 100 (и несколько более) лет назад в «российской повестке» (если воспользоваться выражением из статьи Медведева) стояли точно такие же темы.
Вот что писал популярнейший в те времена публицист Михаил Меньшиков в статье «Замкнутое государство» в 1902 г.:
«В самом деле, что собственно дало России тесное коммерческое сближение с Европой? Оно европеизировало нас, но обрекло в то же время на экономическое рабство Западу. Образованное общество привыкло к иностранным фабрикатам, которые вытеснили немало наших собственных промыслов, например, завязавшиеся производства тканей, утвари, мебели, украшений, драгоценностей. Наши полотна, сукна, ковры, узоры, сундуки, ларцы, кресла, изделия гончарные, лаковые, серебряные и др. или совсем были вытеснены, или оттеснены с большого рынка. Наше виноделие до сих пор не может подняться из-за конкуренции заграничных вин. Когда-то славились железное, кожевенное, деревянное, шелковое производства -- теперь они упали. Нет сомнения, что заграничный товар отличается и дешевизною и доброкачественностью, но тем менее надежды русскому производителю одержать победу над ним. На первый взгляд -- не все ли равно, где купить сукно русскому покупателю, за границей или дома, лишь бы оно было хорошее. Но миллионы таких покупок создают судьбу народную. Если вы купите аршин сукна в Англии, вы дадите дневную работу англичанину, накормите его семью. Тот же аршин, купленный дома, накормил бы русского работника. Если русское образованное общество, состоящее из землевладельцев и чиновников, все доходы с имений и жалованья передает за границу, то этим оно содержит как бы неприятельскую армию, целое сословие рабочих и промышленников чужой страны. Свои же собственные рабочие, сплошною, многомиллионной массой, сидят праздно.
Сближение с Европой разорило Россию, разучило ее обслуживать свои нужды, лишило -- как кулак деревню -- экономической независимости. Правда, полвека назад сахар в деревне ценился чуть не на вес серебра, но зато мед был ни по чем. Теперь апельсины почти дешевле яблок, но страшно то, что яблоки уже дороже апельсинов.
Я думаю, счастье народное не в том, чтобы потреблять хоть плохие, но чужие товары, а в том, чтобы было достаточно доброкачественных своих.
Немножко замкнутости нам не мешало бы -- вот моя мысль, которую прошу не преувеличивать, не придавать ей крайности. Я далек от того, чтобы проповедовать "Китайскую стену" между народами, хотя -- сказать в скобках -- эту знаменитую "стену" вовсе не считаю такой глупостью, как это принято. Отгородиться от дурных соседей, от хищников, вовсе не худо.
Когда к нам вторгаются иностранные капиталы, мы знаем, что не для нашей, а для своей выгоды они пришли в Россию, и что вернутся они нагруженные нашим же добром. Но товар иностранный есть скрытая форма капитала -- он всегда возвращается за границу, обросший прибылью. Сознавая это, не следует слишком жалеть, если Россия окажется замкнутой. Немножко отдохнуть от иноземной корысти, немножко эмансипировать от Европы нам не мешает».
Меньшиков не пережил революции: в 1918 г. его убили. Но, надо сказать, большевики пошли по пути создания самостоятельной экономики – не придатка. Для этого им пришлось закрыться от Запада. Главные орудия государства – единый банк и монополия внешней торговли. Ленин ввёл то и другое, как только пришёл к власти – ещё до всех И это было неизбежно и правильно. Но протекционизм трудное дело. Это не просто косная замкнутость, как многие воображают. Протекционизм – это чёткое сознание цели развития и творческий выбор средств для достижения этих целей. При этом надо уметь маневрировать и понимать, когда закрыться, когда открыться и до какой степени и кому. В любом случае, надо держать вожжи крепко в руках. Вот этого-то умения и не оказалось у последних руководителей СССР. У нынешних руководителей их нет и в помине. Но нынешним легче: они просто объявили, что тут и уметь ничего не надо. Но на самом деле, уметь надо многое. Не зря сказано: тяжела ты шапка Мономаха. А ведь тогда и жизнь была проще, и у государства обязанностей было неизмеримо меньше, а шапка была тяжела всегда.
А вот что писал в те же годы Л.А. Тихомиров в брошюре «Вопросы экономической политики» (1899 г.). Он считает, что Россия должна развивать свою промышленность в преимущественной степени для собственного внутреннего рынка, а не для внешнего. Это очень ценная для нас, сегодняшних, мысль. Человеку с назмутнённым взглядом на вещи трудно понять, почему мы должны конкурировать у себя дома?
«Обыкновенно торгово-промышленными нациями, работающими на чужой рынок, являются страны очень малые, естественные условия которых не допускают разностороннего производства, удовлетворяющего всем их нуждам. От Финикии до Венеции, Нидерландов и Англии основания одностороннего производства одни и те же. Население способное и предприимчивое, не имея возможности жить продуктами своей территории, специализируется на торговом комиссионерстве и обрабатывающей промышленности, добывает себе за границей дешевое сырье, перерабатывает его и сбывает обратно в страны дешевого сырья. Непременным условием для возможности такой экономической политики является, конечно, огромная разница в культурности между страной, посвящающей себя торгово-промышленной деятельности, и остальными странами мирового рынка.
Посему некоторая часть национального производства всегда, при самом идеально нормальном устройстве нашего труда, будет иметь в виду иностранный рынок. Но все это касается лишь ничтожной доли народного труда. Остальное, огромнейшее его количество должно иметь в виду рынок внутренний. Разумная организация производства, усиление и согласование его различных отраслей - словом, вся наша экономическая политика должна исходить из помышления о потребностях внутреннего рынка. Цель экономической политики России - страны великой, имеющей внутри себя все необходимые и разнообразнейшие средства для существования, - сводится в целом к созданию могучего, самоудовлетворяющегося производства, добывающего все нужное для населения и обрабатывающего эти продукты во всем разнообразии и совершенстве, какие только допускаются культурой и техникой данной эпохи. Это и есть соединенная промышленность, которая возможна только для стран, всесторонне развитых в экономическом отношении. Соединенная промышленность только и возможна при работе на свой широкий, разносторонний внутренний рынок».
Стоит заговорить о протекционизме – непременно кто-нибудь задорно прокричит: «Вот и получится совковое уродство! Там ведь не было конкуренции».
Что на это можно ответить? Прежде всего, надо понимать, что без внутренней замкнутости советской экономики – никакой промышленности построено бы не было вообще. Это надо твёрдо осознать. Что отсутствие конкуренции ведёт к застою – это верно. Но конкурировать должны более-менее равные. Тогда конкуренция оказывается благотворной и созидательной. Именно поэтому в спорте соревнуются спортсмены, имеющие более-менее равные исходные параметры (боксёры одного веса и т.п. – вплоть до параолимпийских соревнований).
Известно, и об этом знал ещё Фридрих Лист, что снятие (или сильное ослабление) международной конкуренции ведёт к усилению конкуренции внутренней. Ф.Энгельс называл политику протекционизма «фабрикацией фабрикантов». Это очень правильно. Перед нашим народом стоит задача формирования, по сути – воспитания, класса промышленных предпринимателей. Такого класса у нас нет; если кому кажется, что есть, - он ошибается: его только предстоит создать. Международная конкуренция, в том числе и конкуренция со стороны иностранных компаний, работающих у нас, не даёт сложиться и развиться этой профессиональной корпорации. Такое положение крайне опасно и именно и ведёт к глобальной неконкурентоспособности страны. Можно высказать парадокс: чем твёрже контроль государства над внешней экономической конкуренцией, тем более высока глобальная конкурентоспособность страны и народа в мировом контексте.
