Сообщество «ЦАРЁВА ДРУЖИНА» 06:17 17 апреля 2019

В поисках идеального государства. Окончание

Об одной  загадке Аристокла по прозвищу Платон

О к о н ч а н и е

По дороге, ведущей в Спарту вдоль русла Эврота, неторопливо двигалась небольшая кавалькада. Впереди на сильных лошадях ехали Платон и Дион, оба в дорожном платье и широкополых шляпах. Седлами им служили мягкие коврики - подарок смотрителя торгового порта. Сзади тряслись на голых спинах мулов Дарий в неизменном своем платье, с неизменно недовольным выражением лица, и раб Диона, молодой невозмутимый скиф в кожаных штанах.

Дорога была прямой, накатанной. Солнце еще не поднялось из-за неровной стены Парнона, и приятная свежесть заполняла долину Эврота. На западе, в лучах невидимого светила, ало горели острые клыки Taйгетских скал, будто кровь неполноценных младенцев, сброшенных в Апофет, выпала росой на остывший за ночь камень горного кряжа.

Копыта животных мягко стучали по утрамбованному грунту дороги. Boкpyг расстилалась ухоженная земля, разгороженная живыми изгородями на клеры - одинаковые по площади участки. Пересчитав их, можно было узнать, сколько полноправных граждан составляет Общину равных в Лаконии. Вдали от дороги чернели камышовыми островерхими крышами хмурые деревеньки илотов. На полях вызревали пшеница и ячмень, гнулись под тяжелыми кистями прозрачных ягод виноградные лозы; спартанскими фалангами стояли на плантациях серебристые оливы. Тo здесь, то там копнами густой зелени поднимались над возделанными полями рощицы дуба, кипариса, пихты; по склонам оврагов расползся кустарник: мирт, лавр и олеандр, кое-где в священных рощах белели колонны скромных храмов, посвященные богам-покровителям, чаще всего Аресу и Посейдону. Время от времени всадники обгоняли повозки, влекомые медлительными волами. В повозках, поверх глиняных бочек с зерном, амфор с маслом и вином, корзин с битой птицей, сидели илоты, крепостные античного мира, одетые в звериные шкуры, в шапках из собачьего меха.

- Рабство превращает человека в скотину, - философски заметил Дион, указывая на одного из них. - Разве можно поверить, что этот презренный, напяливший на себя нелепый колпак, оскорбляющий человеческое достоинство, - потомок ахейцев, древних хозяев Лаконии. Сейчас он везет в город оброк своему господину и будет рад, если вернется в деревню невредимым.

- Однако деревня - плохое убежище для илота. - возразил Платон. - Смотри, готовится криптия.

Невдалеке от дороги прятался в кустах олеандра отряд подростков под предводительством воспитателя. Мальчики были одеты кое-как, в лохмотья, босоноги, но все вооружены, кто ножом, кто мечом или укороченным копьем. Они ждали ночи, чтобы выйти безлюдной тропой к деревне, к домам обреченных илотов.

- Гадкий обычай, - поморщился Дион. - Приучать будущих воинов к виду крови, убивая невинных.

- Ну, не только для этого совершаются криптии, мой жалостливей друг. Убивают в первую очередь тех, кто призывает народ к бунту, проявляет непокорность, кто оскорбил господина. Эти люди опасны для государства, ведь илотов около миллиона, а спартиатов - полноправных членов общины и их домочадцев - меньше ста тысяч.

- Тем не менее согласись, учитель, карательные экспедиции не спасают от восстаний. Иногда спартиаты с трудом подавляют выступления илотов, а бывает, и терпят поражение от них. Посмотри на сисситию, что идет нам навстречу. Могут ли быть надежными стражами государства эти зеленые, не побывавшие в настоящих боях юнцы, пока их старшие братья и отцы воюют за заграницей?

Всадники придержали коней. Из Спарты в Гитий, занимая середину дороги, легким быстрым шагом двигался небольшой отряд пелтастов - легковооруженных молодых людей. Лица их, не по возрасту суровые, затененные козырьками глубоких шлемов, казались одинаковыми из-эа одинакового жесткого выражения глаз, в которых открывался узкий мир, заполненный лишь военными упражнениями, грубыми забавами и чувством примитивной гордости.

- Гегемоны греческого мира, - вздохнул Дион, вытирая краем плаща пот на полном лице. – Ни одного сколько-нибудь значительного художника, драматурга, строителя, поэта... Нет, одного великого поэта Спарта все-таки дала, будем справедливы, - хромоногого Тертея.

- И тот был по рождению афинянином, - поправил Платон, который не умел кривить душой, когда дело касалось истины, и тут же вдохновенно продолжил, - Спарта - это совершенное тело без головы. Ей не хватает класса философов, чтобы стать идеальным государством. Но странно, только в Лаконии я черпаю уверенность, что идеальное государство возможно... Однако не пора ли нам отдохнуть?

С этими словами Платон подозвал Дария. Пока старый раб, не проявляя расторопности, слезал с мула, Дион сделал знак скифу, и тот, ловко соскочив на дорогу, подставил спину под ногу философа.

В тени душистого мирта слуги расстелили коврики, снятые с лошадей, поставили погребец со снедью, сами с животными отошли в сторону, к источнику, каптированному известняковыми плитами. Несмотря на то, что солнце стояло уже высоко, Платон, чувствуя озноб, кутался в толстый дорожный плащ. Он знал, что с ним. Здесь, во влажной долине Эврота, у него начиналась лихорадка, привезенная им из Двуречья в дни давних скитаний.

Перекусив, старые друзья растянулись на ковриках.

- Идеальное государство, - задумчиво произнес Дион. - Когда я размышляю о нем, у меня получается смесь всех общественных устройств Египта, Эллады и Великой Греции, которые произвели на меня впечатление. Хотя я наизусть помню твой диалог "Государство", признаться, меня смущает положение о высшем классе идеального общества - мудрых правителях. Да, учитель, если существование других сословий (земледельцев, ремесленников, торговцев и стоящих над ними воинов – стражей) трудно оспорить, то мудрые правители... Разве тираны, олигархи, цари...

Платон с трудом поднял отяжелевшие веки.

- Это правители по праву рождения или силы, или случая. Мудры из них весьма немногие. Настоящая мудрость свойственна лишь философам. И не мнимыми, а истинными философами должны быть правители, чтобы достичь благоденствия государства.

Платон опять подумал о Дионисии Младшем и о Дионе. О первом вскользь. Тиран Сиракуз стал для него стрелой, которая прошила тело навылет. Дион все еще оставался надеждой. Пусть ничтожной, но искрой, поддерживающей жизнь. Философ сразу догадался, какими мотивами руководствовались стратег Архит и консул Леандр, помогая ему укрыться от гнева правителя Сицилии в Спарте. Что ж, он не в обиде на тарентцев. У них свои расчеты, и кое в чем они совпадает с его расчетами. Он, как и тарентцы, предпочитает видеть во главе Сиракуз Диона. Правда, тот не истинный философ, ему не хватает ни природных задатков, ни предварительной подготовки. Вообще, ему вряд ли удастся избавиться от пороков, присущих тиранам и их ближайшему окружению, главный из которых – властолюбие. Но выбора у Платона нет. Жизнь его приближается к концу. У него только одна площадка для строительства идеального государства - Сиракузы. И только один кандидат в правители - Дион. Как все зыбко!..

Близость столицы Лаконии ощущалась по нарастающему оживлению на дороге, хотя, по сравнению с окрестностями Афин или Сиракуз, местность вокруг Спарты казалась малолюдной. Чаще всего путники обгоняли или встречали повозки илотов, едущих с грузом или порожняком. Реже проносились экипажи богатых периэков - промышленников и купцов.

На одном из поворотов, откуда ни возьмись, выскочила на всадников квадрига, грохочущая, сверкающая позолотой. Золотом отливали рыжие гривы лошадей, пластины на сбруе; зoлoтoй венок блестел на голове стареющего молодца, который, в финикийском пурпуре и индийских шелках, словно персидский вельможа, красовался рядом с бородатым возницей. Едва не расшвыряв путников, обдав их клубами пыли, квадрига унеслась в стороку Гития. Платон проводил ее долгим угрюмым взглядом.

- Периэки чувствуют себя настоящими хозяевами Лаконии.

- Увы, учитель, владелец квадриги чистокровный спартиат, - поправил его Дион.

Философ недоверчиво посмотрел на друга. Видимо, неприятным открытиям конца не будет на земле Спарты. И ее не избежала эпидемия, охватившая греческий мир. Страсть к обогащению, к роскоши - название этой болезни.

- Спартанцы, спартанцы, - с горечью произнес Платон. Где ваше гордость, презрение к мишуре, достойная бедность? Где простота, главная ваша сила?

Дион, сочувствуя другу, мягко накрыл своей ладонью его руку, крепко державшую повод.

- После Пелопонесской войны спартанское общество подверглось искушению и не выстояло. Золото из сокровищниц разграбленных: храмов в побежденных полисах. Контрибуции. «Взносы» союзников и щедрые "дары" нейтральных государств. Наконец, ничем не ограниченней грабеж афинской казны. Pacсказывают, за навархом Лисандром, возвращавшимся домой из морского похода, следовал от Гития до Спарты обоз с серебром. Одних спартиатов война обогатила непомерно, другие /их оказалось большинство/ обнищали. Представь себе, сейчас Спарта может выставить лишь две с половиной тысячи гоплитов, тогда как до войны тяжелое вооружение смогли приобрести десять тысяч полноплавных граждан... А вот и город!

Всадники остановили коней на вершине невысокого холма. Впереди, среди возделанных полей и peдкиx рощ, широко раскинулась одноэтажная столица Лаконии, похожая на гигантскую деревню. Это впечатление усиливалось и отсутствием городской стены. Народ, любимец Ареса, не боялся нашествия врагов.

Гости въехали в Спарту широкой и прямой, но не мощеной улицей. Дома горожан, возведенные из сырцового кирпича, чаще всего крытые камышом, плохо оштукатуренные, казались временными жилищами. Однако - бросалось в глаза - среди них за последние годы выросли настоящие дворцы, которым могли бы позавидовать даже Афины. Эти недавние постройки да небольшие древние храмы украшали бедный, невыразительный облик города.

Как и повсюду в Лаконии, на улицах Спарты прохожие встречались редко. Ни зрелых мужчин, ни молодых людей. Все несли службу. Первые - за границей, вторые - несовершеннолетние,- кому не исполнилось тридцати, во внутренних гарнизонах. Не было видно и детей. Даже не слышно детских голосов. Вся детвора военной державы, распределенная по агелам, проходила под надзором воспитателей науку сражений и побед в специальных лагерях. И если бы не женщины, Спарту можно было бы принять за город хромоногих, безруких, покрытых шрамами стариков, которые, опоясавшись верными мечами, гордо шествовали по середине улицы, опираясь на суковатые палки. Да, ни в одном городе Эллады не пользовались женщины такой свободой, как спартанки у себя дома. Еще бы! При постоянном отсутствии отцов, братьев и мужей "слабая" половина спартанского общества брала на себя заботы о порядке и безопасности в государстве. Поэтому и за порогом дома спартиатки - все прекрасно сложенные, стройные - не жались робко к заборам и стенам, подобно афинянкам, не прикравали лиц краем гиматия. А ножи, спрятанные в складках хитона, заставляли безоружных илотов и периэков обходить стороной хозяек Лаконии.

Тем большее удивление вызвало у всадников толпа на перекрестке двух улиц, где высился изящный, с дорическим портиком, храм Артемиды. Двери храма были раскрыты и из его глубины доносились стоны. Пробираться через толпу верхом было невежливо. Путники спешились. Платон уловил обрывок разговора, который вели два старика, неодобрительно качая головами:

- Позор на весь род Леонида.

- Надо было сбросить мальчишку в Апофеты, когда он появился на свет.

Платон, по-юношески любопытный, не удержался - заглянул в храм.

Там, на жертвенном камне богини-охотницы, был распростерт подросток. Двое дюжих служителей храма, обливаясь потом, секли розгам обнаженную худенькую спину подростка. Кровь из рассеченной кожи стекала по желобкам жертвенника.

Дион, пробравшись в храм вслед зa философом, тронул его за плечо, зашептал на ухо:

- Обычная история: мальчишка провинился, скорее всего проявил трусость в военной игре или криптии. Но гораздо хуже, что он не сумел перенести наказание по-мужски. Теперь всю жизнь суждено eмy переносить насмешки и презрение товарищей.

Друзья вышли на воздух, и сиракузец повел Платона вдоль улиц. Следом за ними рабы вели коней и мулов. До дома, где жил в изгнании Дион, было рукой подать. Мрачный, похожий на крепость особняк с низкой крышей, стоял напротив деревянного барака сисситии, служившей воинам-спартиатам столовой и клубом.

Дион, подняв камень, долго стучал в дубовую черную дверь. Наконец загремели засовы, дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель взглянуло настороженное лицо раба.

- Доколе, презренный ты будешь испытывать терпение моего хозяина? - завопил Дарий, пытаясь достать палкой привратника.

Дверь захлопнулась. Платон с сиракузцем, как и подобает философам, стали терпеливо ждать. Скиф прошелся вдоль глухой стены в поисках калитки. Дарий продолжал бушевать, накликая на негостеприимный дом кару всех греческих и персидских богов. Когда дверь отворилась снова, путники увидели хозяйку дома - женщину средних лет, рослую, плечистую, в пеплосе, накинутом поверх длинного хитона. Одежда была из дорогой тонкой шерсти, но старомодна. В Аттике женщины не одевались так уже лет тридцать, Хозяйка появилась перед мужчинами простоволосой, словно считала себя равной им. Узнав Диона, она, как показалось афинянину, нехотя посторонилась.

Рабы остались во дворе усадьбы развьючивать животных. Хозяйка направилась было в гинекий, но по дороге передумала и решительно последовала за своими постояльцами в мужскую половину дома, где сиракузец снимал комнату.

Войдя в опочивальню, Платон, не раздеваясь, опустился на ложе. Его опять охватил озноб. На этот раз более сильный. Дион бестолково засуетился, спросил у хозяйки вина и горячей воды. Та крикнула человека, сама осталась стоять в дверном проеме. Сиракузец, укутав друга одеялом, вопросительно посмотрел на спартиатку. Женщина произнесла, глядя в сторону:

- Я вынуждена отказать вам в крове.

- Но ведь уплачено вперед, - растерянно ответил Дион.

- Деньги я верну... Только... афинянину велено покинуть пределы города и страны.

- Чье это решение? - вскипел Дион.

- Герусии.

- Разве мой гость - вpaг Спарты?

Хозяйка пожала плечами:

- Сюда дошли слухи, что афинянин, будучи в Гитии, говорил обидные слова о нашем отечестве. Ладно, раз чужестранец болен, оставайтесь до утра.

И с этими словами вышла. Дион забегал по комнате, натыкаясь на лари и табуреты.

- Немедленно в эфорат! Пусть пересмотрят это чудовищное решение. Ах, проклятый периэк! Это он, попечитель торгового порта, оболгал тебя, учитель.

Платон слабо махнул рукой:

- Оставь.

- Оставить? Нет!

Философ, отхлебнув вина с горячей водой, остался один. Дух его был подавлен. Болезнь, захватившая его врасплох, заставила едва ли не впервые в жизни подумать о смерти, как о неизбежности. Не надо обманывать себя былой силой, здоровьем. Харон с веслом на плече уже стоит у изголовья. Впереди широкий и туманный Стикс, царство Аида. Нет, он не испытывает страха перед смертью. Он верит: тело его лишь несовершенная копия некоей абстрактной идеи человека, а душа бессмертна, ибо она - бог. Да и чего страшиться, если где-то там, уже близко, ждут его милые тени, и среди них Сократ, великий учитель, первая же встреча с которым круто изменила судьбу юноши Аристокла, метавшегося между литературой, музыкой и спортом.

Тоска, зреющая в груди философа, происходит от другой причины. Как ни тяжела была катастрофа, постигшая его в Сиракузах, когда упала с заоблачных высот на камень Сицилии его самая сокровенная мечта об идеальном государстве, все-таки надежда, сжигаемая убийственным огнем логики и фактов, каким-то чудом продолжала жить в нем. Этой зыбкой надеждой, непрочным пристанищем гонимой отовсюду мечты, слабым огоньком маяка, питающимся осветить дорогу во тьме, был Дион. Платон и раньше видел, недостатки друга, мешающие ему стать идеальным правителем. Да афинский мудрец и не рассчитывал на него, как на такового. Дион был в его планах мостом, ведущим к цели. Платон не имея под руками более подходящего материала, просто не думал, насколько прочен такой мост. Теперь, увидев Диона вдали от привычного окружения, где громкое имя дяди тирана делало его в глазах соотечественников и в своих собственных более значительным, чем был он на самом желе, афинянин без боли, без разочарования понял, как искусно он обманывал самого себя. Это открытие принесло ему смертельную усталость, позволившую болезни - старому коварному знакомцу - захватить без сопротивления его большое крепкое тело.

Влажная душная ночь окутывает город. Больной философ уже не отличает вымысла от действительности. Вce, что пpoшло перед его глазами за долгую жизнь и что создало его воображение, несется мимо него, словно выдуваемое Бореем: палач с чашей цикуты в руках, предназначенной за поношение богов Сократу, Дионисий Старший в разорванной тоге, жрец из храма богини Нейт, одноглазый триераpx, спартиат на квадриге, попечитель торгового порта Гития, прячущий глаза, верный раб Дарий. У недругов губы изломаны усмешкой: «Где, жалкий человек, твое идеальное государство?». Только Дарий не смеется. Лицо его, седобровое, сморщенное, озабоченно. Он не участвует в общем движении. Он что-то делает с хозяином и тому становится тепло. Борей уносит гнетущие его образы. Теперь над ним ночное небо с неправдоподобно крупными, яркими звездами. Небо и земля меняется местами, и он летит в бездну, но ужаса не испытывает; в его падении - ощущение приятного стремительного спуска, словно за его спиной расправились крылья Зевсова орла. Вдруг небосвод начинает вращаться, всe быстрей, быстрей... Платон уже не может уследить за звездами. Каждая из них очерчивает вокруг неподвижной Полярной звезды идеальную светящуюся окружность. А центральное светило разгорается все сильней, и от нее идут, пересекая окружности, прямые, как клинок из храма Нейт, лучи. Только видит, летит он не в небо, а на землю. Полярная звезда превращается в освещенную солнцем гору среди обширной равнины. На вершине горы - сверкающие мрамором и золотом постройки: дворец и храм. Огненные пути звезд превращаются в концентрические каналы, а радиальные лучи - в соединяющие их водотоки. Под Платоном развертывается панорама страны, устроенной идеально, а значит - прекрасно, как вечное, неизменное звездное небо. Участки земли, ограниченные набережными, застроены зданиями, подобными дворцам, с золочеными крышами. Во дворах, на улицах и площадях, на палубах кораблей, плывущих по каналам, афинянин различает красивых, хорошо одетых людей - ремесленников, торговцев, чиновников, матросов. По широким проспектам, по мостам, перекинутым через каналы, двигается отряд атлетов-воинов. В садах прогуливаются в задумчивости седобородые мудрецы. На возделанных полях вокруг города копошатся земледельцы. Каждый из них занят только своим делом. И поэтому все счастливы. Один из правителей-мудрецов задирает голову, и Платон видит сначала тонкие губы, искривленные недоброй усмешкой, потом только узнает надменное выхоленное лицо Дионисия Младшего.

И сладкий бред уступает место безрадостной действительности.

Дион возвратился поздно ночью ни с чем. Эфоры отказались рассматривать постановление Герусии. Старейшины же были неумолимы: афинянин посмел поставить под сомнение способность воинов-спартиатов править государством. За такое оскорбление любой чужестранец подлежит смерти. Если бы не авторитет стратега Архита, быть Платону сейчас под стражей. Пусть благодарит богов, что так легко отделался.

Дион умолял оставить философа в Спарте до его выздоровления - не помогло. Срывался на угрозы - вредил другу еще больше.

Платон, которому к утру стало легче, понял, что надо подумать о дороге, выбора у него не было. Сиракузца предупредили: Гитий для афинянина закрыт, ибо он, направляясь во враждебную страну, не должен видеть приготовление спартанского флота.

На следующее утро, едва рассвело, зa ворота усадьбы, что рядом с храмом Артемиды, выехала простая телега, в которой на свежем сене лежал, завернутый в гиматий и одеяла, великий философ греческого мира. На облучке, рядом с возницей, тревожно оглядываясь на хозяина, сидел Дарий. Телегу сопровождали верховые - Дион и его раб, молодой скиф. Путь их лежал через весь Пелопоннес на север.

С каждым днем долина Эврота становилась все уже, местность все суровее. За пределами Тегея, который они миновали не задерживаясь, началась Аркадия - страна гор и бедных неразговорчивых пастухов.

Платон быстро поправлялся. Он уже мог сидетъ, свесив ноги с телеги; иногда, под гору, шел рядом с ней, держась за плетеный борт. С Дионом он разговаривал мало. Болезнь будто бы провела в его жизни глубокую борозду. За ней осталось все прошлое и вместе с ним - старый друг. Платон достаточно знал людей, чтобы предугадать судьбу Диона. Помыкается сиракузец по свету, поиздержится к пойдет на поклон к племяннику. А ужиться с ним не сможет, так как считает себя более достойным занимать трон правителя Сиракуз. Рано или поздно он поднимет восстание против Дионисия и, если победит, станет обыкновенным тираном. Но вернее, потерпит поражение и будет убит. Судьба человека - его характер.

В Коринфе, богатеющем на вражде между Спартой и Афинами, где путники у строили себе последний отдых перед въездом в Аттику, Платон настоял, чтобы Дион дальше его не провожал, а чтобы подсластить горечь расставания, которую искренне испытывал дядя сиракузского тирана, одарил его редкостной вещицей, одно только прикосновение к которой у каждого заставляло учащенно биться сердце, хотя клинок с длинным тонким лезвием из белой бронзы, украшенный полированной нефритовой рукояткой, был холоден и нем. Дар произвел на Диона впечатление. Он бережно уложил кинжал в дорожную сумку, с которой почти никогда не расставался.

С тех пор этот таинственный предмет опять на много веков погружается во мглу. Вроде бы подобным ножом резал листы папируса и пергамента Страбон, названный «отцом географии», потом его видели у небезызвестного картографа Тосканелли, соблазнившего Колумба на поиски Индии в западном направлении. Перед смертью, предполагают, великий мореплаватель подарил его одному из своих капитанов, чья каравелла потерпела крушение в водах Азорского архипелага. Заботливые руки бережно хранили его из века в век, ибо завораживало таинственное слово орихалк, которым называли редкую бронзу, рецепт литья которой был утерян в незапамятные времена. Наконец похожий по описанию нож… Но не будем забегать вперед. У нас впереди еще очень много времени. Ведь мы сейчас среди современников учителя Аристотеля.

Все мысли Платона, жизнелюба и оптимиста, были уже впереди: в столице Аттики, в священной роще Академа, где ждали его верные ученики и среди них один не верный, гордость школы, в его, Платона, мнении, гениальный Аристотель.

Стоя на стене Коринфского акрополя, Платон провожал взглядом Диона, удалявшегося со скифом в сторону порта на западном берегу Истмийского перешейка. Задумавшись, он не заметил, как оба всадника скрылись за поворотом дороги.

Взгляд философа был обращен на западный край земли, куда садилось солнце. За один миг он пробежал немыслимое расстояние, отделявшее его от ночной обители Гелиоса: узкий Коринфский залив, острова Итака (родина Одиссея) и Кефаления, Ионийское море, Великая Греция с обманувшими его Сиракузами, моря – Тирренское, Африканское, Иберийское и, наконец, Геракловы Столпы... Это реальный миp, в существовании которого сомневаться не приходится. А дальше - мрак. Недаром финикийцы назвали пролив между столбообразными скалами Кальпа и Абила Воротами Туманов. Все, что за ним, скрыто в тумане. И страна Астлана, и прочие острова, и весь материк, лежащий напротив, о чем поведал Аристоклу жрец из храма богини Нейт.

Что ж, если не нашлось в пределах известного мира места для идеального государства, он не отступится от своей главной жизненной мечты - построит такое государство за Воротами Туманов. Он назовет его Атлантидой, звучным словом, понятным всем грекам, признанным учителям человечества. Оно будет сиять в темноте призывно, как маяк, и все нетерпеливые сердцем будут стремиться разгадать его тайну. Платон, философ и поэт, чувствует достаточно сил и умения, чтобы справиться с этим замыслом.

Он слишком торопился, убеждал Дионисия Старшего и его сына, беря себе в помощники Диона... Человечество еще не созрело до обретения страны счастливых. Впереди у него путь длиною в тысячелетия через Океан Мрака. Невелика беда, если, преодолевая его в поисках идеального государства, человечество не найдет его. Зато - не надо сомневаться - оно обязательно создаст свою Атлантиду, еще более совершенную и прекрасную, чем создал в своем воображении он, реалист и мечтатель.

Платон, уйдя в себя, долго не мог понять, кто окликает его по имени. Наконец медленно повернулся на зов. Дарий настойчиво тряс его за край гиматия.

- Уже ночь, Аристокл. Завтра рано вставать.

Платон, привыкший к фамильярности наперсника-раба, покорно дал отвести себя на постоялый двор. Только сказал загадочно:

- Не спеши, старый. Эта ночь будет долгой.

Автор публикации благодарит владельца рукописи за вохможность использовать её фрагменты для настоящего труда.

1.0x