Я помню давний бой на Рио-Коко,
В атаку шла усталая пехота.
На облако, стоявшее высоко,
Легла лучей последних позолота.
Александр ПРОХАНОВ
Мир хранит тайну. Тайну жизни и смерти, любви и ненависти, войны и революции. Тайну творчества. Тайну тайны: ведь прежде чем разгадать тайну, нужно её распознать, убедиться, что не пошёл по ложному следу. Тайна тайны — это закрытый бутон: лепесток за лепестком добираешься до сути, до сердцевины. И вот яркая вспышка, многоцветный блик, ослепительное пятно упорхнувшей бабочки. Видение рассеивается — перед тобой разбросанные лепестки. Тайна ускользнула — жизнь будто приснилась.
Таков постоянный страх главного героя романов Проханова — разведчика Белосельцева. Преодолевая этот страх, веря, что выбранный путь всё же истинный, Белосельцев преследует тайну по всему миру, мечтает обрести если не ключ к разгадке, то хотя бы увидеть заветную дверь, за которой сокрыто иное бытие, всё то, о чём здесь мы только грезим или молим.
Как миражи истины, перед Белосельцевым прошли Афганистан, Мозамбик, Кампучия. Кто-то неведомый, выстраивающий этот планетарный маршрут, вычертил для Белосельцева на карте таинственный знак, но для его завершения не хватает последней точки. Этой точкой становится Латинская Америка, где в странах, раскалённых революцией, вскипели реки и океаны, проснулись вулканы.
Революционные точки кипения — Ближний Восток, Азия, Африка — это одновременно фронты Третьей мировой войны между двумя сверхдержавами. Фронт Латинской Америки — самый близкий к звёздно-полосатому противнику рубеж. В Карибском узле сложно переплелись интересы ключевых стран региона: Никарагуа, Сальвадора, Коста-Рики, Гондураса, Кубы. Никарагуанские сандинисты, взявшие власть после свержения Самосы, выдерживают мощнейшее давление реакционеров "контрас" и вооружённых сил соседних стран, боящихся распространения революции. Противники сандинистов умело манипулируют коренным индейским населением, используя "мискитос" для диверсионных вылазок. Одновременно "контрас" изо всех сил стремятся привлечь к боестолкновениям "гринго" — солдат регулярной армии США.
В ответ правительство сандинистов пускает в ход все возможные силовые ресурсы, военные и дипломатические хитрости. Раздаёт оружие мирному населению — "милисианос" — для обороны приграничных городов и формирования народного ополчения. Стремится распространить революцию на соседний Сальвадор. Заручается поддержкой Кубы. Ждёт от Советского Союза поставок не только лёгкого, но и тяжёлого вооружения. Использует муляжи советских зенитных установок для дезинформации воздушной разведки противника.
Помня о Карибском кризисе, наше правительство не спешит вступать в конфликт, способный спровоцировать новую угрозу ядерной войны. При этом любое необдуманное действие сандинистов может повлечь высадку на их территорию "гринго", и тогда вмешательство красной державы станет уже неизбежным.
Перед Белосельцевым поставлена задача оценить ситуацию в регионе, установить вероятность развязывания большой войны, распознать скрытые интересы каждой из стран Карибского бассейна, узнать подробности переброски никарагуанцами советского оружия в Сальвадор, подтвердить данные о существовании в революционной стране реваншистского "правительства в изгнании", которое готовы признать США и другие страны-противники сандинистов.
Советский Союз намерен разрядить обстановку в Латинской Америке, отвести угрозу ядерной войны и избежать прямого столкновения сверхдержав. Тем более что в правительстве уже начинает формироваться либеральное крыло, нацеленное на сближение с извечным стратегическим врагом.
В ходе выполнения задания в подтверждение прежних агентурных сведений перед Белосельцевым проносятся "герники" революции: сбитый в небе над Никарагуа вражеский "Дуглас", бой в заливе, тушение пожара на нефтехранилище, народная оборона приграничного города, переброска оружия в соседнюю страну, уничтожение базы "правительства в изгнании", насильственное переселение "мискитос" вглубь страны.
Картины революции настолько ужасающи и одновременно прекрасны в своём величии подвига, настолько масштабны, что их не в силах вместить во всей полноте сознание человека. Главное оружие, защита и маскировка Белосельцева в этой поездке — фотоаппарат. Он не только сборщик агентурных донесений, верный друг разведчика, замаскированного легендой журналиста. Фотоаппарат — летописец великих событий, фиксатор живых образов времени, бессловесный хроникёр, способный приказать: "Остановись, мгновенье!". Фотообъектив — "оптика сердца" — ловит то, что обжигает роговицу, сберегает то, что ради самосохранения, ради того, чтобы не сойти с ума, вытесняет из своей памяти человек: "…в руках у него был аппарат. Его инструмент и зонд, который он погружал в людские души, брал пробы человеческих бед и страданий. Скрывая свою истинную сущность разведчика, он приближался вплотную к людскому несчастью, погружался в его радиацию, ослепляя тех, кто пытался за ним наблюдать. Эта радиация горя зажигала изображение на пленке, пронизывала фотографа, истребляла его кровяные тельца и одновременно делала его невидимым для соглядатаев".
Перед глазами Белосельцева прошло множество революций. Они принимали самые разные обличия: волшебная роза Афганистана, чёрная тотемная маска Мозамбика, красная марсианская почва Кампучии. Свои особые обличия обретает революция и в Никарагуа.
Белосельцев предчувствует, что это его последняя командировка, что великая страна, посланником которой он теперь прибыл на стык Атлантического и Тихого океанов, скоро свернёт красный свиток революции, отключит мир от генератора красных смыслов. И нужно успеть найти константу революции, воплотить нечто ускользающее, туманное, гадательное в зримых образах. Нужно явить миру морфологию революции. Эта морфология должна быть ясна каждому, когда всё абстрактное облекается в конкретные формы, подобные человеку или окружающей его природе. Этот антропоморфизм и натуроморфизм революции Белосельцев и станет искать в Никарагуа.
Революция — живой организм. Она рождается в муках. Это "роды в смерти", что можно уподобить бабочке, которая, уже насаженная энтомологом на иглу, вдруг конвульсивно исторгает из себя яички, надеясь в последний миг на продолжение жизни. Революцию вскармливают молоком оружия, воли и мечты. Но одной только битвой победы не сотворить. Подросшее дитя революции жаждет созидания, отвергает смерть и преумножает жизнь. Потому сандинист откладывает винтовку и пишет учебник, делает спасительный укол в пору эпидемии, выкорчёвывает банановое дерево, чтобы вырыть окоп, но мечтает, что после боев на этом месте разрастётся дивный сад. Революция перековывает не только орала на мечи, но и мечи на орала, когда юноша революции мужает.
Никарагуанское дитя революции оглядывается на русскую мать, на кубинскую старшую сестру, лелеет новорождённую революцию Сальвадора. Белосельцев для сандинистов — "носитель мысли великой", вестник той страны, откуда музыка революции разнеслась во все части света. Его революция — это уже зрелый организм, мощный исполин. Потому Белосельцеву должно быть ведомо всё о будущем Никарагуа. Он может предсказать путь крохотной страны, готовый повторить путь страны необъятной, готовой, как озеро, отразить в себе небо.
Но никарагуанским романтикам и фанатикам ещё не ведомо, что революция — точка отсчёта бытия, откуда выходит не единственная прямая, а два луча, порождающие разные измерения жизни после революции. В одном — созидание и благоденствие, в другом — вечное преодоление лишений, мук и сомнений. Мир уподобляется весам, где на одной чаше лежит творчество, великая Победа 1945 года, покорение Космоса, а на другой — гражданская война, штрафные батальоны, усталость и растраченность цивилизации.
Потому на юные мировые революции Белосельцев взирает с потаённой тоской, как на возможность вернуться в прошлое, к изначальной точке, чтобы вновь возгореться мечтой о справедливости, вернуть свою Родину на путь Победы и Космоса, спасти её от угасания.
В Никарагуа весь мир состоит из этих начальных точек революции. Мир складывается из них, как из молекул. Эти "молекулы войны", из которых "выстраивались все бойни и несчастия мира", существовали в бытии изначально, ещё до того, как расподобилось живое и неживое.
Молекулы войны просыпаются в вулкане, который, как молох, принимает в свой кратер жертвы — первых сандинистов, брошенных жерло Самосой. Революция это помнит, потому Никарагуа — "страна неостывших вулканов", из которых в любой момент могут извергнуться души казнённых, распространяясь кипящей лавой: "Белосельцев вдруг испытал тоскливый ужас, словно оттуда, из дыры, веяла безликая непомерная воля, и его хрупкая жизнь направлялась этой волей к какой-то грозной, необозначенной и ему недоступной цели. Людские рождения и смерти, чаяния добра и любви, приносимые жертвы безразличны для этой воли, чья неколебимая мощь, излетая из кратера, минует человеческие переживания и чувства, устремлена в открытый, безжизненный Космос".
Молекулы войны несет ураган, будто тот самый блоковский ветер, что теперь набрал силу и свищет "на всём Божьем свете". Никарагуанский ураган подобен ветру из "Осени" Заболоцкого:
Но вот приходит ветер. Всё, что было чистым,
Пространственным, светящимся, сухим, —
Всё стало серым, неприятным, мглистым,
Неразличимым. Ветер гонит дым,
Вращает воздух, листья валит ворохом
И верх земли взрывает порохом.
И ещё предстоит мучительное прозрение света через мглу, дым, пороховые взрывы, когда ураган перевернёт очередную страницу жизни, сделает настоящее прошлым.
Молекулы войны порождают землетрясение, и из трещин в земной коре всходят тонкие ростки революции, способные остановить танки "контрас" и "гринго".
Рио-Коко — артерия земного рая, превратившаяся в "логовище огня", через которое сандинисты идут атаковать врага. Она становится рекой жизни и смерти, где пересекаются все времена и сроки, встречаются все народы, обнимаются предки и потомки: "Все эти притоки и русла, питавшие войну, были связаны между собой во времени и пространстве. Перемещаясь по ним, можно было попасть на любую войну, прокатившуюся за все века по земле". Белосельцев вместе с сандинистами толкает по воде советскую пушку времён Великой Отечественной войны, веря, что именно из неё стрелял его отец, погибший под Сталинградом. У Рио-Коко нет земного истока. Она берёт начало в вечности, в вечность же и уходит.
Революция стирает границу между природой и человеком, между живым и неживым: "Заложенный природой закон, рассчитанный на миллионы лет, связанный с рождением земли, воды, неба. В эту медленную божественную программу была встроена скоротечная, упрощённая схема войны, скорострельный закон сражения, быстро вскипающий и тут же остывающий кипяток столкновений". Революция может "превратить хлеб в камень" и взрастить злаки среди камней. "Соль не бросай", — умоляет в бреду раненый сандинист, будто соль сыплют на его открытую рану и на раны земли, болеющей, потрескавшейся от землетрясений, распоротой окопами и траншеями.
Но образов природы и человека для универсального облика революции Белосельцеву не достаточно. Необходимо облечь её в какую-то иную форму, может быть, не доступную зрению и мышлению, а требующую прозрения и промысла. Белосельцев облекает революцию в тайну. Этот мистериоморфизм приходит к разведчику в образе загадочных светлячков, что окутывают его, словно стремятся снять с него неведомую меру: то ли меру земной жизни, то ли меру в три аршина, то ли меру терпения, веры и жертвенности.
Революция — всегда самопожертвование. Оно не даёт превратиться революции во вселенское зло, наделяет её смыслом и светом, "мистическим сиянием подвига": "Каждый, кто согласен принести хотя бы минимальную жертву во имя других, поддерживает на этом месте свод мира. Несёт на своих плечах войны, болезни, мировое зло, растление, всю страшную тяжесть, готовую разрушить свод. Таких людей много, поэтому свод не падает. Но нести становится всё труднее. Зла всё больше, свод всё ниже. Жертва каждого должна быть всё активней и бескорыстней".
Величайшим самопожертвованием становится любовь. Ещё на пути в Никарагуа в самолёте Белосельцев встречает таинственную красавицу Валентину, которая в революционной стране оказывается медсестрой советского полевого госпиталя.
Любовь Белосельцева к Валентине — его последняя надежда на счастье. Ради неё он готов уйти из разведки, прервать своё задание, скрыться в заповедных русских лесах, где у них будет дом, родится сын, где время, наконец, изменит свой бешеный революционный темп, станет размеренным, будет не подгонять человека, а неспешно вести его за руку по зимней сказке.
Но в этой любви Белосельцев не ищет своего, не стремится, утомлённый в бесконечных странствиях, отречься от служения такой же утомлённой стране. Любовь Валентины и Белосельцева — последняя точка опоры для мира, единственная возможность сохранить "благодать и покой земли". Миру, чтобы устоять, нужно счастье, особенно когда он меняет кожу. Если мир сбросит с себя красную оболочку, в земле между трёх океанов зашевелятся кости. Белые и красные мертвецы вцепятся друг в друга так, что от земных содроганий не устоит Кремлёвская стена. Советский материк станет разламываться. Целые страны, народы и цивилизации, однажды возгоревшиеся его смыслами, притянувшиеся к нему революционной гравитацией, окажутся обманутыми. Революция покинет мир, и вместе с ней его покинут мечта, творчество, вера в справедливость. На смену подлинной революции придут лжереволюции. Они принесут не самопожертвование, а самоуничтожение. Мир окрасится уже не в красный, а в чёрный цвет.
Всё это явлено Белосельцеву пока только в предзнаменованиях: в сиянии звёздного неба, во вспышках вулкана, в содрогании чужой земли, которая, казалось бы, так далеко от Родины.
Но Белосельцев отсрочил свой побег на несколько дней ради последнего сбор информации. И этого недолгого времени хватило, чтобы отлитая в пулю смерть настигла Валентину. С любимой от Белосельцева уйдёт и тайна революции. Эту тайну он мечтал принести на ладони Господу Богу, как крохотную песчинку смысла, в которой был бы ответ на вопрос, почему овцы Божьи так упрямо режут друг друга. Терзают грешную землю под святым небом.
Теперь Белосельцеву как "последнему солдату Империи", как "красно-коричневому" предстоит уже в новых обстоятельствах, в новых романах постигать истину, разгадывать тайну. В разведчике по-прежнему будет жить надежда, что однажды заветный смысл добытой крупицей упадёт с Божьей длани на землю — и "земля перестанет болеть".
