Авторский блог Владимир Бушин 00:00 7 ноября 2013

Человек меняет рожу

Под барабанный бой рекламы, под пронзительные вопли: "великий поэт России!", "человек без кожи!", "доблестный сын века!", "первый бард мира!", "главный поэт эпохи!" — под такую бурю с обоих берегов Атлантики три дня на наших телеэкранах мы созерцали задушевную беседу двух седеньких америкашек — Евгения Евтушенко и Соломона Волкова. Первого люди старшего поколения могут помнить, хотя уже больше двадцати лет, как он передислоцировался и окопался в США, а второго, пожалуй, мало кто знает

Под барабанный бой рекламы, под пронзительные вопли: "великий поэт России!", "человек без кожи!", "доблестный сын века!", "первый бард мира!", "главный поэт эпохи!" — под такую бурю с обоих берегов Атлантики три дня на наших телеэкранах мы созерцали задушевную беседу двух седеньких америкашек — Евгения Евтушенко и Соломона Волкова. Первого люди старшего поколения могут помнить, хотя уже больше двадцати лет, как он передислоцировался и окопался в США, а второго, пожалуй, мало кто знает.

А для более полного понимания показанного нам явления Антихриста народу, знать, что такое Волков, Solomon Volkov просто необходимо. Тем более, что ведь это не случайный газетный интервьюер. Его подают нам как "прославленного литературоведа". А главное, он — выбор самого Евтушенко, который называет его "дорогим другом" и написал другу в письме, что хочет исповедаться именно ему, а не кому другому.

Что ж говорит бездельник Соломон?
А.С.Пушкин. «Скупой рыцарь»

Так вот, товарищ Волков — это наш советский, серийного производства, Соломон, на русских харчах возросший и гораздо раньше собеседника, лет почти сорок тому назад, махнувший в Америку. Человек он, мягко выражаясь, дремучий, деликатно говоря, соображает плоховато, но по наглости, если уж без церемоний, превосходит Чубайса, Сванидзе и всех Пивоваровых, вместе взятых.

Его профессия — клеветник на русскую литературу и музыку. Загребает широко, не обходит даже Пушкина. Знаменитое стихотворение "Клеветникам России" для Соломона, естественно, как персональная оплеуха классика ему, драгоценному. Особенно возмущают его строки, которые он цитирует так:
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От минских хладных скал
До пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетинную сверкая,
Не встанет русская земля?

От злобы, замешенной на невежестве, всем известные "финские скалы" превратил в "минские", коих в Минске никто не видел. И уверяет: "По распоряжению Сталина в годы войны эта строфа(?) широко перепечатывалась, но, разумеется, без упоминания о царе", но, разумеется, с "минскими скалами". Не соображает простые вещи. Во-первых, ну, до того ли Сталину было. Чай, пропагандой-то занимались Политуправление Красной Армии и соответствующий отдел ЦК. Во-вторых, как же без царя-то? Ведь это стихи, тут ритм, размер надо соблюдать. Неужели печатали так: "Иль нашего вождя уже бессильно слово?" Да и почему же без царя? Цари вовсе не были у нас все сплошь под запретом. В Ленинграде стояли нетронутыми памятники Петру, Екатерине, Николаю. Для одного города трех царей вполне достаточно. Но ещё были книги, фильмы, спектакли об Иване Грозном, о том же Петре, в своих речах во время войны Сталин в числе наших великих предков называл князей, царских полководцев.

В "Борисе Годунове" Волков унюхал "сочувствие Пушкина к Самозванцу". Да что там! Поэт "просто любуется" ставленником Польши и даже поручает ему "выразить некоторые из своих заветных мыслей". А вообще-то, уверяет прозорливец, в Советское время над Пушкиным просто глумились. Из столетия со дня его смерти "устроили настоящую вакханалию"! И то сказать, бесчисленные издания огромными тиражами, в том числе, знаменитое 18-томное академическое собрание сочинений, спектакли и фильмы, научные конференции, концерны, передачи по радио — разве это не вакханалия! И не зря же Дмитрий Журавлёв читал по радио именно "Вакхическую песню":
Подымем стаканы, содвинем их разом.
Да здравствуют музы!
Да здравствует разум!..

Как видим, у Волкова есть все основания отнести на свой счёт и такие строки Пушкина:
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!

Соломон принял, но при этом не обошел своим волчьим вниманием и некоторых других наших классиков. Так, о Достоевском пишет, что тот ради денег мог запросто укокошить человека. Забегая вперед, замечу, что такую жуткую способность обнаружил он и у Шостаковича, которого, говорит, "обуревала идея убийства ради денег". Обуревала… Какой ужас! А ведь казался скромным, порядочным, порой даже не от мира сего человеком. Да на чем же основано такое убеждение? У Достоевского хоть некоторые персонажи были убийцами: Раскольников, Смердяков… А тут? Да как же, говорит, однажды в молодости, оказавшись в долгах как в шелках, Шостакович признался в письме к другу: "Хорошо было бы, если бы все мои кредиторы вдруг умерли. Да надежды на это маловато. Живуч народ". Да, "заимодавцев жадных рой" ужасно живуч, это заметил ещё Пушкин. Следовательно, как полагает Волков, не надо было ждать милостей от природы, и Шостакович готов был действовать…Почище Достоевского был злодей. И уже, поди, наточил нож, но тут вдруг словно с неба свалилась Сталинская премия первой степени — 100 тысяч рублей! Только это и остановило Джека-потрошителя.

Однако главная жертва Волкова — не классика, а советская литература и музыка. Через нее он хочет показать всю мерзость советской жизни, в частности, как беспощадны были негодяйская власть и лично Сталин. Например, говорит, в двадцатые годы стихи Пастернака были запрещены. Но вот же хотя бы такой неполный списочек: "Сестра моя — жизнь"(1922), "Темы и вариации"(1926), "Избранное"(1926), "Девятьсот пятый год" (1927), "Поверх барьеров"(1929)… Плюет он на это через океан.

А ещё уверяет, что в 1931 году, читая в журнале повесть Андрея Платонова "Впрок", Сталин сделал на полях резкую надпись. И все — Платонова тут же "выбросили из литературной жизни". Да как же, каким образом "выброшенный из литературы" писатель именно тогда печатает одно за другим свои произведения: "Такыр"(1934), "Третий сын"(1935), "Фро"(1936), "Река Потудань"(1937), "На заре туманной юности"(1938), "Родина электричества"(1939)… А сколько в ту же как раз пору Платонов написал статей! О Горьком, Николае Островском, Юрии Крымове, о Чапеке, Олдингтоне, Хемингуэе… А пьесы для Центрального детского театра!

На его статью "Пушкин и Горький" в 1937 году обрушился известный тогда критик Абрам Гурвич. Платонов ответил ему в "Литературке" не под каким-нибудь трусливым псевдонимом и совсем не как человек, выброшенный из литературы: "Критический почерк Гурвича крайне вульгарен и пошл" и т.д. в том же мужественном духе.

А то взбредёт Волкову в голову рассказать байку, как Сталин вызвал однажды сразу трех знаменитых поэтов — Маяковского, Есенина, Пастернака — и повелел им срочно заняться переводом грузинских поэтов. Понять тут Соломона можно. Он слышал, что Сталин по рождению грузин, значит, как Соломон своим, так и он своим должен во всём содействовать. Но все встречи Сталина с писателями, все его письма, телефонные звонки им хорошо известны. Так вот, Маяковского он мог видеть один раз в Большом театре на торжественном заседании, посвященном Десятилетию Октябрьской революции, где в концерте поэт читал поэму "Хорошо!". Пастернаку Сталин однажды звонил в связи с арестом Мандельштама, но тот так жалко при этом вел себя, что Сталин бросил трубку. У Есенина ни квартиры, ни телефона не было, а только жены, числом четыре. У Есенина о Сталине — ни слова, у Маяковского он упомянут дважды, у Пастернака — возвышенные стихи и проникнутые благоговением письма ему…

Наиболее полно клеветнический дар Соломона раскрылся в его книге "Шостакович и Сталин". Книга снабжена пространным на двадцать страниц предисловием за подписью Народного артиста СССР В.Т.Спивакова. Однако есть веские основания думать, что это сочинил сам Соломон. Действительно, невозможно поверить, чтобы такой известный и прославленный, такой образованный и интеллигентный человек, как Владимир Теодорович, мог наворотить столько невежественного вздора, комических глупостей, запредельной чепухи, чтобы до небес расхвалил чудовищную клевету на великого русского композитора.

Да не Спиваков даже, а просто психически нормальный человек может ли нахваливать книгу, 635 страниц которой напичканы жемчужинами ума такого, например, пошиба: "Шостаковичу удалось пережить тирана на 22 года. Это было подвигом!" Вы только подумайте: подвиг! победа! триумф!.. Я полагаю, что тут кончину здравого смысла надо почтить молчанием. Или всё-таки напомнить, что тиран был старше почти на тридцать лет. И у самого Волкова есть на счету множество таких переживальческих побед. Например, по всем данным он победил, превзошел, сунул за пояс Геббельса, почившего в мае 1945 года. Но вот вопрос: тиран-то прожил на несколько лет больше, чем композитор. Кто же всё-таки, в конце концов, победитель?

От имени Спивакова нам сообщается и такая новость о Советском времени: "Это была эпоха, когда каждому было о ком плакать". Да ведь так можно сказать о любой эпохе, ибо всегда были и будут утраты, потери, трагедии. Не о Советском же времени Тютчев писал:
Слёзы людские, о слёзы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Льётесь безвестные, льётесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые…

Во все века, во всех краях… А уж сейчас-то на Руси не успеет закончиться один траурный срок, как начинается другой.

Или вот читаем о "кровавом "деле врачей". Да, было в 1953 году такое "дело" 28 врачей, в большинстве евреев, работавших в "кремлёвке". Евтушенко об этом даже успел — везде первый! — стихи сварганить:
Пусть Горький другими был убит, -
убили, кажется, эти же…

Но почему "кровавое дело"? Через два месяца, ещё при жизни Сталина, выяснилось: всё "дело" — ложь, провокация, и все врачи были оправданы, освобождены, никто не пострадал, ни капли крови пролито не было. Однако это не мешает критику Бенедикту Сарнову, брату по разуму Волкова, из книги в книгу таскать вот такой ошметок: "Осужденных должны были повесить на Красной площади (Где же ещё! Не на Болотной же. — В.Б.), после чего по всей стране прокатилась бы волна еврейских погромов. И тогда, спасая уцелевших евреев от справедливого гнева народа, их сослали бы в места удаленные, где для них уже строились бараки".

Тут не удивишься и рассказу другого брата по разуму о том, что поэты Семен Кирсанов и Александр Безыменский, тексты которых Шостакович использовал в своих симфонических поэмах, оказались "жертвами культа личности", расстреляны. Я знал обе эти "жертвы". Почему-то запомнилось, как лихо Кирсанов на встрече Нового года в ЦДЛ отплясывал с молодой красавицей женой. Умер он в 1972 году, Безыменский — в 1973, оба — на 75-м году жизни.

Как было сказано, Пастернак никогда со Сталиным не встречался, но Волков неумолим: нет, встречался, и даже оставил описание встречи! Вот оно: "На меня из полумрака(?) выдвинулся(!) человек, похожий на краба, карлик с большим старообразным лицом….". Измыслить эту дикую чушь мог, разве что, человек, который не похож, а как раз и есть сам литературный краб или осьминог. А Сталин, между прочим, был человеком среднего роста, точнее, его рост 174 сантиметра.

А Рой Медведев писал, что лоб у Сталина был такой низкий, что Политбюро приняло решение: обязать на всех фотографиях, которые публикуются, делать его на два сантиметра выше. За неисполнение — ГУЛаг или того хуже. А Медведев, между прочим, недавно признался, что сорок лет врал о плагиате "Тихого Дона". Бог даст, доживём и до признания о сталинском лбе.

Вот, товарищ Спиваков, какую пучину полоумного вздора Волков освятил вашим благонадёжным и многолауреатным именем. И это далеко не всё…

Дмитрий Дмитриевич Шостакович был истинный русско-советский патриот. Чего стоит одно его письмо, опубликованное в "Известиях" на другой день после великой речи Сталина 3 июля 1941 года. Оторвавшись от сочинения Седьмой симфонии, он писал или продиктовал по телефону из Ленинграда: "Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма. Я иду защищать свою страну и готов, не щадя ни сил, ни жизни, выполнить любое задание, которое мне поручат. И если понадобится, в любой момент — с оружием в руках или с заостренным творческим пером — я готов отдать всего себя для защиты нашей великой родины, для разгрома врага, для нашей победы".

В пудовой книге Волкова этого письма, конечно, нет.

А об отношении Шостаковича к Сталину убедительно говорит его письмо своему другу, известному тогда музыковеду Ивану Соллертинскому, которое композитор написал, побывав на заключительном заседании Всесоюзного совещания стахановцев 17 ноября 1935 года: "После выступления Сталина я совершенно потерял всякое чувство меры и кричал со всем залом "Ура!" и без конца аплодировал… Конечно, сегодняшний день — самый счастливый день моей жизни — я видел и слышал Сталина".
Как это похоже на запись Корнея Чуковского в дневнике 22 апреля 1936 года после того, как они с Пастернаком побывали на заседании съезда комсомола. "Что сделалось с залом! — пишет он о появлении в президиуме Сталина. — А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Мария Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал нам с прелестной улыбкой — мы все так и зашептали: "Часы, часы. Он показал часы". И потом, расходясь, уже возле вешалки вновь вспоминали об этих часах.

Пастернак шептал мне всё время восторженные слова о нём, и оба мне в один голос сказали: "Ах, эта Демченко заслоняет его!".

Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью…".

Допустим, Шостакович в 1935 году был еще довольно молод, но Пастернаку-то в 1936 году было уже под пятьдесят, Чуковскому — хорошо за пятьдесят, а вот такие бурные чувства…

И знаете, что говорит по поводу подобных писем, дневниковых записей, разговоров помянутый выше "уцелевший еврей" Сарнов? Будучи сам с дошкольного возраста антисоветчиком и сталинофобом, он не может вообразить, что умные, интеллигентные люди говорили и писали всё это искренне, что они действительно уважали, даже любили Сталина и ценили Советскую власть. Нет, говорит до 87 лет уцелевший Беня, все они — и Чуковский, и Пастернак, и Шостакович, и драматург Афиногенов, чей дневник он читал, — всё это они писали с одной целью — с явным расчетом на арест. Придут с обыском, а они тут как тут с дневничком: смотрите, как я обожаю товарища Сталина!

Точно так живописует и Волков. Родство душ! Он долдонит: "Шостакович скептически относился к советской власти, и потому ожидание удара преследовало его всю жизнь". И, понятное дело, всю жизнь пребывал он в страхе, в угнетенном состоянии, дрожал. Были в Советское время люди, которые всю жизнь дрожали? Были. Это антисоветчики — те, кто ненавидел Советскую власть и народ, уважавший эту власть, поддерживавший её. А Шостакович никакого страха, угнетенного состояния души, загнанности, ожидания беды не знал. Он во многих отношениях был типичным советским человеком — любил жизнь, Советскую жизнь, и жил со вкусом. Не только много и с радостью работал на благо этой жизни, но и много наблюдал, путешествовал, слушал, читал, был страстным футбольным болельщиком, играл в теннис и даже имел диплом спортивного судьи, прекрасно водил машину, любил веселые компании, был не дурак выпить, влюблялся, в силу обстоятельств три раза женился, последний раз уже в 56 лет, и в двух браках был вполне счастлив, родил сына и дочь…

Сыночка Шостакович назвал Максимом, но с годами у него оказалось не максимум, а минимум миниморум стыда и совести. Когда отмечалось столетие со дня рождения композитора, доктор физико-математических наук И.Г.Воронцов писал: "Шостаковича обижали? Да случалось порой. Но он никогда не скулил. Дети Шостаковича врут, что его "загнали в партию", что заставили подписать письмо против Сахарова. Дети отреклись от отца, предали его".

Впрочем, нечто подобное произошло и с детками некоторых других достойных родителей. Таковы, например, два отпрыска Сергея Смирнова: оба антисоветчики. Такова дочь маршала Малиновского, которая похваляется тем, что у них в доме не было портрета Сталина. Ну, во-первых, по крайней мере, два профиля Сталина были — на отцовских медалях "За победу над Германией" и "За победу над Японией". А во-вторых, я не знал ни одного дома, где висели бы портреты Сталина, они были только в официальных учреждениях. И я лично повесил портрет Сталина только теперь, когда на него обрушили свою клевету Волковы, Сарновы, Пивоваровы и Живодёровы.

Но Волков гнёт своё: "Шостакович со Сталиным всю жизнь вел смертельную дуэль". И каким же оружием они сражались? Оказывается, тиран метнул в композитора пять подряд убийственных Сталинских премий по 100 тысяч рублей. А тому хоть бы что, жив-здоров. Тогда деспот бросает один за одним три ордена Ленина. А тот всё шевелится, дышит, сочиняет симфонии, песни:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?!

Тогда душегуб пускает в ход квартиру, дачу, машину… Всё бесполезно: шевелится, дышит да ещё отвечает ударом на удар. Как, каким оружием? У композитора только одно оружие — музыка. Ею он и отвечает. Это было особое оружие, отравленное. Еще в 1927 году Шостакович написал Первую симфонию — "Посвящение Октябрю". И очень многие сочинения на протяжении всей жизни он посвящал революционно-патриотическим событиям нашей истории, её героям и жертвам, нашим победам и праздникам. Назову некоторые: Третья симфония — "Первомайская", сюита "Ленинград", прелюд "Памяти героев Сталинграда", симфония "1905 год", симфония "1917 год", посвященная В.И.Ленину, и уже в конце жизни — симфоническая поэма "Октябрь". А к каким спектаклям и фильмам писал он музыку! "Клоп" Маяковского, "Встречный", "Салют, Испания!", "Юность Максима", "Великий гражданин" (о С.М.Кирове), "Падение Берлина"… А весёлая оперетта "Москва. Черемушки"! А симфоническая поэма "Казнь Степана Разина" на слова Евтушенко, который сейчас сам казнил бы Разина, если бы вспомнил, кто это.

И обо всём этом Волков пишет, что тут одна лишь маскировка на случай ареста. Всю жизнь Шостакович дурил властям голову, его никто не понимал, хитрый камуфляж принимали за искренность и потому осыпали премиями и орденами, званиями и высокими должностями, давали квартиры и дачи. И вот только я, востроносый Соломаша, на старости лет докопался за океаном до истины: Шостакович — антисоветчик, он люто ненавидел все то, что обозначено в заголовках его симфоний и поэм. Неужели, говорит, вы не слышите, например, в Четвертой симфонии заклинание: "Умри, Сталин! Сгинь, поганое советское царство!"? Неужели не понимаете, что в Восьмом квартете композитор "воздвиг надгробный памятник самому себе"? Правда, в другом месте уверяет, что это надгробие не себе, а Пастернаку. Как так? Почему же? А потому, что Пастернак как раз тогда умер — какие ещё нужны доказательства? Но в тот год исполнилось тридцать лет со дня смерти Маяковского, которого Шостакович знал лично, они вместе работали, а Пастернака он не знал, так может… Нет, нет. Маяковский не подходит.

А что эта орда учинила с великой Седьмой симфонией! Летом 42-го года студент Авто-механического института, я был в Колонном зале на первом её исполнении в Москве. Домой в Измайлово, кажется, летел на крыльях. А на другой день прочитал статью Алексея Толстого в "Правде": "Гитлер не напугал Шостаковича. Он — русский человек, и если его рассердить как следует, то способен на поступки фантастические… Симфония возникла из совести русского народа, без колебаний принявшего бой с черной силой. Шостакович прильнул ухом к сердцу родины и сыграл песнь торжества".
А эта орава визжит, что композитор сочинил антисоветскую симфонию, что не фашизм он изобличал и проклинал, а "думал совсем о другом враге человечества" и в роковой час предательски ударил с тыла. Иначе говоря, великого русского художника, патриота России они поставили в один ряд с Муссолини, Антонеску, Маннергеймом и другими пособниками Гитлера, каковыми являются и сами.

Правда, говорит Волков, однажды кто-то что-то пронюхал, и появилась статья "Сумбур вместо музыки" об опере "Леди Макбет Мценского уезда". Но Шостакович тут же побежал к председателю Комитета по делам искусств П.М.Керженцеву и сказал, что "большую часть критики признаёт". А через несколько лет даже сделал новую редакцию оперы и назвал ей просто "Катерина Измайлова". Но кому же непонятно, что это все опять только ради маскировки перед лицом ненавистной власти.

С большим удовольствием и с немереной глупостью поведал Волков о том, как Шостаковича "загнали в партию". В 1960 году был создан Союз композиторов РСФСР. Он его возглавил. А занимать такой пост беспартийному при живодерской власти было невозможно. Вот за Шостаковича и взялись. Кто? Да прежде всего, разумеется, КГБ. Должно быть, пригрозили: если не вступишь, будет тебе Колыма, а детей отдадим в зоопарк на съедение хищникам. "После настойчивой обработки композитора знающими своё дело органами" за дело взялось само Политбюро ЦК. Ну, мужик и капитулировал. Получил билет на обложке с профилем Ленина, которому посвящал свою музыку, пришел домой и тут же "впал в истерику, громко зарыдал". Может быть, катался по полу. Во всяком случае, "был на грани самоубийства". Эту жуткую картину Волкову помогла намалевать целая артель музыкальных личностей — Абрам Ашкенази, Исаак Гликман, Лев Лебединский, Татьяна Крицкая и Аркадий Троицкий. Вот обложили! Но получилось на славу. Хоть сейчас неси в Третьяковку и вешай между "Утром стрелецкой казни" Сурикова (стрельцы не хотели вступать в партию царя Петра) и "Иван Грозный убивает своего сына" Репина.
Но вот ведь что интересно. Никто во всей артели не знает или придуриваются, что у нас было множество людей, которые, будучи беспартийными, долгие годы занимали весьма высокие посты. Союз писателей первые годы возглавлял Максим Горький, давно вышедший из партии; позже председателем Союза восемнадцать лет был Константин Федин, никогда ни в какой партии не состоявший, если не считать партией ватагу "Серапионовых братьев". Когда в 1939 году решили создать Союз композиторов, то председателем оргкомитета был назначен Р.Глиэр, может быть, член МОПРа (Международной организации помощи революционерам); с 1963 года Союзом архитекторов двадцать лет руководил беспартийный герой Г.М.Орлов, знаменитый творец Днепрогэса, Каховской и Братской ГЭС. А какая вакханалия творилась в Академии наук! Её президенты с 1917 по 1951 год, всю сталинскую эпоху — А.П.Карпинский, В.Л.Комаров и С.И.Вавилов — никакого отношения к партии большевиков не имели, а первый из них стал академиком ещё в год коронации Николая Второго. А ректором МГУ двадцать с лишним лет был И.Г.Петровский, который даже и в МОПРе не состоял. Долго можно ещё продолжать сей небольшевистский список, но приведу ещё только два имени из военной сферы: без партбилетов в кармане бывший царский офицер Б.М.Шапошников командовал войсками Ленинградского, потом Московского военных округов, а в 1931 году был назначен начальником Генштаба Красной Армии, а генерал-лейтенант Л.А. Говоров во время войны командовал фронтом да еще, между нами говоря, в молодости успел побывать колчаковским офицером.

Вполне вероятно, всем им предлагалось вступить в партию и, может, не однократно и, может, настойчиво, но большинство из них не пожелали, и никто их не загнал. И как же на этом фоне выглядит образ Шостаковича, созданный Соломоном, Абрамом, Исааком и Аркадием? Это жалкий и отвратительный образ труса, хлюпика, тряпки. Разумеется, кроме злобной клеветы на великого композитора тут ничего нет. Георгий Свиридов, знавший Шостаковича получше, чем вся эта музыкальная шарага, говорил: "Шостакович был тверд, как камень".

Как видим, великого русского композитора и замечательного советского человека лютый антисоветчик Соломон Волков вывернул наизнанку в соответствии с характером собственной натуры, политическим заказом и жаждой выгодной сенсации. И вот перед кем пожелал исповедаться "великий поэт", "достойный сын эпохи", "человек без кожи".

Окончание следует

1.0x