Каждый русский мечтатель — садовник. Он взращивает свои чаяния, как райские дерева, собирает душистые плоды пророческих снов, чтобы напитать ими всех, кто истосковался по спасительным образам и смыслам. Русский мечтатель лелеет в своём саду неувядаемые цветы: здесь и лилия Благовещения, и Аленький цветочек, и цветок Данилы-мастера, пустивший корни, когда в бездушный камень вошла жизнь. Но есть в этом цветнике особое чудо. Узрит его лишь тот, кто прошёл путём лишений и страданий, искушений и преодолений, заблуждений и озарений. Лишь тот, кто выполол на своей тропе цветы зла, увидит розу, в бутоне которой расцвёл весь мир.
Даниил Андреев, "мечты высокой вольный пленник", всю жизнь лелеял Розу Мира. Ещё отроком он пронёс её через Серебряный век, певцом русской природы прошёл с ней по густым лесам, берегам певучих рек, благоухающим лугам. Затем, не опалив, вынес её из адского огня войны, сберёг во Владимирской тюрьме, где, замерзая, отдавал цветку своё последнее тепло. Когда измученный, лишённый сил и здоровья, Андреев вышел из застенков, казалось, вместо надорванного сердца он вложил себе в грудь Розу Мира, и она пульсировала, продлевая дни мечтателя, чтобы он успел записать свои откровения.
Роза Мира — это образ всеобщего благоденствия. Оно наступит, когда уже не будет главенства одних и притеснения других, когда будут преодолены "валы между народами", когда Дух преобразит материю, когда Свет вытеснит тьму.
Подлинный художник слова, Андреев шёл разными путями к изъяснению Розы Мира: через эпос, лирику и драму, через философский трактат, через пьесу "Железная мистерия", через книгу стихотворений "Русские боги". И если в трактате и пьесе Андреев — вселенский мечтатель, выразитель наднациональной мечты, то в стихах он мечтатель русский.
Поэзия Андреева соткана из русской природы, русской истории, православия, русских горестей и радостей. Поэзия Андреева — русская мечта, золотым лепестком сияющая в бутоне Розы Мира. Этот лепесток скрепляет бутон, не даёт ему рассыпаться, без этого лепестка всё блекнет, всё теряет смысл. Описать золотой лепесток может только поэзия, которая "всё явное делает тайным", ибо мечта без тайны невозможна, чем больше тайны в мечте, тем она ближе, тем явственнее:
Усни, — я мечтаю над нашею тайной —
Прекрасною тайной цветов и детей.
Андреев созидал "Русских богов" как поэтический ансамбль, как мозаику, как симфонию: есть изначальный, промыслительный замысел, где всё подчинено золотому сечению русской мечты. И если "Русские боги", согласно замыслу, должны состоять из двадцати книг, то число и последовательность их непременно сохраняются. Недописанные или невосстановленные после заключения книги автор не вырвал из замысла, он оставил пробелы, обозначив лишь названия и дав краткие комментарии. Эти пробелы подобны пропускам Менделеева в его таблице химических элементов, когда учёный, осознавая гармонию природы, предвидел открытие новых элементов и заполнение пустот. Так и в поэзии: смыслы, ещё не выраженные в слове, не растворяются, не исчезают, ждут своего воплощения.
Одна из ненаписанных книг в "Русских богах" — "Плаванье к Небесному Кремлю". "Поэма должна была начинаться реальным плаваньем по русским рекам — мимо пристаней, лугов, лесов, тихих деревень и городов с древними умолкшими церквами. Потом течение поэмы должно было неуловимо сместиться, полуразрушенные церкви оживали, начинался колокольный звон несуществующих на Земле колоколов, переходящий в благовест храмов Небесного Кремля", — раскрывает замысел автор.
Образ Небесного Кремля, который был задуман как замковый камень поэтического собора Андреева, постоянно возникает в "Русских богах", озаряет их неотмирным светом:
Небесный Кремль — мечта народа,
Итог и цель, сквозит вверху:
Лучом сквозь толщу небосвода
Он прикасается к стиху.
Он прикасался к душам зодчих,
Осуществлявших Кремль земной, —
Ко всем, искавшим правды Отчей
И мудрости земли родной.
Поэт прозревает, что всё в земном мире: горы, страны, города, люди, дома, памятники, — имеет свои антиподов в мирах горнем и дольнем. Наш мир — лишь тонкая мембрана между тьмой и светом, сквозь которую в разные периоды истории в жизнь врывается то один, то другой мир. Отсюда интерес Андреева к смутным временам, к эпохам перемен, когда "мечты отливаются в формы великой и страшной страны".
Андрееву открылось, что Кремль, возведённый в самом сердце России — это не Кремль земной, а Кремль Небесный. Горним антиподом он сошёл на Землю, освятил русское время и русское пространство, и все, кого он "обнял на восходе жизни — не усомнятся в Боге и в Отчизне". Оттого Россия для всего мира непостижима. Оттого напускают на неё полчища тьмы из мира дольнего.
Небесный Кремль рождает "синхронность бытия", когда "золотою симфонией поют согласованно разнозначные струи времён", когда все времена России устремляются в будущее. У прошлого есть будущее, и это не настоящее, а параллельное бытие времени. Так Медный всадник в "Ленинградском апокалипсисе", простирая длань, прорывает кольцо вражеской блокады. Так Андрееву удалось посмотреть на свою жизнь с трёх вершин Серебряного века: во многих стихах он создал поэтический мир, каким увидели бы его Блок, Гумилёв и Хлебников, проживи они ещё три десятка лет. В стихах Андреева мы встречаем Прекрасную Даму того, чей взгляд мерцал "через дымные ткани времён". Слышим гул заблудившегося трамвая того, кто ощущал "подвига тяжкую власть". Зрим, как "синеют ночные дорози" того, кто "открыл возврат времён" и "вычислил рычаг племён".
У настоящего есть будущее, и это не грядущее, а тоже параллельное бытие времени, в котором поэт преодолевает тюремные стены и уплывает в "моря своей души":
В недрах русской тюрьмы
я тружусь над таинственным метром
До рассветной каймы
в тусклооком окошке моём.
Дни скорбей и труда —
эти грузные, косные годы
Рухнут вниз, как обвал,—
уже вольные дали видны,—
Никогда, никогда
не впивал я столь дивной свободы,
Никогда не вдыхал
всею грудью такой глубины!
У будущего есть будущее: в нём Андреев, подобно русским космистам, своей философской мыслью прокладывает Гагарину "крестный путь к задаче мировой". Недоживший всего нескольких лет до полёта человека в космос, поэт предчувствовал этот не только технический, но и духовный рывок:
Как радостно вот эту весть вдохнуть:
Что по мерцающему своду
Неповторимый уготован путь
Звезде, цветку, душе, народу.
Синхронности бытия подчинено и слово Даниила Андреева. Русская мечта, выраженная таким словом, неуничтожима: рукописи конфискуют и сожгут, но мечта не умрёт. Новые поколения вновь придут к ней, но потеряют драгоценное историческое время, окажутся отброшенными от мечты на десятки, а может, и сотни лет. Потому Андреев стремился сохранить в памяти все уничтоженные строки, вынес из тюрьмы на клочках бумаги всё, что мог, чтобы потом каждый день отвоёвывать у смерти время для завершения замыслов.
Горькая чаша жизни была выпита Андреевым до дна, но сладкая чаша творчества осталась недопитой. Невоплощённые образы поэта сияют над потомками неразгаданными созвездиями. И может быть, найдётся продолжатель, который посмотрит на двадцать первый век глазами певца Розы Мира, изречёт недосказанное, докажет, что дух неодолим, что чем прочнее земные путы, тем зримее небесная дорога:
Будто льётся в просветы окон
Вечный, властный, крылатый зов…
Будто мчишься, летишь конь-о-конь
Вдаль, с посланцем иных миров.
Смерть Даниила Андреева тоже стала будущим будущего. В детстве ради встречи с умершей матерью он хотел броситься в омут, преодолеть мембрану реального мира. Но тогда оказался бы в мире дольнем, окунулся бы во мрак. Он выжил, чтобы развеять мрак на земном пути, чтобы уйти в мир горний, причастившись. Это случилось в день Преподобного Алексия, человека Божьего — святого, что терпением уподобился многострадальному Иову и уничижённому Лазарю.
В Небесном Кремле поэта встретила мать с золотой розой в руке. У розы не хватало одного лепестка. Мать однажды бросила его на земную тропу сына как свидетельство Царствия Божия. Сын сохранил лепесток, принёс его с собой слегка очервлённым, восстановил дивный бутон.
