Накануне войны Григорий Александров выпустил, пожалуй, самый примечательный свой фильм — "Светлый путь". Большевистскому комедиографу наконец-то удалось преодолеть интернационально-голливудскую манеру, свойственную его ранним картинам, и создать подлинно русское, глубинное полотно. Суть картины — путь света и преображение через труд на примере отдельно взятой замарашки Тани Морозовой. Происходит воистину сказочное обновление, и на месте грязноватой девчонки появляется богиня красоты, совершающая беспрестанный подвиг. "Нам нет преград — ни в море, ни на суше", — как-то спокойно констатирует героиня Любови Орловой. Умиротворяющий пафос бытия: "Труд наш — есть дело чести". Дело верное. Дело Божие. Через год извечный соперник "американца" Александрова — "крестьянин" Иван Пырьев явил популистскую, роскошную пастораль "Свинарка и пастух". Обогнать Александрова не вышло — Пырьев был менее убедителен, хотя и очень старался (соотношение "Светлого пути" и "Свинарки…" — это примерно как величавое барокко versus чарующее-суетливое рококо). Но у этих сюжетов есть общая точка сборки — ВСХВ, как райский сад. Итог созидания. Если ты упорно трудишься — тебя пускают в Парадиз.
В производственную мелодраму с элементами комедии была включена фантастическая деталь, а именно — полёт в автомобиле над Москвой и Всесоюзной Выставкой, а следом лирический финал: объятие глав-героев у памятника Рабочему и Колхознице. Мухинский монумент — это не просто символ трудовой державы, созданный для парижской экспозиции Arts et Techniques dans la Vie moderne 1937 года. Он, по мнению Александра Проханова, "…символизирует триумф труда, коим создаётся империя, а также достигается Царствие Небесное. Рабочий и колхозница — это Адам и Ева, которые в сверкании света возвращаются в рай". Ибо сказано: "В поте лица твоего будешь есть хлеб". Наказание обращается по сути благом, а якобы атеистический советский мир по-своему трактует библейские ценности. Выходит, что оставленные "добывать хлеб" в борениях, мужчина и женщина своим созидательным дерзанием искупают вину. И — строят царство Божие. На земле. Мухинский дуэт демонстрирует Небу орудия труда — серп и молот.
СССР никогда не был грубо атеистичен — человек так устроен, что отказавшись от одной доктрины, он тут же возводит на её месте другую. Хомо сапиенс не умеет существовать вне божественного присутствия и потому, отринув догматы Православия, красный пролетарий сконструировал квазирелигиозную концепцию: научный коммунизм, в коем от сугубого материализма было столь мало, что всерьёз рассуждать об отрицании Бога не приходится. Даже Николай Бердяев — этот злой противник советской власти, объявлял: "В русском большевизме есть запредельность и потусторонность". В Светлое Будущее полагалось верить, как в Царствие Божие, и приближать его мыслями, поступками, борьбой с "еретиками", то есть — разного рода уклонистами и антисоветчиками. Но основное дело — это работа. В Советском Союзе культивировался сам процесс труда. Результат — важен и нужен, однако, достижение оного — многократно интереснее. Любовь к трудностям связывалась с понятием "романтика". Классический романтик — сибарит и разочарованный странник-одиночка; романтик по-советски — метростроевец, геолог, архитектор и беспременный коллективист.
Неоэллинистические барельефы с токарями и слесарями, "барочные" виноградники и яблоневые сады, "ампирные" трактора, домны, градирни, ЛЭПы — художник славил пахоту и стройку. Незыблемо царил христианский принцип, сформулированный апостолом Павлом во Втором Послании к Фессалоникийцам: "Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь" (3:10). На заводских плакатах алели буквицы: "Кто не работает — тот не ест!" и "Владыкой мира будет труд!" В культовом романе Олега Куваева "Территория", написанном уже в начале 1970-х, прослеживалась великая идея: "Работа заменила собой веру или, вернее, сама стала верой". В Христианстве труд — обязанность, а в ряде учений протестантского толка — единственный путь к Абсолюту, тогда как нищенство — прямое получение благ вне деятельности, сурово осуждалось (в лютеранской общине трудовая этика входит в систему религиозных ценностей, а не лишь корпоративных). Православие и католичество гораздо более терпимы к попрошайничеству, сознавая некую особость "чад Божьих", промышляющих подаянием, тем не менее, и здесь каждодневное служение, возвышение себя через как большие, так и скромные дела — основополагающая цель для потомков Адама и Евы.
Препарирование окружающей действительности — есть благородное и благолепное следование Божьему приказу. Неслучайно в русском языке термин "промысел" означает дело, занятие, но тут же — "Промысел Божий": забота нашего Творца обо всём, что Он создал. Работая, мы как бы становимся подобны Ему, и микрокосм человека встраивается в ритм вселенских энергий. Владимир Маяковский писал: "Радуюсь я — это мой труд вливается в труд моей республики". На высших, сакральных уровнях — то же самое: повседневное дерзание людей укрепляет силу Абсолюта. В "Светлом пути" нам транслируют: хрупкая Таня Морозова единолично управляется с громадным цехом, заставляя ткацкие машины служить ей. И Тому, чей промысел.
Человек предвоенного десятилетия, в отличие от рационально-физиологичного скептика 1920-х, воспринимал себя в качестве наследника предыдущих эпох. Он — закономерный венец столетий, а его жизнь — это не биологически-поступательное движение от рождения к смерти, а растворение в Вечности, поэтому все произведения искусства создавались в расчёте на кажущуюся бесконечность бытия. Навеки. В советской культуре 1930-1950-х нет ничего временного, сиюминутного, глупенького. "Будущее, превратившееся в вечность, настолько однородно и неизменно, что там уже ничего, в сущности, нельзя увидеть, туда бессмысленно и смотреть — взгляд культуры постепенно оборачивается назад, как бы развернувшись на 180°", — теоретизирует философ от искусства Владимир Паперный в своём программном труде "Культура-2". Здесь и сейчас — не начальная точка истории, а скорее её финал: "Культуру начинает интересовать путь, которым она пришла к настоящему моменту, начинает интересовать история". И даже — праистория. Корни. Сущность. В жизнеутверждающих, торжественных формах сталинского стиля оказалось зашифровано всё прошлое, настоящее и, как тогда казалось, будущее. Тут в дивной пропорции соединялись аполлонические и дионисийские начала — строгость и монументальность со стихийным культом плодородия и аграрной витальностью. Это — квинтэссенция, высшая точка эстетических переживаний, а герои Веры Мухиной твёрдо, неуклонно и неумолимо шествуют в направлении Вечности.
…Мухина родилась в Риге — опрятной и сонной провинции, где хорошо быть крепкой домовладелицей, знающей толк в сервировке стола, городских сплетнях, питерских и варшавских модах. Но это скучно, да и неактуально — юные барышни рвутся на курсы, в школы ваяния и живописи, постигать столицы, отвоёвывать права. Курсистки, медички, поэтессы, художницы, в крайнем случае — телеграфистки или гимназические дамы, обучающие французскому. "В Москву, в Москву!" Способная Верочка не развлекается рисованием, как иные богачки, она учится у признанных мастеров: Ильи Машкова и Константина Юона. Эпоха располагала — то и дело возникали новаторские течения и безумные стили; художники полемизировали о душе, а иной раз, о том, что все гармонии "сыграли в ящик" и их надо бы вышвырнуть с парохода современности. Прихотливые виньетки Модерна оплетали оконные рамы и книжные страницы. Мир замер в предвкушении бури.
Купеческая дочь Вера — с искоркой гениальности, но следует много работать, и потому впереди — Париж, обитель муз. Постижение античности и Ренессанса — эти знания потом ей ещё пригодятся, когда она будет создавать символы имперской Вечности. Но пока — излёт ‘Belle époque’, война, Революция, счастливое замужество и очередной виток жизни. В 1920-х она не только выдаёт проекты памятников (отнюдь не всегда реализуемых) и пишет маслом, но и рисует изящные образцы "пролетарского стиля" для советских модниц. К середине 1930-х Мухина — заслуженный мастер, именитая гранд-дама Страны Советов. Будучи на самой вершине системы, она не позволяла себе ни минуты барственного успокоения, а поэтому нет никакой "лотерейной" случайности в том, что статую, посвящённую Работе, ваяла убеждённая труженица.
"Когда хороший скульптор ваяет человеческий торс, то стремится воплотить не только мышцы, но и жизнь, то, что их оживляет больше, чем жизнь. Мощь, которая вылепила их, наделила их изяществом, или энергией, или притягивающим очарованием, или необузданным неистовством…", — писал Огюст Роден в "Беседах об искусстве", а если учесть, что Мухина училась у одного из адептов роденовской школы — Эмиля Бурделя, то эти строки можно отнести и к её, Веры Мухиной, работам.
Следуя всеобщей любви к античности, она взяла за основу древний шедевр Крития и Несиота "Тираноубийцы", добавила порыва, напора и — поставила на пьедестал. Но соль осталась: пролетарий и пейзанка — это всё те же тираноубийцы, уничтожители мирового капитала. "А паразиты — никогда!" — будто произносят Рабочий и Колхозница слова из "Интернационала". Важно и то, что по иронии судьбы павильон Бориса Иофана, увенчанный мухинскими "тираноубийцами", был размещён против нацистского сооружения с прусским орлом на вершине. Да. Момент истины — Парижская Выставка 1937 года. Это явилось мистическим предзнаменованием: динамичные, живые, обращённые к небу Рабочий и Колхозница, и — мрачный, точно охраняющий склеп, знак старой Пруссии.
Мы начали побеждать уже тогда, на уровне образов — солнечная устремлённость против тяжеловесной, мёртвой статики. Мир труда противостоял миру захвата. Нацистская эстетика тоже базировалась на классике, но была загробной и гнетущей. Подавляющей — прежде всего самих немцев, как известно, принявших гитлеризм, будучи глубоко оскорблёнными Версальским позором и нищетой "ревущих" 1920-х. Третий Рейх возник из тотальной депрессии; СССР же родился из огня и стали. "Нас водила молодость в сабельный поход!" — восклицал Эдуард Багрицкий. Изумительно молодой, созидательный человек столкнулся в большой войне с жестоким, но безмерно уставшим, а потому — истерически-агрессивным врагом. Результаты сражения "предрекло" искусство — мухинские Адам и Ева.
В "Симфонии пятой империи" Александр Проханов — проповедник Русской Идеи, сказал, правда, по иному поводу: "Народу показывают ослепительный бриллиант общенациональной мечты, волшебный кристалл общенародного дела, обращаясь к самым сокровенным глубинам национального чувства и памяти. Этот бриллиант чудесными лучами проникает в подсознание, рождает великие воспоминания, вызывает самые светлые и творческие образы, выплёскивая их наружу, где они не проливаются наземь, не пропадают втуне, а наполняют чашу "Общего дела". Превращаются в работу, итоги которой становятся видны всему народу — вдохновляют, пробуждают тех, кто ещё спит или дремлет". Кристалл общенародного дела. Работа. Путь к Богу. Так было, есть и будет. Рабочий и Колхозница и теперь возвышаются над суетой и зовут в сверкающую Вечность, где настоящее, прошлое и будущее сливаются в бескрайней Русской Мечте.
