ЯКОВ ДЖУГАШВИЛИ

ЯКОВ ДЖУГАШВИЛИ (Из личных воспоминаний)
51(264)
Date: 22-12-98
Якова Джугашвили, 33-х летнего старшего лейтенанта артиллерии, война застала в Смоленске. В итоге одной из ожесточенных схваток с прорывающимся к Москве врагом контуженный Яков попадает в немецкий плен. Доставленный на самолете в Берлин, он в течение нескольких месяцев “обрабатывается на Виктория-штрассе, 10 в знаменитой “военно-психологической лаборатории” главного немецкого командования для особо интересных в политическом отношении пленных.
— “Психологи” просчитались: из Якова им не удалось выжать ничего. Он хотя и не показал себя воодушевленным большевиком, но вместе с тем держал себя с немцами весьма настороженно и скрытно. Отказался поставить свое имя под “письмом отцу”, которое “военно-психологическая лаборатория” все-таки разбросала над советскими позициями; и не дал немецкой печати никаких сенсационных подробностей жизни, быта и привычек кремлевского властелина. Единственное, что удалось установить, это то, что разрыв между Яковом и его отцом, намечавшийся еще в прошлые годы, определился окончательно после смерти его мачехи Аллилуевой и сближения стареющего Сталина с 23-х летней Розой Каганович.
В октябре 1941 года Яков появляется в офицерском лагере Х111Д в Хаммельбурге (Сев. Бавария). В специальном по этому случаю приказе по лагерю военнопленным заранее было запрещено вступать с новым товарищем по несчастью в какие бы то ни было разговоры. Джугашвили привезли глубокой ночью и поместили в одной из комнат третьего этажа здания для пленных штаб-офицеров, стоявшего также внутри лагерной ограды, но несколько на отлете. В скудно обставленной комнате вместе с Яковом были помещены два советских майора, заботливо отобранных и тщательно проинструктированных офицером лагерной контрразведки фон Зиверсом. Майоры принадлежали к активу так называемой РТНП и им была поручена “политическая обработка” вновь прибывшего. Лагерь Х111Д являлся, пожалуй, единственным среди остальных лагерей военнопленных, где уже осенью 1941 года в “экспериментальном порядке” — под эгидой фон Зиверса и зондерфюрера лагерного. Гестапо Коха — образовалась политическая организация — РТНП (Русская Трудовая Народная Правда). Она издавала рукописную газету “Пути Родины” (тираж — 16 экз.), располагала кадрами агитаторов и пропагандистов и распределяла изредка приходившие скромные дары берлинского архимандрита Иоанна по принципу “партийного подхода”. О том, что его чеснок и сухари шли не военнопленным, а передавались немцами в “ЦК”, о том отец Иоанн так и не узнал никогда.
На следующее же утро Якова Джугашвили обрядили в ярко-зеленую лагерную форму с особенно цветисто намалеванными желтыми “SU” (знак советского военнопленного) на груди, спине и на их сторонах головного убора. Ежедневно в три часа его выводили к воротам на показ заступающему караулу. У лагерной проволоки к этому времени собирались поглядеть на сына Сталина сотни людей. Яков глубоко переживал эти ежедневные издевательства и в один прекрасный день отказался выйти на развод: “Расстреливайте, если хотите!” — твердо заявил он. Немцы повертелись, покричали и... оставили его в покое. Представления у проволоки прекратились.
В лагере Яков жил почти затворником. Его крепкую, несколько сутулую фигуру с довольно ярко выраженными грузинско-сталинскими (он был похож на отца) чертами лица можно было встретить только через два дня на третий — в час раздачи обеда из лагерной кухни. Очередь расступалась, он подходил к окну: “Комната номер... трое” — принимал кувшин с супом и уносил его в свою камеру. Сотоварищи Якова — один назывался, кажется, Иогансен, фамилия другого вылетела из памяти — нервничали: камера получала точно отмеренные три порции. Никаких привилегий! Так приказали немцы.
Шли месяцы. Режим несколько ослабел. Якову Джугашвили разрешили работать в одном из лагерных бараков в команде резчиков по дереву. Он показал себя способным учеником. С его приходом резчики зажили. Суп с кухни приходил ведрами, хлеб — буханками, табак — пачками, и все — только с одной просьбой: хоть самый плохенький мундштук, лишь бы сделанный “самим Сталиным”... Заведующий мастерской, оборотистый советский пройдоха, не зевал: трое или четверо резчиков занимались исключительно выделкой “сталинских” мундштуков... С богатого стола резчиков не мало попадало и тем, кто не имел “блата” ни в партии, ни у немцев. Приличные шахматы, вырезанные самим Яковым, были впоследствии за очень солидную по тем временам сумму — за 500 марок — проданы с аукциона на выставке в Берлине.
Убежденным большевиком он не был, но и не верил в возможность немецкой победы, и тем более в преимущества национал-социализма.
Яков остался молчаливым, незаметным и тихим. Вывести его из себя можно было только расспросами. Да и то он не ругался, не “лез в бутылку”, а просто вставал и уходил, зато те, кто не надоедал ему, могли всегда рассчитывать на две-три затяжки из “сталинской” трубки. В стране Больших Окурков трудно понять, что значит один глоток дыма. Для этого надо пережить немецкий плен.
Друзьями Якова стали, однако, не его товарищи-резчики, а главным образом советские генералы, жившие в лагере несколько обособленно, и в массе своей, исключая Трухина, Благовещенского и еще двух трех (позже перешедших к Власову — В.Б.) — настроенные просоветски. В их комнатах Яков проводил целые вечера. Это ли было причиной, другое ли, но в один прекрасный день его взяли с собой приехавшие на автомобиле солдаты гестапо.
Влад. КЕРЖАК
Автор этого очерка, непримиримый антисталинец, не находит все же ни одного слова упрека или неприязни, которые он мог бы бросить Якову Джугашвили.