5.Политические уроки
Выдался чудесный день. Государи гуляли в Летнем саду. Их сопровождали придворные и послы европейских стран. Царь облачился для прогулки в зелёный мундир Преображенского полка. Черногорцы пестрели экзотическими одеждами. Епископ Негош посчитал возможным появиться на публике в национальном платье. На нём, поверх белой рубахи навыпуск, подпоясанной золототканым кушаком, надеты были красный жилет и безрукавка такого же цвета. Он был в чёрных коротких шароварах, на дюйм ниже колен; под белыми чулками обрисовывались мускулистые икры ног. Для прогулки по аллеям сада горец выбрал изящные, плетённые из полос тонкой кожи опанки, которые глазеющая публика весело прозвала лаптями. Голову Владыки покрывала капа. Грудь украшали серебряная звезда, крестик на колодке и медаль – награды скупщины.
В полдень в Петропавловской крепости ударила пушка. Царь заметил на французском языке:
-Хорошо бы ввести в европейскую традицию, господа, чтобы орудия звучали только по такому поводу.
Пётр Негош, который читал по-французски, но затруднялся, слыша галльскую речь, вопросительно оглянулся. Моментально последовал перевод на русский и сербский языки.
Император с интересом посмотрел на толмача. Юноша был типичным горцем славянского юга: острое лицо, сухощав, тёмноволос. В свите Негоша он выделялся непокрытой головой. Его соотечественники, казалось, и в постели не снимали подобие чёрной шапки-кубанки.
Заметив взгляд царя, переводчик с достоинством представился:
- Советник и второй секретарь его преосвященства Каракорич-Рус, Дмитрий Петрович.
- Где вы учились русскому языку?
- В семье. Мой отец – русский дворянин Пётр Борисов.
- Вот как! А вы – Каракорич-Рус? «Рус» понимаю. А Каракорич?
- Эту фамилию, ваше величество, отец получил, побратавшись с воеводой Александром Каракоричем и женившись на вдове его брата, родившей меня.
- А как дворянин Борисов очутился в Черногории?
- Батюшка сказывал, что он попал в плен к французам в четырнадцатом году. Бежал вместе с моим черногорским дядей.
- Удивительно! Прямо авантюрный роман. Отец жив?
Вопрос смутил царского собеседника.
- Он недавно умер… от раны.
Николай Павлович, не сводя с него тяжёлых, на выкате, глаз, названных недоброжелателями «оловянными», что-то обдумывал. Наконец сказал:
- Вы мне интересны. У меня появилась мысль насчёт вас. Разумеется, - царь перевёл взгляд на Петра Негоша. – Я вначале должен обсудить её с его преосвященством.
Послы переглянулись. Представитель кесаря подумал о том, что надо бы уведомить Вену о заинтересованности Николая I в полу-русском секретаре-советнике Негоша. Хоть и мал народец, да опасен своей непокорностью, соблазняет подданных Габсбургов на Балканах химерами независимости.
Николай, сам рослый, но уже массивный, взяв архиепископа под руку, прибавил шагу. Для окружающих это было знаком. Они отстали, дав простор беседе tete-a-tete двух государей. Свободный от всеслышащих ушей, царь приступил к задуманному разговору:
- К сожалению, мой дорогой брат, в отношении Черногории я вынужден проводить две политики: одну скрытую, искреннюю, другую – для Вены, Стамбула, Лондона, всё чаще для Пруссии. Вот ещё Франция… Прав Талейран, ничего не забыла и ничему не научилась. Словом, перед ними – никаких особых отношений с балканской страной, никаких предпочтений…
Это была преамбула, ничего нового правителю Црной горы не открывающая. Сделав паузу, император заговорил о «появившейся мысли» в беседе с Дмитрием Каракоричем. Но с этого момента заинтересованный слушатель будто оглох.
Его внимание привлекли двое, вышедшие из боковой аллеи наперерез кортежу. Одним взглядом Пётр II охватил молодую пару, в которой женщина, писаная красавица, возвышалась над спутником. На ней было изящного покроя белое платье, чёрный корсаж с переплетёнными тесёмками, на голове - палевая соломенная шляпа с большими полями; длинные белые перчатки подчёркивали совершенные линии рук. Но большее внимание Негоша привлекла не женщина, нежное, юное создание, на которую можно было бы смотреть часами. Привлёк среднего роста, стройный мужчина лет тридцати пяти, одетый по последней моде (фрак, жилет, цилиндр), но как-то небрежно. Тёмные, слегка углублённые глаза на небольшом бледном лице, чётко очерченный рот. Петербургского денди несколько портил широковатый нос. Из-под полей цилиндра выбивались курчавые волосы. Чётко очерченные брови и полные бакенбарды придавали этой некрасивой, но привлекательной физиономии экзотический, нерусский вид. Когда и где он, Пётр Негош, мог встречать этого человека?! То, что видит это лицо не впервые, архиепископ не сомневался. Какой-то особый магнетизм исходил от «знакомого незнакомца», волнуя в душе господаря поэтическую струну. Именно её.
Между тем кортеж приблизился к боковой аллее. Молодая пара, разъединив руки, поклонилась императору. Николай ответил величавым наклоном головы и вновь вернулся к своему монологу. Мужчина улыбнулся женщине, показав зубы снежной белизны. Кортеж миновал перекрёсток, а правитель Черногории всё ещё оставался глух к словам царственного спутника, борясь с сильным желанием оглянуться.
Вернёмся на несколько минут назад. Когда свита двигалась вслед за хозяином русской земли и его гостем, второй секретарь архиепископа почувствовал прикосновение пальцев к своему локтю. Оглянулся: ему улыбался, словно с клюквой во рту, граф Нессельроде, представленный черногорцам в первый день их визита в столицу. Вице-канцлер империи также управлял Министерством иностранных дел.
Столь высокому положению никак не соответствовала внешность Карла Васильевича. Носатый пигмей, скорее семит, чем пфальцский немец, за которого себя выдавал. Ноги тонкие, как у кузнечика, словно с вызовом обтянутые белыми панталонами. Дмитрий сам был роста незавидного, но его высокопревосходительство едва доставало ему до подбородка. Вот уж подгадали родители известного дипломата, выбрав младенцу имя! Ведь карлы и карлики в русском языке синонимы. Телесные недостатки покрывались голосом. Голос был поставлен многолетними упражнениями в канцеляриях и департаментах, где лютеранин Карл-Роберт командовал подчинёнными, с усилием заставляя себя на несколько часов становиться русским.
Россию сей космополит глубоко и откровенно презирал, повторяя при случае: «Я служу не России, а императору всероссийскому. Да, есть толковые и среди русских. Жаль, что они не родились немцами».
Не будучи одарённым дипломатом и политиком, он скромные свои задатки развивал с немецким тщанием под руководством отца Вильгельма, российского посланника в Лиссабоне. А мать, еврейка Луиза Гонтарь, научила отпрыска гонимого народа не только выживать при любых обстоятельствах, но и достигать успеха на любом поприще, шьёшь ли ты сапоги на заказ или договор между странами. Карла Кисельвроде (так за глаза называла его челядь) был исполнительным наёмником Александра I, потом его венценосного брата. Однако позволял себе, бывало, опасную для карьеры самодеятельность – «подправлял» в дипломатической практике Высочайшее Мнение. Одни видели в этом твердолобое упрямство, чему подвержен был, словно приступам подагры, «вечный старец». Другие подозревали, что немец, отнюдь не обрусевший, следовал каким-то инструкциям из-за рубежа. Не исполнять их, видимо, значило для него подвергаться ещё большему риску. Число сторонников последней версии с годами росло. Ибо «юношеская любовь» Нессельроде к некоронованному властителю Австрийской империи, Меттерниху, выдерживала испытания десятилетиями, вызывая толки, пересуды, изумление Европы. Казалось, выполняя волю своего государя, он всегда задавался вопросом «а что скажет Меттерних?» Наиболее проницательные, ломая голову над секретом подозрительной пары, заподозрили Священный союз. Эта стремительно стареющая дама всё ещё сохраняла способность нравиться преданным сторонникам монархической идеи - австрийскому немцу и русскому немцу. Императоры и короли, царедворцы всех рангов пуще межгосударственных войн боялись революций, вошедших в печальную моду после 1789 года. К революциям они стали причислять все национально-освободительные войны. В восстаниях греков и сербов, в длящейся столетиями обороне Црной горы виделись ими бунты, направленные против своего брата, султана. Хотя страж проливов симпатий ни у кого не вызывал, тем не менее, считался монархом законным по воле Божьей, то бишь Аллаха.
- Граф? – отозвался на прикосновение второй секретарь архиепископа и умерил шаг, давая возможность карлику пристроиться рядом.
- Сударь, Дмитрий Петрович… Приятно встретить сына земляка из столь неевропейского угла Европы, удивительно молодого на ответственном посту советника… Хм! Окажите мне любезность отужинать со мной и моей супругой по-домашнему, без церемоний. Я слышал, владыка сегодня вечером будет занят церковной службой. Понимаю, понимаю, мне необходимо заручиться согласием его преосвященства. Уверен, он возражать не станет. Так условились? Я пришлю за вами карету.
Дмитрий ответил поклоном. Министр внешнеполитического ведомства пожелал принять эту фигуру пантомимы за согласие. Как раз в эту минуту они поравнялись с привлекшей общее внимание молодой парой на перекрёстке парковых аллей.
Нессельроде недобро скривил лицо вокруг неподвижного, выдающегося, словно бугшприт, носа:
- Глядите, наши знаменитости – мадам Пушкина с супругом, сочинителем.
Шестёрка рысаков вынесла графскую, с гербом и вензелями, карету Певческим мостом через Мойку к зданию, ничем не примечательному. Ливрейный швейцар распахнул обе половинки дверей. Хозяин, сгибая вразлёт острые коленки, сама радость, уже спускался по широкой лестнице. Издали оповестил:
- Марья Дмитриевна заждалась.
Министр провёл Дмитрия Петровича в малую гостиную. Под люстрой был накрыт круглый стол на три персоны. Хотя за окном разливался томный свет белой ночи, горели свечи, пахло горячим воском. Сразу вошла крупная женщина. Кружевные перчатки не скрывали мужичьих рук. Глаза её сияли, но легко было догадаться, что это свет не души, а огней рампы. Графиня Нессельроде, урождённая Гурьева, трубным голосом выразила радость видеть «соотечественника с героической черногорской кровью в жилах». Пока она говорила, мужчины стояли, причём граф как перед искренне любимым начальством. Он, знала Европа, действительно любил свою жену, в отличие от большинства мелких мужчин, испытывающих тоскливую ненависть к навязанным им в жёны дебелым великаншам. Гордился её фундаментальностью, как миниатюрный, хрупкий магараджа гордится своим слоном. Графиня была alter ego министра. Она командовала чиновниками, будто челядью, назначала и увольняла, представляла к чинам, решала, какие бумаги мужу подписывать, какие вернуть на доработку. Терявшие её расположение подвергались злопамятной мстительности, как Пушкин, неосмотрительно адресовавший некоторые из своих эпиграмм нечистому на руку Гурьеву и его интриганке-дочери.
Поздний обед в серебряных судках лакеи поставили на внесённый столик и удалились. Трапезу сопровождала томительная для черногорца светская болтовня, в которой он больше молчал. Когда перешли к кофе и ликёрам, граф, просительно посмотрев в сторону графини, произнёс:
- Не пора ли поговорить о деле?
Дмитрий предположил, что госпожа Нессельроде после этих слов оставит мужчин наедине под каким-нибудь предлогом. Видимо, эта мысль отразилась на его лице, а высокопоставленный дипломат был опытным физиономистом.
- У меня нет секретов от графини.
Секретарь владыки почувствовал неловкость. Карл Васильевич, подождав, пока кофе в его чашке остынет, осушил её одним глотком, как рюмку водки, и уставился в лицо гостя.
- Буду с вами, ваше превосходительство… Вы ведь в чине тайного советника, так? – (Дмитрий ни жестом, ни словом не подтвердил предположение; он никогда не задумывался о своём «чине»). Министр продолжил. - … Буду предельно откровенен. Мой государь нуждается в доверенном лице, владеющем русским и сербским языками, знающем досконально обычаи страны у Адриатического моря и, одновременно, не чуждым России. Как говорится, носящий её в сердце. К тому же, степень доверенности предполагает преданность, как правителю Черногории, так и царствующей особе… Я понятно выражаюсь? – (молодой человек одними губами ответил «да»). – Отлично! Так вот, сударь, вы – кандидат. Возможно, именно сегодня государь сделает вашему … м-м-м, государю предложение, имея в виду вас. Вам предстоит стать тайным посланником со стороны Петербурга в столице Черногории и со стороны Цетинье – в России, эдаким кочующим послом без верительных грамот и официального статуса. Притом, в тайну может быть посвящён самый узкий круг облечённых высшим доверием лиц, - (с этими словами карла, побурев носом, нежно посмотрел на госпожу министершу). Та перехватила эстафету:
- Я, Дмитрий Петрович, сразу, как увидела вас, поняла: вот тот человек, которого мы ищем. Молодость – не порок. Наберётесь опыта, а мы поможем. Пейте свой кофе, господин советник.
Этой последней фразой она вернула слово вице-канцлеру. Благодарный супруг, покорно изготовившийся к длинному монологу министерши, медлить не стал:
- Наши страны, придёт время, официально обменяются послами. Они приступят к выполнению своих обязанностей на виду всей Европы. А пока это время наступит, мы будем просить вашего государя позволить Вам исполнять двойную обязанность, за двойной оклад, разумеется. Тайно, по известным соображениям. Вам придётся, как частному лицу (занятие придумаем), вояжировать между родиной и отечеством отцов … Вы на такое предложение согласитесь? Задаю этот вопрос только от имени его величества. Мнение его преосвященства мне ещё неизвестно. Хм!
- Я подумаю, ваше высокопревосходительство.
«Как жаль, что он не немец!» - мелькнула мысль в немецкой голове сына еврейки. Вслух он подчеркнул:
- Это на благо обеих стран. Заинтересованность правителя Черногории, полагаю, не меньшая.
- Я подумаю, - повторил Каракорич-Рус.
- Понимаю вас. И ещё одна немаловажная деталь. Одна деликатная проблема. Её необходимо обсудить сейчас же, не медля, – лицо вице-канцлера напряглось, как у человека, идущего ва-банк. - Надеюсь, я могу рассчитывать на ваше благородство. Здесь не должно иметь место разглашение, - вице-канцлер сделал паузу, не сводя печальных, обманчивых семитских глаз с гостя. – Видите ли, ваш повелитель… Он в высшей степени благороден, как лучший представитель вашего не испорченного цивилизацией племени. Хорошая подготовка позволяет ему и в двадцать лет принимать зрелые решения, добиваться блестящих результатов, но… - носач удручённо развёл руками, - в вашей маленькой стране ещё нет достаточно опытных советников, наторевших в международных делах. Легко ошибиться в их оценке. Ошибка может обернуться катастрофой. Пройдёт немало времени, прежде чем в Цетинье появятся дипломаты высокого класса. Я уверен, что вы, Дмитрий Петрович, войдёте в их число, благодаря вашим задаткам и той школе, которую вам предлагает Петербург. Но пока суд да дело, придётся рассчитывать только на нас, единственных настоящих друзей Черногории. Только мы далеко, а Вена нависла над вашей головой. И Стамбул в подбрюшье. Пока доверенные лица скачут туда-сюда, мир может рухнуть. Поэтому, - голос министра стал вкрадчивым, - ради будущего Черногории… Ради России, которая вам, надеюсь, так же дорога… Словом, необходимо загодя предупреждать государя императора о планах вашего повелителя. Не прямо, упаси Бог, а через моё ведомство. Конкретно, через меня. При этом совершенно не обязательно посвящать епископа в предпринимаемые его друзьями усилия. Спокойствие высшего лица страны, его душевное здоровье превыше всего.
Нессельроде умолк. Госпожа министерша, кивавшая в такт каждой фразы мужа, гипнотизируя гостя, изготовилась было открыть рот. Каракорич-Рус её предупредил, обращаясь только к карле:
- Если я вас правильно понял, милостивый государь, вы предлагаете мне состоять при его преосвященстве вашим шпионом?
После такого вопроса естественно было ожидать длинное, сбивчивое оправдание с лейтмотивом «вы не правильно меня поняли, господин секретарь», похлопывание по руке, суетню хозяйки дома, предлагающей ещё кофе. Короче говоря, какое-нибудь действо, выводящее из неловкого положения. Однако Нессельроде проявил мужество, не пожелав пятиться с поклонами, с заискивающей улыбкой. Будь тогда в той гостиной свидетели, знакомые с особенностями характера первого дипломата империи, то часть из них уверяла бы, что министр перенёс приступ упрямства. Другие сослались бы на какое-то указание со стороны или на иные причины, побуждающие Карла Васильевича не менять тона в беседе с гостем из Цетинье.
На недвусмысленный вопрос черногорца Нессельроде ответил не сразу.
За те считанные минуты, пока длилось за столом молчание, он всем своим существом ощутил, чем грозит ему со стороны IV Отделения эта его самодеятельность. Ведь у Николая I и мысли не было использовать секретаря Петра Негоша в качестве тайного осведомителя о намерениях его господина. Эта идея была сугубо министерская. Не меньшие неприятности грозили министру с другой стороны. Вена давно ждала от сердечного друга внедрения «своего человека» в Цетинье. Появился подходящий кандидат. И вот снова срывается! Меттерних по заслугам оценивал своего высокопоставленного информатора и (правильно полагали догадливые) друга. Но нежной дружбе австрийский канцлер предпочитал более надёжный способ привязанности.
В определённом ведомстве империи Габсбургов, в определённом кабинете, в определённом шкафу под замком хранилась папка с досье на Карла-Роберта, рождённого в Лиссабоне Луизой Гонтарь и записанного сыном немца Вильгельма Нессельроде. Среди весьма любопытных документов находился наилюбопытнейший. Согласно написанному пером, российский посланник в Португалии, будучи ещё простым пфальцским офицером, взял Луизу в жёны беременной от венского барона, который был сыном австрийского еврея. Такое родство нигде в Европе не каралось, для русского царя национальность вообще не имела значения (в своё время Николай I оградит евреев от опасной клеветы). Но имела значение дворянская честь и каралась подтасовка фактов, подделка документов. Да и родословная немецкого барона и русского графа с семитскими корнями рисовала генеалогическое древо весьма экзотическим, вызывающим обидные насмешки. Подведёт граф Вену – и Вена не будет считаться с его самолюбием и карьерой.
Глаза и голос министра растерянности не выдали:
- Можете, милостивый государь, называть это шпионством, если вам угодно, только мне предпочтительней иметь дело с честным, разумным осведомителем, во благо вашего правителя и вашей страны, повторяю.
Каракорич-Рус резко поднялся, не спросив разрешения у хозяйки, как требовал того этикет.
- Суть от замены терминов не меняется, граф. Я вынужден распрощаться с вами.
Графиня закусила губу, нервно перебирая ручищами грязную посуду на столе. Министр, не теряя самообладания, указал властным жестом на стул.
- Присядьте, сударь. Я ещё не всё изложил… Вы солгали моему государю, сказав, что батюшка ваш был в плену у французов. На самом деле он был арестован русскими и выдан прусской комендатуре за убийство союзника, немецкого офицера, - глаза пасынка Вильгельма Нессельроде округлились от негодования. – Понимаете, он лишил жизни немца! Без всяких оснований. Трибунал приговорил Петра Борисова к расстрелу, заменённому тюремным заключением. Борисов из-под стражи бежал. Ваш повелитель не ведает, что его секретарь - сын преступника и сам преступник, поскольку скрывает правду.
Дмитрий, повиновавшись жесту хозяина дома, во все глаза смотрел на обвинителя, пока тот говорил, потом опустил голову:
- Я не знал…
Юный советник и второй секретарь правящего архиепископа вдруг стал похож на провинившегося мальчика.
- Теперь знаете. Советую вам подумать над нашим предложением. Карета вас ждёт.
- Может быть ещё чашку кофе? – как ни в чём не бывало спросила графиня.
Отслужив вечерню в придворной Конюшенной церкви, епископ возвратился в Лавру. Усталую свиту отправил по койкам. Заглянул в комнату второго секретаря. Тот ещё не возвратился с ужина у вице-канцлера. После прогулки в Летнем саду они виделись мельком. Пётр Негош по просьбе Нессельроде отпустил своего советника на весь вечер. Милутинович лечился от простуды у себя под одеялом русским национальным напитком. Видимо, подлечился основательно, так как прислуга слышала пение из-под одеяла, пока больной не уснул.
Господарь, сменив иерейское облачение на лёгкую рясу, расположился в кресле у окна. Белой ночью без лампады особенно читался Пушкин. Томик его стихотворений, приобретённый в Варшаве по пути в Петербург, всегда был под рукой. Раскроешь книжку – и переселяешься в иные миры.
Вдруг почувствовал беспокойство. Прислушался – что-то происходило за стеной, в комнате Каракорича-Руса. Негош вышел в коридор. Дверь в соседнюю комнату оказалась приоткрытой. Оттуда раздался металлический звук. Правитель не стал медлить.
Дмитрий сидел во фраке на кровати, обхватив голову руками. Рядом лежал дорожный пистолет со взведенным курком, на ночном столике - исписанный лист бумаги. Первым делом епископ завладел оружием, потом склонился над бумагой, торопливо исписанной рукой секретаря. Прощальная записка была адресована Петру II Негошу. В ней сумбурно и коротко пересказывалось то, что поведал автору записки министр его императорского величества о Петре Борисове, ставшем Каракоричем. В приписке содержалась просьба простить его, сына русского офицера, за невольную ложь.
- Мне нечего тебе прощать, друг, - сказал правитель, сжигая признание на огне спички в камине. – Ложь бывает только вольная. Что касается твоего отца, эти сведения необходимо проверить. В любом случае, никакой вины на тебе нет. Возьми себя в руки, умойся.
Дмитрий с несчастным выражением на юном лице, повиновался. Долго плескался, сморкаясь, за ширмой, где стояли таз и кувшин с водой.
Наперсники проговорили всю ночь. Каракорич-Рус в мельчайших подробностях, передавая речь управляющего внешнеполитическим ведомством России и реплики его неофициальной «соуправительницы», поведал об ужине.
Сначала ухватились за мысль разыграть лицемера. Советник Негоша якобы принимает предложение карлы. Какое-то время выдаёт ему недостоверную информацию, потом выводит на чистую воду перед государем. Скоро от мистификации решительно отказались. Ведь они государственные люди, несущие ответственность перед народом Черногории. Притом, можно нанести вред России - пусть далеко не идеальной, но единственной матери всех южных славян. Другой России нет. И понятие о чести не позволяет втягиваться в сомнительное дело. Они ведь не нессельродцы, а гордые черногорцы.
В конце концов, решили разговор с министром иностранных дел предать забвению. Ничего царю не говорить. Вернувшись в Цетинье, подозрительные письма, заверенные его высокопревосходительством вице-канцлером, проверять личной перепиской Петра II Негоша с Николаем I. К действию принимать лишь исходящее непосредственно из Зимнего дворца.
Молодые люди не понимали тогда, что для честной игры необходимы честные игроки всех сторон. Поймут через три года.
Расставаясь с другом-секретарём, чтобы поспать хоть часок, епископ поведал ему о странном волнении, испытанном им при встрече с незнакомой молодой парой на прогулке с царём.
Лукаво улыбаясь, Дмитрий спросил, может ли вспомнить владыка четырёх русских знаменитостей, изображенных на картине Чернецова. Живописное полотно они видели в мастерской художника. Пётр Негош мгновение недоумённо смотрел на секретаря и воскликнул:
- Не может быть! Пушкин?
- Он был с женой. Мне на него указал граф.
- Боже мой, Боже мой! Я мечтал. Наш Пушкин! – начал ходить из угла в угол поэт Црной Горы, ломая пальцы.
- Если прикажете, мой господин, я завтра разыщу его.
- Разыщи, непременно разыщи. Прихвати Симу. Они знакомы – встречались в Одессе. Я обязан его увидеть. Пушкин! Надо же! – звучный голос черногорского поэта окрасился волнением как никогда.
На следующий день Дмитрий Каракорич-Рус и Милутинович нашли Пушкиных на даче за Чёрной речкой. Слуга доложил:
- Ляксандр Сергеич уехавши на Москву и дале, а барыня младенца кормють.
Так и вернулись посыльные ни с чем. Дмитрий едва живым доехал – Сима всю обратную дорогу обвинял его в неудаче. По его словам получалось, что второй секретарь сам нарочно отправил Пушкина подальше от столицы, чтобы досадить им, поэтам.
Правитель Черногории был разочарован, словно Россия обманула его ожидания.
- Как не повезло! Ведь мимо проходил. Ну, ничего, наши пути ещё пересекутся.
В какой-то мере желание сербского поэта сбудется.
