"Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет".
(Евангелие от Матфея: 4, 16)
Стоит перед глазами картина: прилежный ученик, отличник, по заданию учителя географии кроит карту своей Родины, отрезает окраины, придает ей новые контуры. И видится ученику в этом страшном метафизическом паззле разлом земной коры, когда твердь под ногами после неведомых сотрясений, после извержения адских вулканов, дрейфует, словно расколовшаяся льдина. И в эти разломы проваливаются жилые дома и больницы, школы и университеты, военные части и заводы, музеи и библиотеки. От пространства откалывается время, от территории отслаи- ваются эпохи. Родина остается обнаженной и беззащитной, как черепаха без панциря, как моллюск без раковины.
Бумага школьного атласа начинает кровоточить, истерзанная карта начинает стонать, как стонет земля от забитых в нее пограничных столбов, как стонет солдат, которому без наркоза, на живую, ампутируют руки и ноги.
Как же сразу не распознали в этом учителе географии изувера и мучителя? Почему позволили ему давать такие задания, ставить такие эксперименты над юными сердцами?
И плачет русский отрок с окровавленными ножницами над русской землей, боится шевельнуться, будто остался под ним клочок выжженной земли, а вокруг — бездна. Плачет и с ужасом ждет, какое задание даст учитель истории. Плачет и зовет на помощь святых русских князей Александра Невского и Дмитрия Донского, чтобы вновь собрать воедино родную землю, услышать "поступь Русской Победы".
И было это в сентябре 91-го.
Время Русской Победы
Есть два восприятия времени: одно можно отождествить со знаменитой картиной Дали, где часы растекаются, как расплавленный воск; другое подобно музыкальному опусу Свиридова "Время вперед". В первом случае время вяло и аморфно, стрелки оплывших часов замерли в конкретной точке — и нет ни прошлого, ни будущего, ни исторической памяти, есть только здесь и сейчас, есть точка, а не перспектива. Так измеряет время западная цивилизация. Второй случай предполагает стрелу времени, выпущенную крепкой рукой из упругого лука. К этой стреле привязана путеводная нить, сшивающая эпохи — таково время русской цивилизации.
Швейцарским часам противостоят часовые пояса, скрепленные поясом Богородицы, пролагающим путь в жизнь вечную: "В то время, когда дотошная Европа конструировала швейцарские часы и музыкальные машины, русские строили Империю "часовых поясов", "сочиняли музыку безграничных пространств"".
Неслучайно в церковнославянском языке — фундаменте русской культуры и опорном столпе русской души — два будущих времени. И одно из них метафизическое, не подчиняющееся исчислению в секундах. У этого времени особые счетчики: сердцебиение матери, которое слышит новорожденный, удар ратного меча о вражеский щит и шлем, удар трудового молота о наковальню.
Неслучайно в церковнославянском языке четыре прошедших времени — свидетельство глубокой исторической памяти, ведь наши летописи ведутся от сотворения мира.
Русские — поводыри для всего мира, сталкеры в аномальной зоне, конструкторы таинственной машины времени, они "стремятся к тому, чтобы колея истории привела человечество в рай". Русские порываются в прошлое не для того, чтобы наступить на бабочку, а для того, чтобы вложить в руки Пересвета и Матросова АК-47.
Грядущее пугает новой эсхатологией и новой энтропией: "Мы попадаем в огромный исторический перерыв, в огромную чёрную дыру, где останавливается русское время". Противостоять черной дыре безвременья может "пасхальность нашего времени", которая "угадывается в васильковых глазах ребёнка, в стальных зрачках вернувшегося с войны солдата" и "время русского творчества, русского возрождения, приближающего нас сквозь всю тьму, огорчения и несчастия к неизбежной Русской Победе". Творчество, призывающее творить, а не вытворять.
Пустевшее двадцать лет русское поле дало новые всходы. Жернова труда, мысли и духа перемололи их в белоснежную муку. И теперь "в народном сознании, как в квашне, поднимается новое тесто, зреет хлеб будущего. Еще не виден пекарь, еще не намаслен противень, но уже пылает печь, готовая сотворить каравай Русского Будущего". Русские никогда не знали легкого хлеба, всегда бились за урожай до последнего колоска, потому и не променяли святую просфору на изысканный круассан.
Тоска по великой работе породила "перенасыщенный раствор русских ожиданий". И сейчас, когда в него влились праведный помысел, молитвенное слово и богоугодное дело, эта сладчайшая сыта медвяная, утоляющая духовный глад, разольется по всей бескрайней Империи.
Пространство Русской Победы
Есть особый Божий промысел в том, что в названии города, где находится гроб Господень — Иерусалим — как корень слова и бытия мы слышим родное нашему уху "рус": "Россия — излюбленная Христом страна". Неведомо, в каком провидческом сне режиссер Тарковский узрел Христа, идущего среди "бедных селений" на Голгофу, в этом выразились многовековые чаяния русской души. Русское пространство "приглашает Христа на его истинную Родину, в святую Россию, которая связала свою судьбу с Христовым преображением мира, в слезах и скорбях добывая для мира истину о бессмертии". Истина и бессмертие добываются "не силой, а любовью... не принуждением, а Верой и Добром".
Именно сейчас "настало время вновь собирать иконостас", где Божественный свет источают Владимирская Богоматерь, Ангел Златые Власы, "Троица" Рублева, "Спас в силах" Феофана Грека, лики царственных страстотерпцев, патриарха Тихона, архиепископа Иллариона Троицкого, воина Евгения Родионова.
"Россия — ковчег, который плывёт среди мутных вод всемирного наводнения", среди тонущих "титаников". На этом ковчеге есть место для моряков с "Варяга" и "Курска", этот ковчег бросает спасительную шлюпку русским поэтам, писателям и философам с "Пруссии" и "Бургомистра Хагена".
Русскому ковчегу тесно в узком и мелком проливе национализма, ему необходим открытый океан Империи: "Желающие изъять имперское содержание из исторической русской судьбы обрекают Россию на убогий этнографический заповедник для услады завоевателей, на музей, где немцы и китайцы станут с любопытством рассматривать шапку Мономаха и стоптанные валенки Сталина, фотографии "Бурана" и танка Т-34". Тот, кто однажды познал чистоту бескрайних океанских вод, никогда не станет пить из западной канализационной трубы, а "воспаленной губой припадет" к фонтану "Дружба народов", который окропляет ростки единения, пробивающиеся сегодня в каменистой почве когда-то оторванных от Империи пространств.
Материя Русской Победы
Время и пространство, как сказали бы суровые физики, "единственные измерения, в которых может существовать материя". Но Святитель Лука Войно-Ясенецкий — архиепископ Крымский и лауреат Сталинской премии за исследования в области гнойной хирургии — проповедовал, что Божественная энергия преобразует материю в дух.
Оттого русские самолеты и танки становятся псалмами Победы. Оттого создание атомной лодки подобно отливу колокола, когда удара бутылки шампанского о корму ждут, как первого серебряного гуда, врачующего раненые души. Оттого одновременно с закладкой новых заводов благословляют закладку новых часовен. Оттого мичуринские "Сады до горизонта" вырастают в сады русского рая с дивными соловьями и молодильными яблоками. В пору расцвета Империи мы "трудились вместе на одном стапеле, лежали в одном окопе, летели в одном космическом корабле" — и все это было и есть во славу Бога и Отечества.
Русская материя не подчиняется физике, системе СИ, живет метафизикой, преодолевает смерть и разрушение, потому что "идея сильнее материи", Божий промысел спасительнее голого расчета. У нас особый счет: единица в одночасье может стать равна миллиону, если, пусть даже уже в предсмертных муках на кресте, свершилось покаяние: "истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю".
Русский, как никто другой, знает, как пятью хлебами можно накормить тысячи. Когда дерзкий студент, прикуривающий от лампады, на замечание Иоанна Кронштадтского ответил пощечиной, и преподобный расплескал на храмовый пол причастие, гранитные плиты изъяли и погрузили в Неву. И видит Бог, этим причастием, утоляя глад телесный и духовный, спасались герои блокадного Ленинграда, черпая воду из скованной льдом реки. И подобных примеров одухотворения материи русское бытие знает множество. Они сливаются в единую симфонию, от которой бежит грех, прах и тлен.
Эту симфонию источает брусчатка на Красной площади, эта симфония слышна на Куликовом и Бородинском полях. Ее можно услышать в поступи Сергия Радонежского, которому в Троице-Сергиевой лавре сегодня каждый год перешивают облачение — оно зримо истлевает, оттого, что святой ходит по всей Руси и как "ловец человек" спасает нас, утопающих.
Эта симфония звучала в псалмопении великой княгини Елизаветы, сброшенной палачами в шахту. Эта симфония — в последнем стуке моряков с подлодки "Курск", пославших нам не панический SOS, а стоический завет "Отчаиваться не надо".
Симфония сливается со светом "Звезды преображения", вобравшей в себя сияние Вифлеемской звезды, Звезды героя и "звезды полей" — так материя переходит в дух.
Дух Русской Победы
Между народом и people огромная разница: если people "хавает", то народ вкушает. Русский человек никогда не станет ни "бездыханной песчинкой" в пустыне, ни офисным планктоном, а русский народ никогда не будет "массивом антропомассы". В каждом из нас есть мощный древесный корень и неземной цветочный аромат.
В наших садах растут не "розы революции", а "розы мира", не "цветы зла", а "колокольчики и ромашки". Наши цветы со своего луга Пантелеймон высадил на канавку Серафима Саровского, возложил их в храмах Матроны Московской и Ксении Петербуржской.
Русские монастыри — духовные цитадели, "крепости, о стены которых разбиваются адские полчища". Никакие сотовые вышки и космические спутники никогда не наладят такой связи, которая живет в соборной молитве лавр и пустынь. Наши духоносцы общались, преодолевая пространство и время: Сергий Радонежский отвечал поклоном на поклон Стефана Пермского, находясь за десятки верст от духовного брата. Серафим Саровский являлся Иоанну Кронштадтскому и пророчил о том, что совсем скоро ангелы не будут успевать возносить на небо русских святых — в Великую Отечественную войну пророчество сбылось.
"Русская душа — это поле битвы мирового зла и мирового добра. Мировой тьмы и мирового света" — молитвы одного русского старца хватит, чтобы отсохла рука того, кто тянется к адской красной кнопке.
"Россия — снова алтарь, в котором раскрыто золотое Евангелие, и мы, склоняясь над ним, принимаем участие в метафизической схватке. Мы снова — воины, исповедники". Мы не разучились круговой обороне и соборной молитве. Наши тропы к храму не заросли сорняками. Мы сохранили Евангелия и Псалтири прадедов и военные кители с наградами дедов.
Враг силен, "пятая колонна" плотна, тьма густа: "Но тьма не всесильна. Мироздание состоит не из тьмы. В мироздании сверкает ослепительный божественный свет, и его лучи, его крохотные золотые искры пробиваются сквозь любую тьму, останавливают её, дают ей отпор".
"Имеющий очи да узрит" — и мы увидели свет. И воссиял свет над нами. Великий свет Империи.
И вот прошло двадцать с лишним лет. Сменилось поколение. И уже новый ученик, какой-то генетической памятью помнящий о слезах отца, кроившего в детстве Родину, сел за урок географии. Открыл контурную карту и растерялся — нет никаких обозначений. Отчаялся, будто заблудился в лесу. И вдруг явились ему два светлых мужа в ратных одеждах, озарили своим сиянием, указали перстами, где проводить границу Отечества. И провел счастливый отрок — и почувствовал вдруг притяжение земли, словно раны на ней затянулись.
Родина стала расти и шириться. Выжженная земля ожила, дала молодые ростки. И разлился свет над Великой Империей — то был свет Божий. И послышалась поступь по Империи — то была поступь Русской Победы.
