Животворящая сила купаленки.
Туристические поездки по святым, а потому памятным для сердца русского человека, местам я совершала и раньше. Но эта многим была не похожа на предыдущие. Не всей семьёй, а только с дочерью. Не на своём авто, а на экскурсионном. Не по близлежащим московским или подмосковным храмам и монастырям, а в отдалённую Серафимо-Дивеевскую обитель, путь к которой пролегал через мордовские леса, чащи, болота.
Страшновато было отправляться из всегда любвеобильной, комфортабельной и в тот день по-особенному солнечной, тёплой и нарядной Москвы в места провинциальные, и, как казалось мне, совсем глухие и невзрачные, коих и в современной России ещё много. И всё же, хорошо зная географическую карту и умея по-штурмански ориентироваться в картографических изысках, я предвкушала встречи с древними городами России: Владимиром, Нижним Новгородом, понимая, что главное для паломника в них – храмы.
Как и заинтригованного иностранца, меня всегда тянуло прикоснуться к тайне, которую олицетворяли наши соборы с их радужным колокольным звоном и богослужебным песнопением, как музыкой, застывшей даже в камне, стремящемся ввысь гигантских размеров купольными свечами. Таинство храмового искусства Руси, которое учит доброму общению даже на расстоянии, оставляя восторг в сердце, всегда сначала завораживает, а потом покоряет, пленяя коленопреклоненным отношением к нему. Потому, войдя в храм, трудно заставить себя выйти обратно в огнедышащую и всепоглощающую домну цивилизации.
И вот мы с дочуркой в зеркально-белоснежном экспрессе, которому предстоит взбороздить просторы затерявшейся в необозримых российских далях Мордовии. У нас первые места. И рядом с нами гид, как мы его тогда называли. Ему-то мы и будем обязаны всю свою оставшуюся жизнь чудом, свершившимся с нами близ священной купаленки Серафима Саровского.
Собственно, чудес, доказавших мне убожество моего представления о России, было много. К ним я отношу и красоту мордовского пейзажа, пленившего меня непролазными дебрями с одной стороны дороги, где верхушками лесных айсбергов поблёскивал снег, и появившимися на солнечной кромке нашего пути первыми подснежниками, воочию убеждавшими, что весна-красна не заставила себя ждать и в местах лагерных поселений. Именно там, как островок благочестия и святости, возник когда-то Санаксарский мужской монастырь, на территории которого покоится прах Фёдора Фёдоровича Ушакова. Сюда стремился адмирал при жизни, а уйдя в отставку, и поселился в родовом имении, которое с пригорка вглядывается в храмовые выси монастыря. Необходим он здесь, как светоч веры, как поводырь для слепого…. Подъезжая к монастырю, мы были ритуально омыты ливнем.
Особое чувство благоговейности в обычной, светской для нас, жизни – большая роскошь. В монастыре это почти бездыханное, невесомое состояние присутствовало во всём. Словно оказавшись в другом измерении, робко, еле заметно, поглядываешь на чёрные облачения монахов, добровольно отказавшихся от мирской суеты ради спасения не только своей души, но и всего мира. Как исполины, не шелохнувшись, стояли они в отстранённости от всего земного на вечернем богослужении. «Богатыри, - не мы…» – невольно вспоминаешь слова классика. И понимаешь, что есть они, Осляби, Пересветы, и сегодня. Есть, как чудо, способное и на земле по-доброму хлопотать, и в заоблачные дали воспарять силой своего духа, для укрепления которого и мы отправились подальше от московской обыденности.
Затемно, уже поздно ночью мы въехали в Дивеево, ошеломившее нас храмами-великанами. Ослепительной белизной своих стен они смело врезались в густую темноту дивеевской ночи. Позади – чудесное хлебосолье Санаксарского монастыря, впереди – дивеевские купаленки. Они опоясывают монастырь как роднички святости. Целебная сила каждого из них возвращает из телесной и духовной немощи всякого, кто уверует.
Помнили и мы, что дали, отъезжая, обет, во что бы то ни стало не только окропиться святой родничковой водой, что мы и сделали, но и омовиться в самой купаленке преподобного Серафима.
Но непостоянство дивеевской погоды, которое оцениваешь прежде всего мистически как противоборство света и тьмы, добра и зла, тепла и холода, укрепило нас в мысли, что не в этот приезд мы совершим таинство погружения в святую воду с троекратным: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…» Думалось, достаточно молитвенного обхода канавки, исповеди, милостыни….
Когда подъехали к купаленке, тучи ещё больше скучились, пошёл дождь. Нас предупредили, что из-за непогоды купаленка вышла из берегов, и подойти близко к ней по сухому мосточку невозможно. Это тем более послужило оправданием для нас. Поклонившись крестику Преподобного Серафима, мы попросили благословения у Святого. Полюбовавшись красотами земли русской, вспомнив васнецовские и нестеровские полотна, окунув руки в почти ледяную воду, мы с чувством исполненного долга хотели возвращаться обратно, к автобусу. И, вдруг, голос нашего гида, окликнувший мою дочь по имени призывом: «Надо купаться!» И чудодейственно мой ребёнок, спешно бросая меня, летит в отведённое для переодевания место, облачается в специально купленную для купания рубаху, за ней и я с неосознанным страхом проделываю всё то же…
И вот мы гуськом, друг за дружкой (она – первая, а я – поодаль, но неотступно за ней), в обжигающей ноги воде. Сделав несколько шагов, я понимаю, что не дойду: судорогой сведёт ноги…. А вода все выше. И вот сама купаленка, в которой уже моя дочь, окунающаяся с головой и троекратно произносящая: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа»… Затем и я, немного лихорадочно от охватившего меня всю холода, сначала забивающего дыхание, а потом уходящего в небытие, окунаюсь, всё больше чувствуя тепло и благодать святых Отеческих объятий…
…Вышли из купаленки мы вдвоём, умиротворённые, будто согретые Вышней Силой. И, о чудо, нам улыбалось солнце! Тучи расступились, и мы ощутили так явственно первый раз в своей жизни благословение небес, ради которого и отправились в столь неблизкий путь.
Возвращались домой, в Москву, после омовения в купаленке батюшки Серафима, счастливыми, по-ангельски окрылёнными, с благоговейной молитвой на устах. Вспоминалось: «Благословляю вас, леса, долины, нивы, горы, воды…» Алексея Константиновича Толстого. В сердце было особое ощущение причастности к родному и великому как части огромной России…. России – везде прекрасной и сокровенной, понять и сберечь которую необходимо нам, – становящимся всё более и более зависимыми от научно-технического прогресса и информационного наркотика. Нам, пока не совсем понимающим, что никакая машина не способна заменить тёплого человеческого общения, благодаря которому узнаёшь всё то лучшее, что есть в твоей стране, в твоём народе.
Проводником к лучшему остаётся человек, его божественные слова, дела и мысли, приводящие к церкви Покрова на Нерли, Гороховцу (городку на древней владимирской земле, каждый домик которого – образец самобытного русского зодчества в стиле деревянного барокко), затерявшимся в московских двориках храмам, отдалённым монастырям и лаврам.
Таким близким нам человеком и стал давно уверовавший в красоту, силу, благословение Небес столичный гид. Он, невольно, теперь и есть наш духовный креститель, увозивший нас в то раннее московское утро по городам и весям нашей необъятной России и доказавший «фомам-неверующим», что существует она – неразрывная связь двух миров – мира горнего и мира дольнего.
Май 2003 г.
