Майкл Хадсон о том, чего не расскажут в экономическом университете

Я не собирался становиться экономистом. В колледже Чикагского университета я никогда не изучал экономику и даже близко не подходил к бизнес-школе. Меня интересовали музыка и история культуры. Уехав в Нью-Йорк в 1961 году, я начал работать в издательстве. Я был помощником Джерри Каплана из чикагского издательства «Free Press» и подумывал о самостоятельной работе, когда венгерский литературный критик Джордж Лукач передал мне права на свои произведения на английском языке. Затем, в 1962 году, когда умерла вдова Льва Троцкого Наталья Седова, Макс Шехтман, ее душеприказчик, передал мне права на сочинения и архив Троцкого. Но я не смог заинтересовать в их публикации ни одно издательство. Как оказалось, мое будущее не связано с публикацией чужих работ.

Моя жизнь круто изменилась за один вечер. Мой лучший друг из Чикаго настоял, чтобы я нашел Теренса Маккарти, отца одного из его одноклассников. Теренс когда-то работал экономистом в «General Electric», а также написал «План Форгаша». Названный в честь сенатора от Флориды Морриса Форгаша, план предполагал использовать в качестве альтернативы существующему Всемирному банку «World Bank for Economic Acceleration».  Он предлагал кредитование в национальной валюте для проведения земельной реформы, а также стимулирование продовольственного самообеспечения, а не экспорта культур.

В свой первый вечерний визит к нему я был поражен двумя идеями, которые стали делом всей моей жизни. Во-первых, он довольно поэтично описывал движение денежных средств в экономической системе. Он объяснил, почему большинство финансовых кризисов исторически приходилось на осень, когда убирали урожай. Изменения уровня воды на Среднем Западе или климатические аномалии в других странах периодически вызывали засухи, которые приводили к неурожаям и истощению финансовой системы, вынуждая банки обращаться за кредитами. Финансы, природные ресурсы и промышленность представляют собой части взаимосвязанной системы, сходной с астрономической, что я считаю эстетически прекрасным. Но в отличие от астрономических циклов, математика сложных процентов неизбежно приводит экономику к долговому краху, потому что финансовая система расширяется быстрее, чем лежащая в основе экономика, перегружая последнюю долгами, так что кризисы становятся все более серьезными. Разрывы в цепочке платежей разрушают экономику.

В тот же вечер я решил стать экономистом. Вскоре я поступил в аспирантуру и стал искать работу на Уолл-стрит, чтобы на практике наблюдать, как на самом деле функционирует экономика. В течение следующих двадцати лет мы с Теренсом ежедневно общались о текущих экономических событиях примерно по часу. Он перевел книгу «History of Economic Doctrines: From the Physiocrats to Adam Smith», ставшую первой англоязычной версией теории прибавочной стоимости Маркса – первой реальной экономической мысли. Для начала он предложил мне прочесть все книги из своей библиотеки: физиократов, Джона Локка, Адама Смита, Давида Рикардо, Томаса Мальтуса, Джона Стюарта Милля и других.

Темы, которые больше всего интересовали меня и являются центральными в этой книге, не преподавались в Нью-Йоркском университете, где я получил диплом экономиста. На самом деле их не преподавали ни на одном факультете: динамика долга и то, как банковское кредитование взвинчивает цены на землю; исчисление национального дохода и рост доли ренты в секторе финансов, страхования и недвижимости. Был только один способ научиться анализировать эти темы: работать на банки. В 1960-х годах едва ли можно было предположить, что эти тенденции приведут к созданию огромного финансового пузыря. Но динамика была налицо, и мне посчастливилось найти работу, позволившую построить ее график.

Моя первая работа была настолько рутинной, насколько это только можно себе представить: экономист в компании «Savings Banks Trust Company». Этой фирмы больше не существует, она была создана нью-йоркскими сберегательными банками (ныне также вымершими, захваченными, приватизированными и опустошенными коммерческими банкирами). Меня наняли, чтобы я изучил, как накапливаются проценты со сбережений и превращаются в новые ипотечные кредиты. Составленные мной графики роста накоплений выглядели как крутая волна, но с резкими падениями, как на кардиограмме, каждые три месяца в день зачисления квартальных дивидендов.

Рост накоплений происходил благодаря покупателям жилья, что, в свою очередь, способствовало росту цен на жилье после Второй мировой войны. Казалось, это вечный двигатель процветания, обеспечивающий средний класс растущим чистым капиталом. Чем больше кредитов дают банки, тем выше цены на недвижимость, покупаемую в кредит. И чем сильнее растут цены, тем больше банков готовы выдавать кредиты до тех пор, пока люди продолжают присоединяться к этой системе, что выглядит как вечный двигатель, создающий богатство.

Этот процесс работает только до тех пор, пока растут доходы. Мало кто замечает, что большая часть их растущего дохода уходит на оплату жилья. Люди считают, что становятся богаче, платя за объекты инвестирования, стоимость которых будет расти. Это работало, по крайней мере, шестьдесят лет после окончания Второй мировой войны в 1945 году.

Но пузыри всегда лопаются, потому что они финансируются за счет постоянно увеличивающегося долга. Обслуживание ипотечных долгов поглощает все больше и больше арендной стоимости недвижимости и доходов домовладельцев, поскольку новые покупатели занимают все больше, чтобы купить дома, которые растут в цене.

Отслеживание роста накоплений и цен на жилье за счет заемных средств помогло мне понять, как создавалось (или, по крайней мере, раздувалось) большинство «бумажных богатств» за последнее столетие. Но, несмотря на то, что самым крупным активом экономики является недвижимость – и это одновременно основная собственность и самый большой долг для большинства семей, – анализ арендной платы за землю и оценка стоимости недвижимости даже не рассматривались на курсах, которые я посещал по вечерам, работая над своей кандидатской диссертацией по экономике.

Закончив учебу в 1964 году, я поступил на работу в отдел экономических исследований «Chase Manhattan» в качестве экономиста платежного баланса. Это был еще один удачный опыт обучения на рабочем месте, поскольку единственный способ изучить эту тему – поработать в банке или государственном органе по статистике. Моей первой задачей стал прогноз платежных балансов Аргентины, Бразилии и Чили. Отправной точкой были экспортные доходы и другие валютные поступления, позволявшие оценить, сколько эти страны смогут заплатить за обслуживание долга по новым займам от американских банков.

Точно так же, как ипотечные кредиторы рассматривают арендный доход как поток, который можно обратить в выплату процентов, международные банки считают валютную выручку иностранных государств потенциальным доходом, который капитализируется в кредиты и выплачивается в виде процентов. Скрытая цель отделов маркетинга банков и кредиторов в целом заключается в том, чтобы использовать весь экономический прирост на оплату обслуживания долга.

Вскоре я обнаружил, что латиноамериканские страны, которые я анализировал, были полностью «закредитованы». Не было больше притока твердой валюты, которую можно было бы пустить на проценты по новым кредитам или облигациям. На самом деле происходил отток капитала. Эти страны могли бы выплатить только то, что они уже задолжали, если бы их банки (или Международный валютный фонд) ссудили им деньги для оплаты растущего потока процентных платежей. Именно так кредиты суверенным государствам пролонгировались на протяжении 1970-х годов.

Их внешние долги росли по экспоненте, что заложило основу для краха, произошедшего в 1982 году, когда Мексика объявила, что не может больше платить. В этом отношении кредитование стран третьего мира предвосхитило крах пузыря на рынке недвижимости в 2008 году. За исключением того, что долги стран третьего мира были списаны в 1980-х годах (с помощью облигаций Брейди), в отличие от ипотечных.

Мой самый важный опыт в «Chase» – разработка формата бухгалтерского учета для анализа платежного баланса нефтяной промышленности США. Руководители «Standard Oil» продемонстрировали мне различия между экономической статистикой и реальностью. Они объяснили, как использование «удобных флагов» в Либерии и Панаме позволяет им избегать уплаты подоходного налога как в странах-производителях, так и в странах-потребителях, создавая иллюзию, что прибыли они не получают. Ключевым было «трансфертное ценообразование». Для уклонения от уплаты налогов транспортные филиалы этих центров «налоговой оптимизации» покупали сырую нефть по низким ценам в ближневосточных или венесуэльских филиалах. Эти транспортные и банковские центры, на которые не налагался налог на прибыль, затем продавали нефть по завышенным ценам на нефтеперерабатывающие заводы в Европе и других странах. Трансфертные цены устанавливались такими высокими, что не оставляли никакой прибыли для декларирования.

С точки зрения платежного баланса каждый доллар, потраченный нефтяной промышленностью за рубежом, возвращался в экономику США всего за 18 месяцев. Мой доклад лег на столы всех американских сенаторов и конгрессменов, и нефтяная промышленность была освобождена от контроля посредством платежного баланса, введенного во время войны во Вьетнаме президентом Линдоном Джонсоном.

Моя последняя задача в «Chase» была связана с проблемой доллара. Меня попросили оценить объем преступных накоплений, перетекающих в Швейцарию и другие секретные убежища. Госдепартамент попросил «Chase» и другие банки создать отделения в Карибском бассейне для привлечения в долларовые активы денег наркоторговцев, контрабандистов и их родственников, чтобы поддержать доллар в условиях оттока средств на военные кампании за рубежом. Конгресс помог и не ввел 15-процентный налог на удержание процентов по казначейским облигациям. Мои расчеты показали, что наиболее важными факторами в определении валютных курсов были не торговля и не прямые инвестиции, а «ошибки и упущения», эвфемизм для финансовых спекуляций. Самыми большими спекулянтами являются наркоторговцы и государственные чиновники, присваивающие экспортные доходы своей страны. Казначейство и Госдепартамент США стремились обеспечить безопасное убежище для своих доходов, отчаянно пытаясь компенсировать расходы на войну.

В 1968 году я расширил свой анализ потока платежей, чтобы охватить экономику США в целом, работая над годовым проектом для бухгалтерской фирмы «Arthur Andersen» (ныне несуществующей). Мои графики показали, что дефицит платежного баланса в США на протяжении 1960-х гг. был полностью связан с войной. Частный сектор – внешняя торговля и инвестиции – был сбалансирован на протяжении всех лет, а «иностранная помощь» фактически создавала профицит доллара (и должна была делать это по американскому законодательству).

Благодаря монографии меня пригласили выступить перед выпускниками экономического факультета «New School» в 1969 году, и оказалось, что им нужен преподаватель по международной торговле и финансам. Мне предложили эту работу сразу после лекции. Поскольку я никогда не изучал этот предмет в Нью-Йоркском университете, я подумал, что преподавательская деятельность поможет мне узнать, что теоретическая наука считает на этот счет.

Я быстро обнаружил, что из всех экономических дисциплин теория международной торговли была самой бессмысленной. Канонерские лодки и военные расходы не фигурируют в этом теоретизировании, равно как и важнейшие «ошибки и упущения», бегство капитала, контрабанда или фиктивное трансфертное ценообразование для уклонения от уплаты налогов. Такие исключения необходимы для того, чтобы склонить теорию торговли к извращенному и разрушительному выводу о том, что любая страна может выплатить любую сумму долга, просто снизив заработную плату. Все, что, как кажется, необходимо, – это достаточная девальвация (в основном девальвируется стоимость местной рабочей силы) или снижение заработной платы за счет «реформ» рынка труда и программ жесткой экономии. Ложность этой теории была доказана везде, где она применялась, однако она остается основной установкой МВФ.

Академическая теория денег еще хуже. «Чикагская школа» Милтона Фридмана связывает денежную массу только с ценами на товары и заработной платой, но не с ценами на недвижимость, акциями и облигациями. Она делает вид, что деньги и кредит предоставляются бизнесу для инвестиций в средства производства и найма новых работников, а не для покупки недвижимости, акций и облигаций. Мало кто пытается учесть обслуживание долга, которое должно быть оплачено за счет этого кредита, снижая расходы на потребительские товары и материальные активы. Таким образом я обнаружил, что научная теория противоположна тому, как на самом деле устроен мир. Ни у одного из профессоров не было достаточного опыта практической работы в банковской сфере или на Уолл-стрит, чтобы заметить это.

Я провел три года в «New School», пытаясь проанализировать, почему глобальная экономика поляризуется, а не сближается. Я обнаружил, что «меркантилистские» экономические теории уже в XVIII веке во многом опережали современные. Я также увидел, насколько более четко ранние экономисты осознавали проблемы других стран, полагающихся на кредиты в вопросах политики. Как объяснял Адам Смит:

Держатели облигаций заинтересованы лишь в том, чтобы как можно быстрее извлечь как можно больше денег, не заботясь о социальных потрясениях, которые они вызывают. Тем не менее, им удалось продать идею о том, что суверенные государства, а также отдельные лица имеют моральное обязательство выплачивать долги, даже действовать в интересах кредиторов, а не своего населения.

Мое предупреждение о том, что страны третьего мира не смогут выплатить свои долги, встревожило руководителя кафедры Роберта Хайлбронера. Находя эту идею немыслимой, он жаловался, что акцентирование внимания на финансовых манипуляциях отвлекает студентов от основной формы эксплуатации: наемного труда. Даже преподаватели-марксисты, которых он нанимал, не уделяли особого внимания процентам, долгам или ренте.

Когда меня пригласили на встречу в Вашингтонский институт политических исследований, я обнаружил, что левые испытывают такое же отвращение к решению долговых проблем. Когда я выразил свою заинтересованность в подготовке почвы для списания долгов стран третьего мира, один из директоров «IPS» Маркус Раскин сказал, что, по его мнению, у них еще достаточно возможностей для решения вопроса. (Прошло еще десятилетие до того, как в 1982 году Мексика взорвала латиноамериканскую «долговую бомбу», объявив о неспособности платить.)

В 1972 году я опубликовал свою первую книгу «Super Imperialism: The Economic Strategy of American Empire», в которой объяснялось, как в результате отвязки доллара США от обеспечения золотом в 1971 году основой глобальных резервов остался лишь долг Казначейства США. В результате дефицита платежного баланса, вызванного военными расходами на иностранные кампании, доллары перекачивались за рубеж. Они оказались в руках центральных банков, которые вернули их в Соединенные Штаты, купив казначейские ценные бумаги, которые профинансировали, в свою очередь, дефицит внутреннего бюджета. Это давало экономике США уникальную финансовую свободу. Они были способны самостоятельно финансировать свой дефицит, казалось бы, до бесконечности. Дефицит платежного баланса фактически оказался источником финансирования дефицита внутреннего бюджета в течение многих лет. Международная финансовая система после отвязки от золота обязывала иностранные государства финансировать военные расходы США, независимо от того, поддерживали они политику Соединенных Штатов или нет.

Мои друзья с Уолл-стрит помогли мне перейти из академической среды в мир научно-исследовательских центров и начать работать с Германом Каном в Гудзонском институте. Министерство обороны предоставило институту большой контракт, чтобы я мог выяснить, как именно Соединенные Штаты получают эту финансовую свободу. Я также начал составлять обзор рынка для Монреальского брокерского дома, поскольку оказалось, что Уолл-стрит больше интересуется моим анализом денежных потоков, чем левые. В 1979 году я написал книгу «Global Fracture: The New International Economic Order», где прогнозировалось, как США будут развиваться дальше. Одностороннее доминирование привело к геополитическому расколу по финансовым линиям, главы книги о международных отношениях описывают напряженность, разрушающую современную мировую экономику.

Позднее в том же десятилетии я стал советником Института Организации Объединенных Наций по подготовке кадров и развитию потенциала (ЮНИТАР). Моя основная задача заключалась в том, чтобы предупредить, что страны третьего мира не смогут выплатить свои внешние долги. Большая часть этих кредитов была взята для субсидирования торговой зависимости, а не для экономической реструктуризации, которая бы позволила им рассчитываться по долгам. Программы жесткой экономии МВФ по «структурной перестройке», которые сейчас вводятся по всей еврозоне, ухудшают долговую ситуацию, повышая процентные ставки и налоги на рабочую силу, сокращая пенсии и расходы на социальное обеспечение, а также распродавая государственную инфраструктуру (особенно банковскую, права пользования на водные ресурсы и природные ископаемые, связь и транспорт) монополистам, желающим получать ренту. Такого рода «перестройка» возвращает в бизнес классовую войну на международном уровне.

Важнейшим событием проекта ЮНИТАР стало совещание 1980 года в Мексике, организованное его бывшим президентом Луисом Эчеверрией. Из-за моего заявления о том, что должникам-странам третьего мира вскоре придется объявить дефолт, разгорелся спор. Хотя банкиры с Уолл-стрит обычно предчувствуют, что что-то произойдет, их лоббисты настаивают на том, что все долги могут быть выплачены, поэтому они обвиняют страны в том, что они не «затягивают пояса». Банки заинтересованы в том, чтобы отрицать очевидные проблемы оплаты «капитальных трансфертов» в твердой валюте.

Мой опыт работы с подобной спонсируемой банками мусорной экономикой, заражающей государственные учреждения, вдохновил меня начать изучение истории того, как общества на протяжении веков решали свои долговые проблемы. Мне потребовалось около года, чтобы законспектировать историю долговых кризисов, начиная со времен Греции и Рима. Но затем я начал изучать предысторию долговой практики, восходящей к Шумеру третьего тысячелетия до нашей эры. Материал об этом приходилось собирать по крупицам, так как описания истории этого ближневосточного феномена, сформировавшего западную экономическую цивилизацию, не существует.

Мне потребовалось время до 1984 года, чтобы реконструировать, как впервые появились процентные долги – в храмах и дворцах, а не в среде простых людей. Большинство долгов приходилось на их сборщиков или крупные государственные учреждения, и именно поэтому правители могли так часто списывать долги: они списывали долги перед самими собой, чтобы предотвратить разрушение своей экономики. Я показал свои находки некоторым из моих коллег-ученых, и в результате меня пригласили стать научным сотрудником по экономической истории Вавилона в Гарвардском музее Пибоди (отдел антропологии и археологии).

Одновременно я продолжал консультировать финансовых клиентов. В 1999 году компания «Scudder, Stevens & Clark» наняла меня, чтобы создать первый в мире фонд суверенных облигаций. Его управляющие директора пытались убедить меня, что страны третьего мира будут продолжать выплачивать свои долги в течение по крайней мере пяти лет, и фирма создала самоликвидирующийся фонд на это время. Он стал первым суверенным фондом благосостояния – офшорным фондом, зарегистрированным в голландской Вест-Индии и торговавшим на Лондонской фондовой бирже.

Новые займы Латинской Америке перестали давать, стран-должников оставили настолько отчаянно нуждающимися в средствах, что аргентинские и бразильские долларовые облигации выпускали под 45 процентов годовых, а мексиканские среднесрочные – под 22 процента. Однако попытки продать акции фонда американским и европейским инвесторам провалились. Они были проданы в Буэнос-Айресе и Сан-Паоло, главным образом элитам, которые держали высокодоходные долларовые облигации своих стран на офшорных счетах. Это показало, что финансовые менеджеры будут продолжать выплачивать внешние долги своих правительств, пока они платят сами себе как «держателям облигаций янки» в офшорах. В 1990 году фонд Скаддера достиг второй по величине доходности в мире.

В течение этих лет я предлагал крупным издателям написать книгу, предупреждающую о том, что пузырь вот-вот лопнет. Они сказали мне, что это все равно, что говорить людям, что хороший секс прекратится в раннем возрасте. Разве я не могу добавить хорошие новости в мрачный прогноз и рассказать читателям, как они могут разбогатеть от грядущего краха? Я пришел к выводу, что широкая общественность начинает интересоваться крупным крахом только после того, как он произойдет, а не в преддверии, когда еще можно все предотвратить. Быть «доктором Зло» в вопросах долгов – все равно что стать антифашистом преждевременно.

Поэтому я решил сосредоточиться на исторических исследованиях и в марте 1990 года представил свою первую работу, в которой были обобщены три открытия, столь же радикальные с антропологической точки зрения, как и все, что я написал в области экономики. Господствующая экономическая теория все еще находилась в плену индивидуалистической «австрийской» идеологии, предполагавшей, что взимание процентов – универсальное явление, восходящее к палеолитическим индивидуумам, поставлявшим скот, семена или деньги остальным древним людям. Но я обнаружил, что первыми и, безусловно, главными кредиторами были храмы и дворцы Месопотамии бронзового века, а не частные лица, действовавшие самостоятельно. Взимание определенной процентной ставки, по-видимому, распространилось из Месопотамии в Грецию и Рим примерно в VIII веке до н.э. Норма процента в каждом регионе не основывалась на производительности труда, а устанавливалась исключительно исходя из простоты расчета в местной системе дробной арифметики: 1/60 в месяц в Месопотамии, а затем 1/10 в год в Греции и 1/12 в Риме.

Сегодня эти вопросы изучаются в рамках ассириологии и археологии. В 2012 году книга Дэвида Гребера «Debt: The First Five Thousand Years» связала воедино различные нити моей реконструкции эволюции долга в древности и его частого прощения. В начале    1990-х годов я попытался написать собственный обзор, но не смог убедить издателей в том, что ближневосточная традиция библейского списания долгов твердо обоснована. Два десятилетия назад историки экономики и даже многие библеисты считали Юбилейный год всего лишь литературным воплощением, утопическим бегством от практической реальности. Я столкнулся со стеной когнитивного диссонанса, возникающего при понимании того, что эта практика была засвидетельствована и подробно описана в декларациях «Чистого листа».

Каждый регион имел свой собственный термин для таких деклараций: шумерский «амарги», означающий возвращение к состоянию «матери» (Ама) – «мир в равновесии»; вавилонский «мишарум», а также «андурарум», который Иудея заимствовала как «дерор», и хурритский «шудуту». Египетский Розеттский камень отсылает к традиции амнистии по долгам и освобождения изгнанников и заключенных. Священным был не долг, а регулярное списание кредитов аграриям и освобождение рабов для сохранения социального равновесия. Такие амнистии не нарушают баланса, а необходимы для сохранения социальной и экономической стабильности.

Чтобы заручиться поддержкой ассириологов и археологов, Гарвард и несколько донорских фондов помогли мне создать Институт по изучению долгосрочных экономических тенденций (ISLET). Мы планировали проводить серию совещаний каждые два-три года, чтобы проследить истоки экономического предпринимательства, приватизации, землевладения, долгов и денег. Наша первая встреча состоялась в         Нью-Йорке в 1984 году по теме приватизации на древнем Ближнем Востоке, а также в древней Греции и Риме. Сегодня, два десятилетия спустя, мы опубликовали пять томов, описывающих историю зарождения экономики западной цивилизации. Я часто ссылаюсь в этой книге на то, как более ранние общества решали свои долговые проблемы, тогда как современный мир, защищая кредиторов, позволяет долгам поляризовать и ослаблять экономику.

К середине 1990-х годов Хайман Мински и его коллеги разработали более реалистичную современную финансовую теорию сначала в Бард-колледже Института Леви, а затем в Университете Миссури, Канзас-Сити (UMKC). Я стал научным сотрудником по недвижимости и финансам в «Levy writing» и вскоре присоединился к команде профессионалов, включавшей Рэнди Рэя и Стефани Келтон, которых пригласили создать учебную программу по экономике в области современной денежной теории (СДТ) для UMKC. В течение последних двадцати лет мы пытались продемонстрировать, какие шаги необходимо сделать для того, чтобы избежать безработицы и повсеместной практики передачи собственности должников кредиторам, разрывающей современную экономику.

Я представил свою базовую финансовую модель в Канзас-Сити в 2004 году, ее диаграмму я повторно продемонстрировал в своей статье в «Harper’s» в мае 2006 года. Газета «The Financial Times» воспроизвела диаграмму, назвав меня одним из восьми экономистов, предсказавших крах 2008 года. Но моей целью было не просто предсказать его. Все, кроме экономистов, это предвидели. Моя диаграмма демонстрировала финансовую динамику, которая делает крахи неизбежными. Впоследствии я написал серию статей для «Financial Times», описывающих, как Латвию и Исландию используют в качестве площадок для генеральной репетиции перед тем, как перейти к остальной Европе и Соединенным Штатам.

В XVIII и XIX веках человечество лучше осознавало разрушительную силу долга (не говоря уже о бронзовом веке четыре тысячи лет назад). Это привело к тому, что экономисты в попытках защитить кредиторов исключили историю экономической мысли из учебной программы. Господствующая экономическая теория начала выступать на стороне кредиторов, за жесткую экономию (то есть против труда) и против правительства (за исключением необходимости спасения налогоплательщиками крупнейших банков и вкладчиков). Подобные идеи были взяты на вооружение Конгрессом, университетами и средствами массовой информации, транслировавшими ложную схему того, как работают экономики. Поэтому большинство видят реальность так, как она написана – и искажена – одним процентом людей. Это пародия на реальность.

Якобы проповедуя идеологию свободного рынка, основная масса экономистов, защищающих кредиторов, отвергает то, что писали классические экономические реформаторы. Остается выбирать между централизованным планированием государственной бюрократии или еще более централизованным планированием финансовой бюрократии Уолл-стрит. Золотая середина – смешанная государственно-частная экономика – была почти забыта, осуждена как «социализм». Однако все успешные экономики в истории были смешанными.

В этой книге объясняется, каким образом накопление сбережений и долгов было политизировано для осуществления контроля над правительствами. Это поможет найти выход из сложившейся ситуации. Общая тенденция такова, что величина долга растет до тех пор, пока не произойдет финансовый крах, война или политическое списание. Проблема не только в долгах, но и в накоплениях, указанных в колонке бухгалтерского баланса «Активы», которые принадлежат в основном одному проценту населения. Эти накопления, как правило, предоставляются в долг оставшимся 99 процентам.

Что касается финансовой динамики в деловом секторе, то сегодняшние «акционеры-активисты» и корпоративные рейдеры финансируют отрасль таким образом, что это скорее мешает, чем способствует накоплению материальных активов и занятости. Кредит становится все более грабительским, вместо того чтобы позволить индивидуальным, корпоративным и государственным должникам зарабатывать деньги на выплаты.

Такую модель долга, где предпочтение отдается нетрудовому и спекулятивному доходу (экономической ренте), а не прибыли, полученной за счет использования рабочей силы для производства товаров и услуг, классические экономисты определяли как непродуктивную. Поэтому начнем с рассмотрения того, как первые исследователи экономики свободного рынка эпохи Просвещения потратили два столетия, пытаясь предотвратить господство рантье, которое душит современные экономики и низводит демократии до состояния финансовых олигархий.

Чтобы подготовить почву для этой дискуссии, необходимо пояснить, что речь идет об оруэлловской стратегии риторического обмана и представлении финансов и других секторов под управлением рантье как неотъемлемых частей экономики, а не отдельной системы. Это именно та стратегия, которую в природе используют паразиты, обманывая своих хозяев, что они не свободные наездники, а часть тела хозяина, заслуживающая защиты.

Из книги Майкла Хадсона «Убить хозяина: как финансовые паразиты и долговая кабала разрушают мировую экономику», принять участие в сборе средств на перевод можно ЗДЕСЬ