На прошлой неделе исполнилось двести десять лет со дня рождения Федора Ивановича Тютчева (1803-1873). Характерно молчание СМИ. Молчание Интернета
Впрочем, молчание — Silentium!
Молчи, скрывайся и таи…
Мы знаем, что язык и народ — одно. Поэт — тот, чьи безчисленные предки кровно связаны с родным языком. Конечно, были весьма мастеровитые авторы весьма неплохих стихов, чьи даже родители говорили на ином языке — например, Аполлинер или Бродский. Но это не поэзия, а что-то другое (совсем не обязательно плохое). Поэт — "язычник", даже тогда, когда он, как Тютчев, твердо в жизни стоит за утвержение Христианства. Поэтому тот, кто вступает на путь иночества, христианского воздержания и подвижничества, поэзию отвергает, по крайней мере, в себе и у себя, как "прелесть". Так есть. Поэт видит сны.
Как Океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами…
Тютчев, конечно же, язычник, "эллин". И "язычество" — все, чем он был. Родовое и личное имя Елены Денисьевой вопиет. Дионисийское пламя. Хаос. Не Логос. Автор лучшей биографии Тютчева В.В. Кожинов рассказывает о том, что на исповедь впервые (после детства) Тютчев пошел, когда она умерла.
В загадочной для многих книге "В поисках темного логоса" (М., 2013) профессор А.Г.Дугин пишет: "Совершенно очевидно, что западноевропейская философия, будучи логоцентричной, исчерпала свой потенциал. И тут следует задаться вопросом: какую роль играл в этой логоцентричной философии хаос? Он был с самого начала отброшен, вынесен за скобки, перечеркнут, потому что Логос основан на исключении хаоса, на утверждении строгой альтернативы ему. В чем принципиальное различие логоса и хаоса? Логос — это эксклюзивность, Логос — это разделение, Логос — это четкое представление об этом и другом". Добавим: то, чем поэзия не может быть как таковая. "Любое "два" у Диониса — "не два", — пишет Дугин. Но "Логос Диониса обнаруживает по ту сторону солнца "тьму превысшую света"… Дионис не против Аполлона. Будучи принципиально другим, он солидарен с ним и в какой-то момент вспышки события — тождествен ему".
Совпадение мотивов тютчевской поэзии и этой последней дугинской книги удивительны. Это глубоко "экзистенциальное" совпадение.
Для Тютчева первичен Хаос, древний и родимый, который и есть наследье родовое. Именно родовое. Русского аристократа, дипломата и потомка дипломата, знаменитого Захарии Тютчева, соратника Кошки и Кобылы, предков Романовых и потомков царей-жрецов Криве-Кривейте. Стихи его — и до "денисьевского цикла", и после — это и есть "поиск темного логоса", "второго логоса". Который всегда неотделим от "родового". Но при этом Тютчев и как политик, и как автор "политических стихов" (собственно, стоящих особняком от собственно поэзии), и как публицист служит Логосу (или "светлому логосу" — как угодно) . И в этом на самом деле нет никакого противоречия. Напротив, именно так и должно быть.
В доспехи веры грудь одень,
И с Богом, исполин державный!
О, Русь, велик грядущий день,
Вселенский день
и православный!
"Политические статьи" Тютчева — потому же и о том же. "Письмо к г-ну доктору Кольбу" (1844), "Записка царю" (1845), "Россия и революция" (1849), "Папство и римский вопрос" (1850), "О цензуре в России" (1857) (две последние должны были войти в незавершённый трактат "Россия и Запад") пронизаны, по сути одной мыслью: "Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия.<…>. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой… Русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований… Революция же прежде всего — враг Христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство". Сегодня, когда Революция ставит под вопрос само естество человеческое, это еще более очевидно. Но сегодня известно и другое: сама Революция также выводит себя из "раннего Христианства" — в противовес "имперско-церковному". Для Тютчева вопроса о том, что есть само Христианство, не было. Но он со всею мощью стоит сегодня.
"Светлый логос" тютчевской "политической поэзии" и публицистики (и его многогранной государственной деятельности не только как дипломата, но и как цензора) это Православие, "Царь и Россия", идея Всемирной Христианской Империи — все то, что входит в понятие катехон, держай ныне у апостола Павла в толковании св. Иоанна Златоустого.
В статье "Папство и римский вопрос" Тютчев указывает: Революция выросла из Реформации, а Реформация из Католицизма, который понял "царство Христа как мирское Царство", Церковь отвергается Реформацией во имя человеческого "Я", а само государство — Революцией. Многое тогда еще было в тумане и впереди — в частности, участие в Революции (в феврале 1917) епископата и духовенства Российской Церкви. "Христианский персонализм" мы находим уже у Августина, и даже ранее. Все оказывается куда сложнее и трагичнее. Но это не отменяет у Тютчева главного.
Настоящий поэт всегда контр-революционер. Как Державин, как Гумилев, Цветаева. Как Тютчев и "сверхавангардист" Введенский. Но он и не христианский подвижник. Он идет каким-то своим, странным и опасным (для собственной души прежде всего) путем. Третьим? Бог весть и Бог судия.
