Меня всегда завораживала библейская история о пророке Ионе, которого проглотил огромный кит. Я пытался и пытаюсь представить себе, как такое может быть, когда тебя переваривают. Тебя не убили прежде, чем начали употреблять в пищу. Тебя переваривают, а ты ощущаешь, видишь, как постепенно лишаешься частичек себя, истончаешься. Вообще как это? Как это бывает, когда ты постепенно таешь, испаряешься, аннигилируешься. Очень интересно описать этот опыт переваривания. Очень интересно посмотреть на переваривание глазами перевариваемого. Очень интересно зафиксировать те мысли, которые возникают «в ходе» и «по поводу».
Нас переваривают. Нам даже рассказывают о том, что нас переваривают. Про это переваривание, про эту неумолимую социальную инженерию, которая с разной степенью интенсивности осуществляется по всему миру, у нас говорят много. Говорят уже даже в медийном мейнстриме. Но говорят как бы сверху вниз, оперируя именами и идеями мыслителей, идеологов, смелых журналистов, политиков и др. Постоянно звучат разоблачения технологий манипуляции, вроде уже всем известных «окон Овертона». Выдвигаются смелые предположения о целях этой социнженерии. И все это важно, нужно. И все это уже не удается, слава Богу, как раньше маргинализировать и утопить в иронии, замуровать в абсурдные и комичные контексты. Но я бы хотел поделиться своими частными, житейскими переживаниями этого переваривания. Меня переваривают. Я перевариваюсь. Мне ещё и показывают нескончаемое реалити-шоу, в котором несколько десятков миллионов (сколько точно никто не знает) переваривают еще быстрее. Я про Украину. Мне показывают те рубежи и ту степень переваривания, которые у меня впереди. Или нет. Мы все-таки пока сопротивляемся. Так или иначе я перевариваюсь не без интриги, не без интересности.
Сегодня людей активно переваривают на Украине. Но и сама Украина - в её пост-советском изводе – это не только полигон для переваривания исторических русских, но и продукт этого переваривания. Может и побочный но продукт, фракция, если угодно, отходы большого переваривания нас, исторических русских. Последовательного, неутомимого. Даже неумолимого.
***
Прошу не судить строго мой личный опыт переваривания и наблюдения за перевариванием других.
1. Я уже понял, что переваривание меня выглядит как череда небольших сделок, даже микро-сделок. Кто-то в лице институтов, людей в режиме маркетинговой скороговорки и чего-то написанного мелким шрифтом предлагает мне совершить череду микро-выборов. Причем выбирать я не очень умею. Я понимаю, что выбирать – это особенная компетенция, это крайне сложная процедура, этому скорее всего нужно учиться, но у меня не хватает на это времени. Я вроде бы ничем особенным не занимаюсь, но у меня кто-то ворует время. Я нажимаю кнопочки, что-то подписываю и через какое-то время вдруг обнаруживаю, что незаметно лишился чего-то очень важного, обнаруживаю утрату. Очень важно, что я это замечаю не сразу, но в обозримом пост-времени. Как человек, уже потерявший значительную часть своих волос, я очень хорошо знаю, что обнаружил себя в лысом состоянии очень не сразу. В самом описанном мною механизме нет ничего особенного, нового. Гораздо важнее то, что очень немногие из нас способны простроить цепочки зависимостей большого и малого. Вообще большое нам является, как правило, в малом. Например, далеко не каждый способен понять то, как связаны наличные, кэш, сокровище, и свобода. Совершенно очевидно, что «свобода» сегодня – это странный идеологический дериватив (хочу напомнить читателю о кризисе 2008 года, когда повалились искусственные, сложно придуманные финансовые продукты, сути которых не понимали даже опытные финансисты), и уже никто толком не вспомнит, из чего он соткан. «Никто не знает, зачем они здесь, и никто не помнит их лиц, но во имя их женщины варят сталь, и дети падают ниц». Уже никто толком не понимает, что такое «свобода», но во имя ее сносят режимы, приносят в жертву свои жизни. Я уже не очень верю в то, что некая дискуссия способна, оздоровить это, пожалуй, самое кровавое слово сегодня. С высот философских дискуссий к нам спускается лишь одно качество свободы – «свобода от». От чего? Да от всего. Это чёрная и тупая свобода от государства, от семьи, от привязанностей, от своего прошлого, от своей идентичности, от любой общности, от своего языка даже. Я верю в стратегии деконструкции <этой> «свободы» с нотками «свободы от». Вот эта свобода на достается с барского стола. В эту свободу нас, как щенят, окунают с головой, но отнимают какую-то другую свободу. Я имею ввиду очень простую житейскую свободу. Вот её мы последовательно сливаем в микро-разменах ее на «удобство». И мы уже в шаге от её утраты. Я почти каждый день наблюдаю, как очередь в кафе или магазине испаряется, когда кассир объявляет «терминал не работает». Мы всегда сольем стратегическое большое в разменах на тактическое удобное и частное. Мы так устроены. Мы обязательно сольём все. Точка.
2. В нас живёт эдакий вульгарный марксизм, который не был изжит в нас даже десятилетиями бесноватого антисоветизма последних трёх десятилетий. Всё очень просто. В нас живёт почти животная вера в способность случающегося на наших глазах самослучаться. В нас неистребима какая-то глубинная, житейская вера в то, что существуют какие-то объективные законы социальной природы, против которых не попрёшь. Я сейчас, Боже упаси, не хочу погружаться во все эти философские дискуссии. Я проще. Эта наша глубинная вера воплощена в великую безличную форму глагола «ся». Наши дети становятся, события случаются…Как бы сами по себе. Этот вульгарный марксизм часто способен подвигать нас на большие свершения, но часто ставит нас в ступор, ввергает нас в оцепенение, мешает собраться с силами и сопротивляться. «Ся» порождает абсолютно непробиваемые химерические конструкции вроде «весь мир глобализируется», «в Европе жить лучше» и др. Эта банальная и житейская штуковина действует и на наши элиты. Это «Ся» стал нервом украинского второго майдана, во время которого власти буквально цепенели перед лицом чего-то, названного объективным. Уверен в том, что и распад СССР во многом предопределила эта уверенность тогдашних элит в объективности и непреодолимости тех или иных перемен. Мы немного дуреем, тупеем, опускаем руки, когда является нечто, названное объективным историческим процессом. Нас трудно, но возможно в этом убедить. И тогда, будучи лучшими в мире воинами, невероятно талантливыми и пытливыми людьми, мы сдаёмся без боя, без некого среднего, впадаем в крайность губительного нигилизма. Тот, кто обладает технологиями по продаже веры в объективность, в конструировании представлений об объективности придуманного и проектного, обязательно будет побеждать нас во всех уголках постсоветского пространства.
3. Сегодня наступило время какого-то Великого Анализа, Великого Разъятия. Нас разъединяют, нас ссорят. Не только как-то сложно. Нас ссорят и разъединяют тупо, как в мультике про Чебурашку всех ссорила старуха Шапокляк. Буквально каждый день наши и не наши журналисты только и занимаются, что доносят нам о том, кто кого на этот раз обозвал земляным червяком, и как оскорблённый ответил. Мы наблюдаем это ежедневно. И эти очень дурацкие, простые и частные распри усугубляются вещами более фундаментальными. На наших глазах происходит какой-то тотальный, вселенский процесс разъятия. Сегодняшний человек стоит на растрескавшейся земле, изрытой безумной чересполосицей. Линии разлома проходят по всем фронтам. Научные линии разлома, порождающие самые разные варианты социальной стратификации, вдруг обретают жизнь, онтологизируются, становятся фактами нашей частной жизни. Прежде всего разламывается институт семьи. И это не старые добрые «отцы и дети». Ювенальная юстиция – это очень серьезно. Идет разъятие всех больших общностей – трещат по швам страны, союзы, церкви и так до бесконечности. Пролегает трещина в межгендерных отношениях. Набирают силу даже стилевые разъятия, разломы по стилю жизни, значение которых нельзя недооценивать. Но начинают просматриваться и контуры грядущих расколов, одним из которых станет раскол между человеком и его телом. Я уже вижу, как случится эта деприватизация человеческого тела, которое есть и будет, даже если и без нас, еще больше субъектом экономических отношений как таковое. Оживают спавшие в качестве риторических формул сущности. Сегодняшняя Украина – это такое очень странное образование. Знаете, иногда встречаются люди, которые дословно воспринимают риторические формулы вежливости, этикета с их «милостивыми государями», «дорогими друзьями» и прочим. Это признак наивности, инфантильности и даже некоторой глупости. «Украина» рождалась, а затем бытовала как риторическая формула русской культуры, имперской культуры, немного неряшливой в создании спящих различий. И вдруг, по недосмотру, в моменты слабости империи, риторическая формула с разной степенью успешности стала обретать плоть и кровь. Сегодняшняя «Украина» немного затянулась. Нам же просто необходимо быть крайне осторожными в производстве различий. Есть кто-то, кто ищет способы их воплощения и умелой институционализации. Очень важно оценить потенциальные «украины», которые мы уже наворотили, которые могут породить свои «реалии». Нам необходимо искать умные и политичные балансы между имперской унифицированностью и производством подробностей, которые тоже очень нужны. Без них немного пусто и уныло жить в столь обширных пространствах. Если угодно, нам необходимы политики подробностей.
4. Как оказалось, наш ресурс внимания очень ограничен, исчерпаем. Мы неспособны переваривать большие объемы информации. Мы уже плохо умеем помнить. В чем-то мы сегодня напоминаем рыбку Дори. Нас очень легко переключать на негодные объекты внимания. Нам катастрофически не хватает времени на то, чтобы остановиться, подумать, обернуться назад. Производя огромный поток пустых якобы-событий, нам наносят «тысячу порезов», и мы увязаем. Вообще я вижу в гуманитарном сообществе поиски каких-то оригинальных, очень глубоких объяснений нас сегодняшних. Но это ошибка. С нами вообще нужно проще. Гораздо более эффективно разговаривать с нами не мыслями, а инсайтами. Гораздо проще мне показывать, а не говорить. Это работает. Мы управляемы на каких-то самых верхних уровнях поверхностности, на самой поверхностной поверхности. Например, нам можно абсолютно нагло врать. Самое главное – врать должны инстанции мейнстрима. Нас очень легко раскачать в состояние коллективных тревоги и страха. В этом состоянии мы легко одобрим, наделим легитимностью (в социологическом смысле этого слова) любое легальное насилие над нами. Все это стремительно институционализируется и начинает набирать экзистенциальную массу. Потом вдруг обнаруживается, что на Майдане стреляли отнюдь не беркутовцы, а в пробирке Пауэлла был стиральный порошок, но это уже не важно, это уже потом. Открывшаяся правда маргинализируется, а мейнстрим уже идет дальше. Это как-то так работает. Мы, простые люди, не готовы к сеансу одновременной игры в быстрые шахматы сразу на нескольких досках. Мы почти всегда сдаем умело срежиссированные ситуации.
5. Мы подбираемся к самому важному. Как работает мейнстрим? Как он устроен? Как он заваривается? Кто является его архитекторами и жрецами? Здесь много неизвестного. Мейнстрим – это спроектированное коллективное представление о возможном, границах возможного. Большинство управляется этими границами. Знание того, как работает мейнстрим, может помочь реализовать многое. Мейнстрим управляет границами и емкостью нашей операционной веры в вероятность. Эта вера – абсолютно конструктивна и конструируема. Мы особенно управляемы и манипулируемы, когда нечто является нам, являет себя нам. Сегодня случающееся является нам в виде движущихся картинок видео-трансляции, выпуска новостей и др. ощущение, что сейчас случается что-то очень важное и, к сожалению, бесконтрольное. Именно сейчас происходит накопление в социальной памяти, в нашем ментальном клип-арте (каталоге визуального возможного) визуальных прецедентов. Наш (каждого из нас) визуальный опыт крайне скуден. Ну что мы видим на пути с работы домой и обратно? Наш визуальный опыт обывателя, туриста, обладателя (идиотского или не очень) хобби и т.п. — крайне скуден. В достоверности массы являющегося нам визуального мы никогда не сможем убедиться сами. Но нам это показывают. И мы уже принимаем эти визуальные стандарты. Мы никогда не сможем увидеть сами то, как автомобиль выезжает из водопада — слишком абсурдна ситуация. Слишком сложно, да и не нужно это моделировать на практике. Но нам это показывают. И мы вынуждены эти картинки принимать как канон. Не дай Бог потом случится что-то подобное в реальности с каким-нибудь политиком, и нам это покажут в соответствии с уже сформированным каноном — мы обязательно поверим. На наших глазах происходит масштабное визуальное киберсквоттерство. Нам показываются разные не проверяемые практикой ситуации. Визуальные решения для разных представимых и не представимых ситуаций плодятся. Наш канон реального формируется. Может пора подумать о законодательстве в области визуального?
6. А пока же простому человеку не на что опереться. «Свобода от» снесла основные инстанции, к которым можно апеллировать. Что сегодня может противостоять утверждению о том, что древние укры вырыли Черное море? Ситуация на сегодняшней Украине усугубляется еще и тем, что ей очень не хватает элит. Украинская беда – элитонедостаточность. Инстанции смыслов просто не из кого создавать. В некотором смысле сегодняшняя Украина – это почти эталонный пример страны без элит, пример полного и бесповоротного элитарного аутсорса. Если Россия, кажется, начинает мучительно выкарабкиваться из похожего состояния, хотя и нет стопроцентных гарантий успеха, то на Украине уже всё. Совсем и бесповоротно всё. Вне страны формируются и формулируются смыслы. Власти и общество слились в консенсусе по сдаче государственного суверенитета. Капитализация страны, бизнесов формируется не на Украине. И нет институтов, нет сил, к которым простой человек мог бы апеллировать.
7. Но зато ему, простому человеку, обязательно нужно льстить. Много и обильно льстить. Ему обязательно нужно рассказывать о том, какой он…всякий. И свободолюбивый, и мудрый, и какой-то там ещё. Эту лесть просто необходимо институционализировать. Перевариваемый должен пребывать под наркозом. На Украине всё через одно место, а потому наркоз пересичным громадянам выдают так себе. В лучшем случае местный. Так что есть прекрасная возможность наблюдать, как им, например, отрезают ногу, или вынимают из нутра печень…Как выяснилось, очень легко нейтрализовать природную южнорусскую способность к ёрничанью, к осмеянию. Украинцам оказалось не западло жрать вторичное и уже кем-то пережёванное. Украинцам оказалось не западло одеть на головы заношенные и засаленные в ходе «арабской весны» кастрюли. И нельзя сказать, что их не предупреждали. Сработало сугубо частное и неистребимое, житейское и посконное. Мы, обычные люди, знаем себя из себя. Мы очень долго, а некоторые всю жизнь, храним это внутреннее видение себя, это внутреннее самозаблуждение на предмет самих себя. В лучшем случае, уже довольно поздно мы понимаем, что никакие мы не красивые, и голос не очень приятный, и одежда сидит так себе, и глубины в нас не густо, и не сработала внутренняя вера в «со мной такое не случится», «у меня будет не так как у других». Случилось. До боли банально, глупо и неинтересно. Хотя осознание этого встречает в нас внутреннее сопротивление. И даже СЕЙЧАС многие украинцы только НАЧИНАЮТ «что-то подозревать». И это СЕГОДНЯ, когда уже снесена система здравоохранения Семашко, уже завершилась полная деиндустриализация, уже сбежали из страны 10 млн. человек, уже случилась социальная деградация, уже тарифы выросли в 10 раз и ещё вырастут, по сути исчезли правоохранительная и судебная системы…Так работает наша чувственная внутренняя экономика. Так мы сами истощаем число поводов к жалости к нам.
8. Ещё одна важная примета переваривания – культивирование гипертрофированного прагматизма. Сегодняшних молодых делают заточенными на прагматику. Мы сегодня всё больше становимся верующими в карго-культ папуасами. Буквально всё против того, чтобы человек нашёл ну хоть немного времени для саморефлексии, для проговаривания хотя бы самому себе карманной, портативной картины мира.
9. Происходит воровство реальной эффективности, но одновременно насаждается культ эффективности, ложной верифицируемости результатов деятельности в рамках заданного игрового поля. Недаром одним из важнейших, одним из наиболее употребимых, на сегодняшней Украине является слово «адекватность». Мы в России тоже им пользуемся, но почти сакральность его там не совсем понимаем. Адекватность – девиз сегодняшней Украины. Адекватность просто необходима как для верхов, так и для низов. «Неадекватность» - самое страшное слово, которое может прозвучать из уст Коломойского, пожалуй, самого саморазоблачившегося украинского олигарха. Вся страна пребывает в поисках формулы адекватности. Всем кагалом, всей толпой несчастные украинцы мечутся в поисках адекватности сложившимся обстоятельствам. Вся страна течет, угадывает, нащупывает новую адекватность. Этот национальный спорт адекватности оставляет страшное впечатление.
***
Неужели всё так плохо? Должен сказать, что всё ещё хуже. Десять лет пребывания в рекламной индустрии, коммуникационной отрасли уверили меня в том, что человек в этом противостоянии обязательно проиграет. Многие бы удивились тому, о чем задумываются, что проектируют в корпоративном сегменте. У сегодняшнего человека нет ни малейших шансов. Это прозвучит грубо, но вопрос «как заставить людей с удовольствием жрать собственное дерьмо» - это вопрос сугубо технологический. Спорить можно лишь о сроках, а не возможности/невозможности. Сегодняшний человек демонстрирует просто неисчерпаемую способность к саморасчеловечиванию.
Что же делать? Не знаю. Я не считаю себя в праве что-то советовать. Я могу рассказать, что буду делать сам. Я буду и дальше кормить этот неизвестно откуда берущийся во мне зуд знать. Я даже не знаю, зачем это, но я хочу знать. И буду стараться узнавать в меру сил и способностей. Слава Богу, Интернет предоставляет для этого просто безграничные возможности. Я буду, насколько это возможно, охранять в себе трезвость. Трезвость оценок и самооценки. Я не буду впадать в уныние, хотя сегодня это непросто. Я не позволю себе стать мизантропом. Я и дальше буду пытаться дарить близким и ближним утешение. Я буду и дальше делиться своими мыслями и сомнениями с теми, с кем получится. Я буду участвовать в любых проектах, результатом которых будет солидарность (кстати, очень горжусь своей принадлежностью к Русскому Художественному Союзу), объединение, а не разъятие, и которые не будут противоречить моим убеждениям. Я буду стоять на страже моего государства. Поверьте, мне известно, насколько оно несовершенно, но это важная часть моего мира и мой единственный союзник в противостоянии корпоративным упырям. Я буду и дальше соучаствовать в усложнении институционального ландшафта нашей культуры. Я и дальше буду исповедовать ценность верности, без которой просто невозможно нормальное внутри-институциональное существование и коллективное действие. Я буду обязательно участвовать в располитизации, обезвреживании очень хороших вещей, которые все-таки приходят к нам с Запада и с Востока. Я найду в себе силы избежать изоляционизма и эскапизма. И, конечно, я буду верить в Бога, а значит в чудо. Я буду надеяться на чудо. Однажды оно случилось. До сих пор помню, как в 1999 году обсуждал с другом на полном серьёзе, в какой регион России переехать. Я был уверен в том, что России как страны уже не будет, что она повторит судьбу Советского Союза. Но осенью 1999 – весной 2000 гг. случилось чудо. И сейчас мы обсуждаем вещи высокого порядка, но самое главное – мы все ещё есть. Разве это не чудо?
