«Продолговатый и твёрдый овал,
Черного платья раструбы...
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?»
Марина Цветаева «Бабушке».
У Марины Цветаевой и Анны Ахматовой есть два поразительно похожих стихотворения. Оба посвящены старинным аристократичесим потретам. Цватаева любуется локонами и надменностью «двадцатилетней польки»; Ахматова ритмично констатирует: «Сжала тебя золотистым овалом / Узкая, старая рама. / Негр за тобой с голубым опахалом, / Стройная белая дама». Впрочем, финальный вопрос тот же: «И для кого эти жуткие губы / Стали смертельной отравой?»
В русской и зарубежной литературе существует приём: явить мир героя через фамильный портрет. Так, пушкинский Германн, крадучись, углядел, что «...на стене висели два портрета, писанные в Париже m-me Lebrun. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зелёном мундире и со звездою; другой – молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудренных волосах». Читателю 1830-х годов становилось ясно — ветхая графиня живёт единственно прошлым, погруженная в пленительную сладость галантного столетия, когда она была молода и — блистала. Для современников Пушкина картины Виже-Лебрен казались чудовищным архаизмом.
Николай Гоголь — беспощадный в своих определениях, наделяет ад «Мёртвых душ» ещё и пафосным дурновкусием. «Между крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего, поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках» - наблюдает жулик-Чичиков у куркуля Собакевича. У нелепой Коробочки и то висел портрет Kутузова и «...писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче». И нам, и Чичикову всё понятно: то - папенька и, скорее всего, малевал крепостной мастер, коего уж, верно, и в живых-то нет.
У советско-российской художницы Татьяны Назаренко есть сюрреалистичесая картина «Московский вечер» (1978), где явлен типичный «квартирник» 1970-х, но фантастическим, полупрозрачным фоном дан силуэт дамы с парадного портрета 1770-х годов — пудреная куафюра, строгое декольте, полуоткрытый веер. Она незримо присутствует на вечеринке «брежневской» интеллигенции, как бы выстраивая линию культурной преемственности. Старинный образ, лик времени. История рода - биография страны. И — унесённые ветром. Ветром эпох, войн, революций.
В Государственном Историческом музее работает выставка «Аристократический портрет в России XVIII – начала XX века» из собрания живописи музея. Экспозиция интересна тем, что даёт представление, как о знаковых персонах, так и о малоизвестных, практически нигде не упоминаемых. Переходя из зала в зал, можно проследить, как менялись направления живописи и сколь затейливой была мода на кружева и ленты. Репрезентативность уступала психологизму. Аристократические фамилии — творцы и паразиты, службисты и бунтари, блюстители морали и — вертопрахи. Постольку большинство экспонатов реквизировали в ходе Революции и Гражданской войны из апартаментов, имений, личных коллекций, то картины различаются по качеству исполнения — так, признанные шедевры оказались по соседству с посредственным, но крепким ремеслом какого-нибудь немца-гастарбайтера.
Например, однотипно-добротные изделия Иоганна Франкарта, подвизавшегося в эпоху Анны Иоанновны в Москве и Петербурге. Судя по клиентуре, герр Франкарт высоко ценился в светских кругах — так, мы наблюдаем портреты сыновей могущественного вице-канцлера Остермана (1738) — оба юноши свежи, надменны и одеты на версальский манер. Рядом и могучая фигура графини Марфы Ивановны Остерман (1738) — урождённой Стрешневой. Франкарт роскошно писал ткани, а потому парча Марфы Ивановны и бархаты младших Остерманов получились дюже лепо.
Изумительна кисть Дмитрия Левицкого — малоросса, раскрывшего свой талант исключительно на русско-имперской почве и отточившего умения, рисуя именитых заказчиков. Наталья Ивановна Мельгунова, в девичестве Салтыкова (1780-е гг.) изображена в домашнем платье перед зеркалом, с драгоценной табакеркой в руках. В XVIII веке нюхательные табаки считались проверенным средством для улучшения здоровья. Табакерки, изукрашенные камнями, были наилучшим презентом — особливо, если этим предметом одаривала сама императрица.
Несмотря на высокое мастерство русских живописцев (и крепостных, в том числе), знать предпочитала, чтобы их писали заморские знаменитости. Так, на излёте XVIII столетия была в фаворе Ангелика Kауфман — ловкая немецкая рисовальщица и в какой-то мере авантюристка, что вполне укладывалось в стилистику бурного и — суетного времени. В Россию она так и не доехала, зато принимала у себя в римской мастерской весь екатерининский бомонд. На выставке можно увидеть изысканный портрет графини Анны Александровны Чернышевой с дочерью (1793), одетых в якобы-античном духе, с венками, украшающими не напудренные локоны. Франтовство сделалось неуместным — теперь всем нравилась благоуханно-свежая простота. Из той же серии — работы Жана-Луи Вуаля, почти не известного у себя на родине, зато получавшего богатые заказы в Санкт-Петербурге. На экспозиции - ряд вещиц Вуаля. Например, изображение княгини Екатерины Барятинской (1791) или, скажем, портрет князя Александра Куракина (1790). Одно время француз подвизался в качестве придворного живописца Павла I, да и вообще создал в России особый тип «сентиментального портрета», где выражение глаз важнее лент с регалиями.
Удивителен портрет Екатерины Долгорукой «Танец с шалью» (ок. 1800), атрибутированный, как автопортрет — в те годы некоторые способные дамы, подражая старушке-Лебрен и не менее значительной Kауфман, упражнялись в искусствах. Антично-ориентально мания: дамы вообразили себя нимфами, а чтобы не умереть от простуды в сложном для наяд и граций, климате, затребовали кашмирскую или турецкую шаль. С этим предметом надо было уметь обращаться. Pas de Châle, импровизационный танец, позволявший выказать чувства и явить стройность тела. Заодно — похвастаться редкостной вещью — привезённые с Востока, шали стоили дороже иных бриллиантов. Автопортрет Долгорукой, чудо как хорош — перед нами изящный поворот, слегка растрёпанная — как требовала мода — причёска, и главнейший акцент повествования — красная шаль на сером фоне скромного платья. А вот — изображение одного из князей Гагариных (1837) в персидском халате. Писал заезжий немец Карл Йозеф Штиллер — с чувством, с толком, с расстановкой. Те восточные халаты, если они, конечно, не превращались в обломовский кокон - символы покорения земель. Наброшенный халат с древним золотым шитьём означал: обладатель служил в «горячей точке» и привёз, по сути, трофей.
Ещё один иностранец - Франц Рисс, живший в России и имевший крупные заказы от великосветской публики, представляет портрет княгини Татьяны Голицыной (1835) — кавалерственной дамы и московской благотворительницы. Её наряд, хоть и выполнен в чёрно-белой гамме — пышен и перегружен, как у гоголевских дам «фестончики, всё фестончики». Kак же автору удалось написать кротко-добрые глаза, если он так скрупулёзно копировал газовые рукава и золотые украшения? Язвительная светская сплетница пушкинской эпохи — Долли Фикельмон упоминала о Голицыной восторженно и — желчно, как умела: «Княгиня относится к тем женщинам, которых я могла бы полюбить. У неё чарующая прелесть во взоре, улыбке, словах. Она уже не молода, не очень красива, но весьма интересна».
Очаровательны работы крепостного мастера Фёдора Тулова, создавшего серию образов князей Шаховских. Более других притягивает совсем юная Александра Шаховская (1815) — на тёмном фоне, с пышным — барочным букетом в ампирной вазе. Контраст детскости лица и — серьёзного, почти мрачного фона, странное смешение стилей — а тут явная отсылка к XVII веку — всё это делает картину незабываемой. Многозначительная деталь русской культуры: если писатель — то барин, если художник — то крепостной или же иноземец. Бывали разные вариации, но это — правило, тенденция.
А мы продолжаем разглядывать лики былого. Милейшая, капризнейшая англоманка Лизанька (Бетси) Чернышова (1845-1846). В чёрной «амазонке» в момент одной из конных прогулок. Средненькая живопись Генри Эндрюса, напоминающая тогдашние английские рекламы путешествий, зато всё — по-аглицки, а сама Бетси выглядит истинной English rose – как называли поэты и обыватели привлекательных англичанок с тонкой талией, розовым лицом и крохотным прямым носом.
В середине XIX века в Париже, Вене и Лондоне гремела слава Франца Kсавиера Винтерхальтера, искусного портретиста, умевшего потрафить императрице Евгении и госпоже Миттерних. Ему стали подражать, и небесталанный Иван Макаров выдаёт Евдокию Трегубову (1869) в совершенно винтерхальтеровской манере. Правда, русскому художнику хватило смелости нарисовать усталость и печаль этой красивой дамы — Винтерхальтер же из любой кривобокой принцессы «ваял» чудо в сладких розочках. Ивана Макарова, кстати, привечали знатные клиенты — он был удостоен живописать саму императрицу Марию Александровну.
На экспозиции можно увидеть шедевры Константина Маковского. В центре внимания — лицо Зинаиды Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон (1900-е г). Одна из самых красивых женщин империи, она восседает в боярском платье. В Серебряном веке популярность русского стиля и допетровской благости - в самом разгаре. «Матушка от природы имела способности к танцу и драме и танцевала и играла не хуже актрис. Во дворце на балу, где гости одеты были в боярское платье XVII века, государь просил ее сплясать русскую. Она пошла, заранее не готовясь, но плясала так прекрасно, что музыканты без труда подыграли ей. Её вызывали пять раз», - повествует сын героини, Феликс Юсупов. Ещё один занимательный типаж - портрет графа Сергея Зубова (1913), писаный заграничным автором Джованни Больдини. Столпы европейского и американского high-life выстраивались в «очередь», дабы засветиться у коммерчески-успешного синьора Больдини. Итак, один из графов Зубовых. Идеальный мужчина ‘Belle époque’ – высок, атлетически сложен и утончён. Одежда его проста и изысканна, ибо он любит комфорт и технику, не намереваясь отказываться от одной радости в пользу другой. Предреволюционная жизнь оказалась наполнена дивными штучками и — предвкушением (!) краха.
Все эти люди — хороши они или дурны - являются частью исторического процесса, фрагментами сложнейшей мозаики, а потому здесь равны все — и деятели, и бездельники. «Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать», - читаем у Гоголя и — переносим в настоящее. Жестокий XX век разметал и физически уничтожил многих из тех, кто носил фамилии Голицын, Шаховской, Шереметьев. Унесено ветром. Восстановлению не подлежит. Нам же остаётся лишь смотреть на портреты и восторгаться жемчужной серёжкой, тщательно выписанной крепостным гением.
Илл. Константин Маковский. Портрет княгини З. Н. Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон. 1900-е г.
