Авторский блог Наталья Ростова 14:12 9 декабря 2019

Ужас от встречи с самим собой

о новой книге Владимира Варавы "Старая квартира"

Владимир Варава. Старая квартира. М.: Летний сад, 2019. - 200 с.

Жанр хоррор вышел за пределы литературы, кинематографа, видеоигр и стал популярен в современной философии. Однако интерес к этому жанру обнаруживается по-разному. Западная «хоррор-философия» исследует ужас в стремлении преодолеть тему человека, интеллектуально маргинализировать ее, указав на фундаментальное ужасающее нечто, проглядывающее всюду и детерминирующее мир видимый, к которому относит и человека. Русская философия, напротив, обращена к антропологии ужаса.

Вот новая книга В.Варавы «Старая квартира». Варава называет ее философским хоррором. Почему? Потому, что она должна наводить ужас. Варава – не новый Сартр или Достоевский. Он никому не подражает. Он пытается в литературе найти адекватное выражение философии, в метафоре удержать достоверность, уместив в языке то, что языком отторгается. Язык отторгает несказанное. Для Варавы этим несказанным оказывается человек. Человек и ужас, по мысли Варавы, сопряжены.

Человек вообще начинается со страха. Непредметного страха своей метафизической неуместности. Страх – это первая эмоция человека, тот антропологический минимум, который позволяет говорить о феномене под названием человек. Человек определен избыточным пространством, которое не описывается законами природы. В этом пространстве он предоставлен самому себе. Он обременен хаосом своей свободы и призван сам учреждать порядок. Первичное отношение к себе – это страх. У него не может быть предмета, ибо предметов еще нет. Это не страх перед Ничто. Это страх перед самим собой как ничто мира. Человек изначально принужден двигаться в мире на ощупь, глядя на него нутряным взором субъективности. Порядка нет, хаос непредсказуем и невыносим. Он страшен.

О пятнах субъективности, еще не оплотненных в порядок сознания, о первичном антропологическом хаосе и жизни на ощупь в XX веке рассказал Сигизмунд Кржижановский в новелле «Красный снег». О «роковой бурде» сознания, не обретшего еще в себе оснований, рассказал в XIX веке Федор Достоевский в «Записках из подполья». Юрий Мамлеев говорил, что «Достоевский использовал криминал и убийство для объяснения состояний человеческой души», и сам писал об убийствах как способе увидеть невидимое, охватить, оголить внутреннее, разгадать в ужасе пограничного загадку человеческой души. Загадку самого себя. Но есть и другое антропологическое понимание страха, когда он, как у Л. Липавского, мыслится как страх за себя, свои границы перед лицом разлитой безиндивидуальной жизни. Мир монотонен, в нем нет промежутков, «пор», «разнокачественности», а значит, в нем нет ничего. Нет в нем и времени. Человек, говорит Липавский, это «делитель». Человек делит мир, вносит в него неравномерность, время, иерархии. Он боится часов послеполуденного зноя, темноты, снежных равнин как тотальностей, которые его поглощают, и в ритуале, пляске жаждет «вспороть непрерывность мира». Как спастись от тотализирующего стихийного мира? Ответ Липавского: через другого. Другой – это не тот, кто тебя дополняет, равно как и не тот, кто отнимает у тебя непосредственность. Другой, согласно Липавскому, это тот, кто удваивает мир, вносит в него межи. «Так два зеркала, поставленные друг против друга, создают ощущение разнообразной бесконечности… Другой человек разрывает одним своим присутствием плотный чуждый охват, смертельное однообразие». Липавский – антрополог. Он знает, что человек созидается ограничениями, которые он полагает самим собой и которые позволяют ему «создавать иллюзию происходящих событий». Он знает, что человек живет только для трепета, а потому единственное, в чем он нуждается, - созерцание.

Сегодня о непредметном страхе, обнаруживаемом при встрече с самим собой, своим чёрным человеком, повествует новая книга Владимира Варавы, состоящая из рассказов-зарисовок. Герои Варавы бродят по старым заброшенным квартирам и улицам в поисках того, что сами не могут определить. Зачем? Затем, чтобы встретиться с собой, заглянуть в потаенную комнату своей души. Куда ведет эта дорога? – вопрошает заголовок одного из рассказов. В никуда, туда, откуда нет обратного пути. По этой дороге идет тот, что ищет «свою даль». Ландшафты, среди которых перемещаются герои, это ландшафты их собственного внутреннего. Шорохи, скрипы, плач и крики, зеркала и отражения, окна и лесные тропы – это антропологические лабиринты, ведущие к неведомому их субъективности. Одинокие женщины в морозной ночи, ненавистные старухи и гробы – это метки темного странствия к своему сокровенному человеку. Для героев Варавы потрясение - впервые вдруг увидеть свои глаза. А в них – две огромные черные дыры. И тогда, говорит Варава, наступит «конец света». Конец света – это не событие в конце истории, равно как и не природный катаклизм, это событие, в котором зачинается жизнь души. Мир за-мирает. И ты слышишь, как хаос древний в душе шевелится. Герои силятся припомнить то, что всегда подспудно помнят, но что закрыто от них прочной пеленой повседневности. Они силятся припомнить себя. Они вновь и вновь возвращаются на старую квартиру, в которой забыли самое важное, – то, что составляет их истину.

Герои Варавы терзаются предметами, обступающими нас ежедневно. Отчего? Оттого что, пока они есть, радость невозможна. Герой рассказа Иван увидел красную чашку на своей кухне и понял: вот она - причина его неотступного беспокойства. «Это была чашка как чашка, обычная чашка и ничего более; это не красный мак смерти… не красный паук-вампир… не красная кровь убитого родственника… и даже не красный гроб соседа… Это обычная чашка, но она-то более всего и поразила Ивана». Терзающий предмет – это не какой-то определенный предмет, а предмет как таковой. Причина мучения находится не в предмете, а в предметности самой по себе. «Пока чашка будет оставаться чашкой, принявшей такие безнадежно определенные и окончательно незыблемые формы, в мире не будет радости». Почему не будет радости? Потому что предметы объективируют тебя, заставляют сообразовываться с их логикой. Но как быть, если ты исполнен необъективируемым? Человек тщится изобрести мистерию для своей жизни, чтобы уместить в ней свою неуместность, удержать в ней себя – свои сны, боль, предчувствия, хаос, стремление к тому, что выше его и с чем он жаждет себя соизмерять. Иногда для этого он на миг становится писателем, поверяя несказанное маленькой душе, которая таится в каждом слове.

1.0x