Балет разве что и создан в эмпиреях Вселенной, то лишь для того, чтобы связать свою судьбу с Россией и явить миру образчики художника Духа во всём его рафинадном изыске… и художника Плоти во всём его раблезианском нарциссизме. «Они сошлись. Волна и камень, / Стихи и проза, лёд и пламень»… Художник Духа – всегда отрешённость, какая-то замкнутость в себе, минор меланхолии. Художник Плоти – лёгкость бытия, распахнутость души и сердца, тональность до мажор. Конфликт неизбежен. Случайность то или нет? Но вспыхивает конфликт не иначе как в роковые минуты истории России, на рубежах тектонических сдвигов, когда Россия со всей своей имперской мощью проваливается в пучину бездн. Так было в розовых лучах рассвета ХХ века, так было в лиловых тучах ХХ века заката. И всякий раз художник Духа как-то ретируется, истаивает под агрессивно-наступательной пятой художника Плоти. Что ж, цветок из оранжерей романтизма не терпит воздуха материализма… Об этом я думала в Большом театре на концерте в честь 90-летия Майи Плисецкой. Прима-балерины Большого театра. Одного из ярчайших дарований хореографического искусства. Легенды мирового балета.
К концерту «Ave Майя» готовились на протяжении последних двух лет. Программа концерта – авторская, составлена самой Майей Плисецкой, ею же выбраны номера, звёздные имена участников концерта: Светлана Захарова, Ульяна Лопаткина, Диана Вишнёва, обозначен перечень приглашённых лиц; администрация Большого театра согласовывала рабочие графики артистов, расписания гастролей. Апофеозом концерта должен был стать финальный выход Майи Плисецкой под музыку «Болеро» в хореографии Бежара, некогда поставленного специально на Майю Плисецкую … И апофеоз состоялся. Только вот Майя Плисецкая появилась на экране задника сцены в хронике «Болеро» (увы, 2 мая, на 90-м году балерина ушла из жизни), и публика взорвалась овациями, ликованием, да так, словно легенде о похищении сердец нет конца.
Три отделения концерта. Магия трёх карт.
«Тройка» – дивертисмент из вариаций классических балетов («Щелкунчик», «Лебединое озеро»), драмбалетов («Бахчисарайский фонтан», «Лауренсия»).
«Семёрка» – оммаж великой балерине: «Гибель Розы» с Ульяной Лопаткиной и Андреем Ермаковым (Мариинский театр), «Болеро» с Дианой Вишнёвой и труппой Bejar Ballet Lausanne.
«Туз»… Оставим эту карту пока втайне. Ибо очевидно вполне: Плисецкая – явление в хореографическом искусстве эпохальное, амплитуда балерины – весь ХХ век.
Она пришла на сцену Большого театра в 1943 году. Марина Семёнова, Ольга Лепешинская уже правили здесь бал. За каждой тянулся шлейф легенды. Красота одной – шептались – вырвала классический балет из-под гильотины революции; другая – любимица Сталина… Кроме того, колючий ветер с Невы доносил слухи об «обыкновенной богине»… Года не прошло, как «обыкновенная богиня» стала прима-балериной Большого театра… И только Уланова ушла со сцены, как с Китри («Дон Кихот») Плисецкая в волевых вращениях и полётных прыжках готова была вырваться из-под тени и гнёта «музы русского балета». Словно шаровая молния пронеслась она по сцене Большого театра и шармом своим напрочь вскружила голову публике. Ненадолго. Юные Наталия Бессмертнова и Екатерина Максимова пришли в Большой театр, заявили о себе как об идеальных выразительницах романических грёз.
Большой театр начинают сравнивать с Голливудом.
Накал страстей, перенасыщенный раствор конкуренции. Плисецкая словно между молотом и наковальней. Она не скрывает своих амбиций, она вхожа в салон Лили Брик, сестра которой Эльза Триоле (Элла Каган) замужем за Луи Арагоном – деятелем Французской коммунистической партии, она работает над своим стилем. Хореография «Каменного цветка», «Легенды о любви», «Спартака» (балетов Юрия Григоровича) оттачивают графику пластики. «Лебединое озеро» (в редакции Юрия Григоровича) для глав СССР и зарубежных государств утверждают балерину во всём парадном блеске балета. И пусть Плисецкая в партии Одетты далека от хрестоматийных представлениях о балеринах: «Их вообще нет, они только кажутся и влекут за собой мечту нашу, как бессильного смертного бессмертными движениями». И пусть ревнители школы Петербурга не принимают в Лебеде змеевидных движений рук… Зато эффект подобен грому и молнии для зрителя, а сцена бала в третьем акте балета и вовсе искупает грехи. Одна из театральных баек: сенатор Роберт Кеннеди инкогнито прилетел однажды в Москву, чтобы за драпировкой ложи Большого театра стать свидетелем чуда Плисецкой – чуда обольщения Одиллией принца Зигфрида.
Дама Пик выпадает из колоды карт. Роковая женщина под вуалью чар Злого Гения – вот она, карта «туз».
«Вы поставите для меня Кармен?» – Плисецкая, подхваченная ритмом фламенко, ворвалась за кулисы, в «Лужниках» давали вечер кубинского балета. «Я об этом мечтаю», – улыбнулся Альберто Алонсо. И осуществил мечту. «Кармен-сюита» на музыку Бизе – Щедрина на сцене Большого театра стала сенсацией. Эффектная внешность, огненность темперамента, врождённые изящество и грациозность… «Кармен-сюита» с Плисецкой сравнима разве что с «Травиатой» Верди. «Кармен» – это Плисецкая, вынесен вердикт, Плисецкая – это «Кармен».
В лучах софитов, под дождём из гвоздик Майя Плисецкая выходит на авансцену Большого театра победителем. Это она взломала льды и торосы «классики», это она проложила магистраль на Запад. «Для характеристики Плисецкой-балерины, – резюмирует французский критик, – достаточно трёх слов: «гений», «мужество», «авангард». Да и «оттепель», к слову сказать, внесла немалую корректировку в приоритеты. Все эти духовные искания, души смятения, сложности художественных натур, слёзы-мимозы волнуют разве что законсервированных в нафталине эстетов, из «бывших». Тогда как Майя Плисецкая уже покачивается crescendo в бежаровском «Болеро». Ритуальном. «Плисецкая – священное животное, которому нужно поклоняться со всею страстью», – руководство к действию от Бежара.
Нет, ещё не свершилась в СССР сексуальная революция. Ещё цензура табуирует общечеловеческие ценности с пасьянсом из слов: «гламур», «секс», «смерть», но зрителя не обманешь. Раз оказавшись в Большом театре, на «Кармен-сюите» или «Болеро», он начинает о чём-то смутно догадываться, что-то прозревать. В недрах фольклора рождается двустишие:
Пляши-пляши Плисецкая,
Всё стерпит власть советская.
Но вот и 1991-й. Больше не надо ехать на Запад за свободой, да и СССР – «тюрьмы народов» больше нет. И Майя Плисецкая сбрасывает с себя одежды советского мифотворчества и, кутаясь в haute couture от Кардена, произносит в одном из интервью: «Мне жаль эту страну». Что не мешает прибавить к коллекции наград «этой страны», к золотой звезде Героя Социалистического Труда, кресты «За заслуги перед Отечеством» всех четырёх степеней. Дело, как говорится, обычное.
Необычным, во всяком случае для меня, остаётся сентябрь 1994 года. Первый международный балетный конкурс «Майя», своего рода публичная манифестация реванша, состоялся в Петербурге, в Александринском театре. Артисты балета слетелись на конкурс как пчелы на дивный цветок, в жюри – глава Гамбургского балета Джон Ноймайер, интенданты ведущих театров оперы и балета мира, председатель жюри – Майя Плисецкая… Встречи, фуршеты… Всё мое внимание приковано к персонажу...
Почтенных лет, в синем кримпленовом костюме, седина волос – в её лице, хотя и прикрытом очками в роговой оправе с внушительными линзами дальнозоркости, угадываются следы драматических коллизий и какая-то нешуточная вдохновенность. Каждый день конкурса я ждала её появления в партере Александринского театра. Она приходила, занимала строго определённое кресло, крайнее, у центрального прохода к сцене. И взгляд мой чаще, чем на сцену, обращался на это кресло... Кульминацией конкурса стал заключительный вечер, гала-концерт. И она снова пришла. Снова в синем кримпленовом костюме, снова подчёркнуто на вы с происходящим. Тем временем гости вечера съезжались. Стремительно проскользнул Мстислав Ростропович; в облаке шума в зал вплыла Галина Вишневская, как царица в золотой парче… Дефиле звёзд завершила сама Майя Плисецкая. Изысканная, элегантная. Под овации публики она исполнила «фирменные» реверансы, а я всё не могла оторвать взгляда от Незнакомки…
Ею оказалась Алла Шелест. Легенда ленинградского балета с трагической судьбой, некогда возлюбленная Мстислава Ростроповича… Майя Плисецкая не раз признавалась: Алла Шелест – кумир, одно из тревожащих душу переживаний. Как будто бы Плисецкая в дни конкурса пригласила Аллу Шелест на выставку в свою честь, выставка была устроена здесь же, в фойе Александринского театра. Как будто бы не без гордости демонстрировала специально сшитые Карденом платья к балетам «Анна Каренина», «Чайка» и делилась рассказами о своих триумфах... Трудно представить даже, что испытывала в эти минуты Алла Шелест, больная, брошенная, как и все 90% советских граждан, в безбытность, в хаос, в нищету. Только по истечении времени я буду подолгу стоять на Дворцовой набережной, неподалёку от Эрмитажа, в двух шагах от особняка Ростроповича – Вишневской, смотреть через Неву на дом, в котором доживала свой век Алла Шелест, дивиться превратностям судьбы…
Дольше века длился концерт «Ave Майя». И пока вариация из «Щелкунчика» сменяла вариацию из «Раймонды», а потом вдруг на сцену Большого театра, как из ящика Пандоры, выкатился в брейк-дансе балет Аллы Духовой «Тодес»… видением фата-морганы мелькнула Алла Шелест над дерзко-своенравной Кармен.
Балет в России – больше чем балет. Перелистнёшь страницы глав книги «Читая жизнь свою» Майи Плисецкой (фрагменты прозвучали в концерте), и нет сомнений: балет в России – зеркало политики государства, скрытых её подводных течений, камней, порогов и тайных смыслов. И заслуга Майи Плисецкой в том-то и состоит, что она прочувствовала грядущие тренды и сумела перевести их на язык образов.
Образы и смыслы правят миром.
Что же касается программки к концерту, то читаешь её между строк. Парадоксально: среди имён балетмейстеров заявленных в концерте номеров пропущено одно имя. Знаковое. Фундаментальное. Имя Юрия Григоровича – главного балетмейстера Большого театра с 1962 по 1995 годы, патриарха советского балета. Нарочитость пропуска вынуждает вспомнить факт исключения имени Олега Виноградова из энциклопедии балета Кировского тетра. Но ведь программка «Ave Майя» продиктована не каким-нибудь условным Гершензоном, а самой Майей Плисецкой… Великодушие (по крайней мере), чувство благодарности посещает к 90-м годам? Но нет.
Цветком Бодлера вспыхивает другой образ. 20-е годы ХХ века, зима, а ощущение атмосферы в Большом театре наших дней (лорнируем ложи) не покидает:
«Пышные залы Адмиралтейства ярко освещены, жарко натоплены. От непривычки к такому теплу и блеску гости неловко топчутся на сияющем паркете, неловко разбирают с разносимых щеголеватыми балтфлотцами подносов душистый чай и сандвичи с икрой.
Это Лариса Рейснер даёт приём своим старым богемным знакомым. Пришли многие, кто – прослышав об икре, кто – просто из любопытства.
– Какое безобразие эта позолота Адмиралтейства, лепка, – роняет Лариса Рейснер тоном леди Асквит. – Вкус нашего предшественника адмирала Григоровича. Всё надо отделывать заново, всё!» (Г. Иванов).
Верно ли, что случайность – это непознанная закономерность?
Фото Дамира Юсупова/ Большой театр. "Болеро" – Диана Вишнёва
