В статье, которую мы воспроизвели на geopolitica.ru "Базель-3" , содержится весьма в целом корректный анализ завершения процесса по имплементации положений Третьей части Базельского соглашения (Базель-III), разработанного Базельским комитетом по банковскому надзору. Основной мыслью статьи Александра Халдея является замечание о фундаментальном изменении статуса золота в финансовой системе, причисленного к первой категории в структуре пассивов банков, то есть приравненного в этом качестве к деньгам. По этому поводу у меня возникло несколько соображений.
Как всем известно Бреттон-Вудские соглашения 1944 года утверждали основой валютных взаиморасчетов в мировой экономике отношение конкретной национальной валюты к доллару, который в свою очередь привязывался к золоту. Ранее всеобщим эквивалентом выступал «золотой стандарт», что обеспечивало возможность конвертации любой валюты, независимо от страны, где бумажные деньги были напечатаны. Доллар жёстко приравнивался к стоимости тройской унции (35 $), что было обеспечено объемом золотовалютных запасов США, то есть играл роль, по сути, прямого эквивалента золота. В 1971 году эта система рухнула, и жесткая связь доллара с золотом была упразднена, после чего и курс доллара и цены на золото стали определяться рынком, а обмен валют проходил по плавающему курсу на основании пересчета к доллару (якобы для удобства). Если в Бреттон-Вудской системе доллар был мировой резервной валютой в сил жесткой привязки к доллару, то теперь он становился таковой сам по себе, что давало США возможность печатать столько денег, сколько было необходимо их экономике, тогда как другим странам оставалось только играть по американским правилам.
Следует задаться вопросом: почему все страны приняли гегемонию доллара после отказа от Бреттон-Вудской системы, то есть когда была упразднена привязка к золоту? Чтобы понять это, надо обратиться к более раннему этапу – к периоду Великой депрессии в США, когда, казалось бы, крах американской экономики был неизбежен. Как мы знаем, его удалось избежать с помощью New Deal Рузвельта, принявшего Кейнсианскую модель, где государству отводилась ведущая роль в преодолении кризиса. Все три страны, игравшие в ХХ веке ведущую роль в мировой экономике – США Рузвельта, Германия Гитлера и СССР Сталина – в какой-то момент в 30-е годы имели экономически довольно сходные структуры с доминирующим фактором государства – кейнсианство, национал-социализм и сталинская индустриализация различаются лишь в оттенках, это разные формы госкапитализма с планом, регуляцией и постановкой стратегических задач. Когда от New Deal было решено отказаться, большинство американских экономистов прогнозировали повторение Великой депрессии и неизбежность нового краха. Этого не произошло. Почему? Потому, что началась Вторая мировая война и госзаказ на военную промышленность заменил собой кейнсианскую государственность. В Германии и СССР картина оставалась прежней, но в отличие от них США располагались далеко от фронтов, уничтожающих население и в том числе экономику европейских народов. В конце Второй мировой войны как раз и были заключены Бреттон-Вудские соглашения, фиксирующие успехи американской экономики и ее ведущую роль в капиталистическом лагере, сложившемся по результатам войны. Однако мир для США был новым испытанием. Госзаказ должен был быть упразднен, и поэтому отложенное за счет войны наступление Великой депрессии-2 снова казалось неизбежным. 1947 год экономисты предсказывали как момент начала этой депрессии. Она снова не состоялась. А теперь почему? Потому что именно в этот год была объявлена «холодная война». И снова госзаказ на оборону, то есть снова государство становится локомотивом экономики. Но экономика в целом еще остается привязанной к золотому эквиваленту, то есть пребывает в контексте верифицируемой инстанции, позволяющей соотнести ее рост с чем-то реальным.
Конец Бреттон-Вудской системы снова ставил американскую экономику под удар, поскольку свободный курс валют и свободная цена на золото, помещали США в один ряд с другими странами, и соответственно релятивизировали ее лидерство, делая его зависимым от успеха действий в конкурентной среде. Кстати, Базельский комитет по банковскому надзору возник именно в тот период, когда рухнул Бреттон-Вуд. После конца Бреттон-Вуда, как пишет, А.Халдей: «Золото считалось резервом третьей категории для всех банков, от центральных до коммерческих, где резервы были, прежде всего, в долларах и облигациях США». Он также полагает, что золото в качестве всеобщего эквивалента вытеснила нефть, чья категория была существенно выше. Фактор нефти, действительно, резко возрос, что сделало Ближний Восток, один из самых богатых нефтью регионов, территорией напряженной геополитической игры в контексте «холодной войны».
Однако могущество доллара обеспечивалось в пост-Бреттон-Вудской системе отнюдь не собственными запасами нефти в США, которые в основном зарезервированы, и не успехом американского контроля над режимами Ближнего Востока – прежде всего над вассальной Саудовской Аравией. Этого было бы недостаточно, потому что никакого абсолютного перевеса, необходимого для закрепления за долларом статуса мировой резервной валюты, нефть дать не могла. Что же было основанием для этого? Только могущество военной машины США, продолжавшей играть роль «спасительного государства» с момента сворачивания New Deal и на всем протяжении «холодной войны». Доллар был обеспечен не просто калькуляциями FRS и бумажным станком, но именно конкретикой американского стратегического доминирования в глобальном масштабе. То есть доллар был привязан не к золоту, не к нефти и не к американской экономике, а к американскому Военно-Промышленному Комплексу. Кто был не согласен с этим, оказывался военным противником США. Структура сложилась такая: вначале американский ВПК, своего рода Deep State, потом FRS, и только потом доллары, нефть и все остальное. СССР старался организовать в рамках СЭВ альтернативную модель, но как только втянулся в игру, предложенную США на их условиях, в скором времени рухнул. Дело было не в отставании экономики, дело было в глобальной архитектуре мировой власти: если мы хоть в чем-то соглашаемся по поводу доллара, мы становимся заложниками американской военной мощи. Доллар токсичен, потому что это прямой инструмент американского – 1) военного, 2) политического и только 3) экономического -- господства.
Далее: между золотым стандартом, Бреттон-Вудом (с его фиксированной ценой на тройскую унцию в долларах) и пост-Бреттон-Вудом – вплоть до Базеля I , то есть до первого решения Базельского комитета по банковскому надзору, которое было принято в 1988 году, как раз перед окончательным крахом СССР, можно проследить скачки по дезинкарнации богатства. Золото конкретно. Доллар, привязанный к золоту, несколько менее конкретен, это только обещание золота. Доллар после 1971 года уже даже не обещание золота, а просто обещание, за которым маячит только американское военное могущество.
В 80-е начинается процесс по дальнейшей виртуализации богатства – развитие финансовых рынков, а также деривативов, хэджфондов, «портфельных инвестиций», фьючерсов и т.д., что делает сами бумажные деньги (cash) своего рода анахронизмом.
Как реакция на это в 2004 году происходит Базель – II, устанавливающий новые правила более жёсткой банковской отчетности и расширяющий полномочия регулятора, поскольку виртуализация экономики повышает уровень рисков.
Постепенно транзакции переходят в сферу Internet, пиком чего является появление криптовалют и системы blockchain. Казалось бы, этот сдвиг кладет конец однополярной глобализации с доминацией США и доллара, с опорой на военную мощь Deep State, и позволяет перейти к произвольной эмиссии, связанной только с рыночными процессами внутри сети, не привязанными вообще ни к какому эквиваленту – отсюда майнинг и т.д. Этот процесс продолжает логику глобализации, состоящую в переходе от однополярного мира к безполярному и к созданию в ближайшей перспективе Мирового Правительства, One World, цифровой демократии и глобальной либеральной Империи, интегрированной единую сеть – с Искусственным Интеллектом в качестве вначале помощника, а потом и доминатора.
И вот в такой ситуации происходит Базель III. Как это надо понимать? Прав ли А.Халдей, называющий финальную имплементацию решений Базеля – III 29 марта 2019-го по изменению категории золота с третьей на первую, самой настоящей революцией?
Конечно, полная оценка стоимости золота в банковском пассиве ещё не возврат к Бреттон-Вуду и тем более к золотому стандарту. Но… что-то в этом роде. Если мы допустим, что это лишь намёк на подобное движение, одно только это уже есть настоящая революция – причем Консервативная Революция. Надо учитывать контекст, в котором это решение принято. Несколько фундаментально важных держав – Китай, Россия и Иран (как минимум) -- решительно настроены на многополярность. Если золото становится полноценным банковским пассивом, строго эквивалентным самим деньгам, то что же теперь мешает всем «выйти в золото»? Сразу возникает наивный вопрос: у кого золота больше? Это вообще не имеет никакого значения. Если оно торгуется на рынке, его всегда можно купить, сколько бы оно ни стоило. В отличие от доллара золото никому не принадлежит, а в отличие от криптовалют – оно пальпабильно, то есть верифицируемо процедурами оффлайн технологий. Доллар тоже никому не принадлежал бы, будь его основой нефть или что-то еще, что торгуется. Но американская военная машина не торгуется. Пока. А вот в условиях возврата к золоту – будет торговаться. Нет цены только у того, что само устанавливает цену. У всего остального есть цена, пусть большая, но есть. США в условиях золотого эквивалента не смогут отказать в продаже своего оружия – включая самое новейшее, если только не провозгласят социализм или национал-социализм. В любом другом случае все покупается. Но социализм или национал-социализм в США это другая история, отныне, кстати, вполне возможная, что заставляет иначе посмотреть на Трампа. – Базиль–III меняет нашу оптику.
Криптовалюта как эпифеномен пост-однополярной глобализации тоже в таком случае good bye. Если же привязать её к золоту, то пропадет ее исторический смысл, и она превратится в дополнительный финансовый инструмент наряду с другими. Blockchain же может быть полезен сам по себе для повышения прозрачности сделок и контроля, но функции полной автономности сетевых транзакций он утрачивает.
