ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
«Тень Есенина» тоскует о СССР
М. М. ЛИТВИНОВУ*
29 июня 1922 г. Дюссельдорф
Июнь 29 <19>22
Уважаемый т. Литвинов! Будьте добры, если можете, то сделайте так, чтоб мы выбрались из Германии и попали в Гаагу,* обещаю держать себя корректно и в публичных местах «Интернационал» не петь.* Уважающие Вас С. Есенин Isadora Duncan
************************************************************************
«…Чело нашего века носит печать нескольких светлых имен поэтов. В Англии это Киплинг, во Франции – Аполлинер и Элюар, в Германии – Рильке, в Испании – Гарсиа Лорка, в России – Маяковский и Есенин, в Армении – Чаренц и Исаакян. Всякий раз, когда один из этих светильников угасал, казалось, что в мире становится темней. Но все то, что они оставляли за собой, не было тенью, а было пламенем».
Л у и А р а г о н.
Пожалуй, Сергей Есенин по количеству ссылок, подражаний, «мотивов», ассицативных коллизий, «перекличек» уже приблизился к Александру Пушкину. Ежегодно можно публиковать по отдельному томику «есенинских» импровизаций. Вот, к примеру, недавнее стихотворение, которое «приютило» гостеприимное прохановско-фефеловское «Завтра»… Автор – БАХТИЁР ИРМУХАМЕДОВ. Название: «Подражание русскому брату». Жанровый подзаголовок: «Из цикла «ЕСЕНИНСКИЕ МОТИВЫ».
«Шаганэ ты моя, Шаганэ…»
С.Есенин
Гульсара – не моя Гульсара.
У судьбы не любимчик я, что ли,-
Не отвыкну от пасынка роли,
Повторяя с утра до утра:
Гульсара – не моя Гульсара.
У судьбы не любимчик я, что ли:
По-иному встречаю рассвет
И глотками смакую шербет
Одиночеством данной мне боли.
У судьбы не любимчик я, что ли?
Не отвыкну от пасынка роли,
Притворяюсь веселым в беде.
Во враждебной для духа среде
Я мечтаю о лучшей юдоли.
Не отвыкну от пасынка роли.
Повторяя с утра до утра,
Что любимая женщина где-то
Ублажает другого поэта,
Я у смертного маюсь одра,
Повторяя с утра до утра:
Гульсара – не моя Гульсара.
Утешаю себя саботажем:
Ведь на зов повелительный даже
Не пришла к Магомету гора!
Гульсара – не моя Гульсара.
«…Как он, гонимый миром странник, но только с русскою душой…»
… «Г о н и м ы й миром странник» - Б а й р о н… «Г о н и м ы й миром
странник» - Л е р м о н т о в… «Мечтая о могучем даре Того, кто русской стал судьбой»
(«П у ш к и н у»), Е с е н и н скажет: «Но, о б р е ч е н н ы й н а г о н е н ь е, Ещё я долго буду петь… Чтоб и мое степное пенье Сумело бронзой прозвенеть»…
Я взял две строки из есенинского «Возвращения на родину». Автобиографический автор-повествователь («Я») «посетил родимые места, ту сельщину, где жил мальчишкой, где каланчой с березовою вышкой взметнулась колокольня без креста». Лирический герой – в пленительной власти воспоминаний-откровений («Как много изменилось там, В их бедном, неприглядном быте. Какое множество открытий За мною следовало по пятам»). По тропке, сметая пыль с бурьяна, плетётся старик, опираясь на посошок. Отцовский дом… И – ещё одна встреча: «П о –б а й р о н о в с к и наша собачонка Меня встречает с лаем у ворот».
Внимательно и потаенно-заинтересованно перечитывая есенинские сочинения, то и дело встречаешься с оригинальнейшими образами-метафорами, реминисценциями, тропами, сравнениями, уподоблениями, восходящими к мировой духовно-художественной, философско-этической традиции («человек есть чаша космических обособленностей»).
Есенинская интерпретация английских и англоязычных авторов в контексте
истории мировой художественной культуры.
В высшей и средней школе ведутся курсы мировой художественной культуры (МХК). В числе классиков, чьи эстетические и духовно-нравственные воззрения входят в программный материал, - Сергей Александрович Есенин (не только как самобытнейший лирик, но и как философ-психолог, культуролог, прозаик, публицист, критик, историк культуры. Вот, например, есенинские «Ключи Марии», где с особой силой проявился его дар как незаурядного мыслителя-гуманиста, просветителя-культуролога, знатока «диалектики души», «магического кристалла» искусства слова-образа, эпоса и мифа. Есенин обращается к великим текстам минувших тысячелетий и столетий: «Илиаде», Эдде, Калевале, Ведам, Библии, «Слову о полку Игореве. Автор «Ключей Марии» стремится постичь философско-провидческую глубину «Стиха о Голубиной книги», «Златой цепи», «Слова о Данииле Заточнике» и «множества других произведений, которые выпукло светят нам на протяжении долгого ряда веков».
…Всегда ли мы используем те сюжетно-художественные возможности текста, которые открывают жизнь, биографию, внутренний мир героя-персонажа с неожиданной стороны?
Вот, например, хрестоматийный текст есенинской «Анны Снегиной»… Лирический (автобиографический) герой на своей «малой родине»: сохранившее своё «нацеленное» название до наших дней село К р и у ш а, что совсем недалеко от Константинова. В Криуше развиваются важные сюжетные линии есенинской поэмы («Но вот и Кпмуша… Три года не зрел я знакомых крыш…»; «Вот тоже, допустим… с Криуши…»; «То радовцев бьют криушане, то радовцы бьют криушан…»; «Иду. Прихожу в Криушу…»; «Ты что-то опять в Криушу не кажешься…»). Криушанский приятель
С е р г у х и - М е л ь н и к вручает желанному гостю «письмишко»: Вскрываю… читаю… Конечно! Откуда же больше ждать! И почерк такой беспечный И
л о н д о н с к а я печать… «Вы живы?.. Я очень рада… Я тоже, как вы, жива.
Так часто мне снится ограда, Калитка и ваши слова. Теперь я от вас далеко…В России теперь апрель. И синею заволокой Покрыта береза и ель. Сейчас вот, когда бумаге Вверяю я грусть моих слов, Вы с мельником, может, на тяге Подслушиваете тетеревов.
Я часто хожу на пристань И, то ли на радость, то ль в страх, Гляжу средь судов все пристальней На красный советский флаг. Теперь там достигли силы. Дорога моя ясна… Но вы мне по-прежнему милы, Как родина и как весна».
«Лондонская печать» на конверте неожиданного письма от Анны Снегиной, лондонский «ракурс», лондонский крутой «поворот» сюжетной линии играют серьёзную
психологическую роль в «мотивационной сфере» есенинского лиро-эпического повествования: … Иду я разросшимся садом, Лицо задевает сирень. Так мил моим вспыхнувшим взглядам Погорбившийся плетень. Когда-то у той вон калитки Мне было шестнадцать лет. И девушка в белой накидке Сказала мне ласково: «Нет!» Далекие милые были!.. Тот образ во мне не угас. Мы все в эти годы любили, Но, значит, Любили и нас. Январь 1925. Батум.
Вечные образы в есенинских «университетах»: пути и перепутья русского Гамлета.
И.Л. Матковская уделила особое внимание трактовке Есениным образа шекспировского Гамлета (в процессе приобщения школьников к библиографическо-источниковедческому поиску).
Библиографические изыскания приводят нас к уникальному художественно-мемуарному тексту – стихотворной повести М.А. С т а х о в и ч а «Б ы л о е» (1858),
где повествуется о московской премьере «Гамлета».
Один из лучших переводов шекспировского «Гамлета» был осуществлён Николаем Алексеевичем Полевым (1796-1846). Впервые его постановка была осуществлена на сцене Московского (Малого) театра 22 января 1837 года. Роль главного героя играл великий трагик П.С. Мочалов (1800-1848), замечательный представитель прогрессивного романтизма в русском театре второй четверти Х1Х столетия. - Блистали ложи золотые,
Народу тьма – и час настал, Желанный час, когда впервые Мочалов Гамлета играл!
Я помню этот день чудесный! Шекспир, по слухам нам известный, И нашу сцену посетил: Как будто стройный ряд светил Прошли невиданные сцены. Нам открывался новый свет, Пока не выведал Гамлет Братоубийственной измены, Как зверь подстреленный вскочил И смехом кровь заледенил!
Кстати, сравнение «как зверь подстреленный вскочил» восходит к эпизоду, начинавшемуся словами Гамлета (убедившегося, что Клавдий – убийца его отца):
«Оленя ранили стрелой…» (действие 3, явление 3).
Виссарион Белинский, также присутствовавший на исторической премьере, оставил своё документально-мемуарное описание происходившего тогда на сцене Малого театра: «Вдруг Мочалов одним львиным прыжком, подобно молнии, с скамеечки перелетает на середину сцены И. затопавши ногами и замахавши руками, оглашает театр взрывом адского хохота… …если бы, по данному мгновению, вылетел дружный хохот из тысячи грудей, слившихся в одну грудь, - и тот показался бы смехом слабого дитяти в сравнении с этим неистовым, громовым, оцепеняющим хохотом…»
(т.2, М., 1953, с. 321-322).
Автобиографический повествователь Михаила Стаховича также испытывал духовно-эстетическое потрясение («Народ весь дрогнул – страх и холод Его объял! И раз за раз Тут сердце стукнуло как молот… Но миг прошел – и, разразясь Неслыханным, безумным треском, Толпа и воплями и плеском Взгремела! Этот страшный гул, Казалось, своды пошатнул! А он, он, гордый, с ликом бледным, В красе трагической своей, Стоял как некий чародей, Смеялся хохотом победным, И вечно памятен для всех Остался этот грозный смех!.. Тогда как, действие кончая, Над сценой занавес упал И, вновь «Мочалова!» взывая, Партер стучал, раек стонал, - Тогда, шумящею толпою Сбегая лестницей витою, Внизу сошелся сонм друзей Тогдашней сцены и искусства. Неясен был их речи звук, В объятиях, пожатьях рук Спешило выразиться чувство – И вот в кофейную, теснясь, Толпа их шумно понеслась»).
Огонь свечей. «Услужливый лакей» - официант. «В угол отдаленной залы собрались дружно театралы», затевая «ученый спор». Полемический диалог двух зрителей
фиксируется автором «Былого» («Один, расчетливый в словах, В перчатках белых и в очках. «Нет, нет, профессор! Как хотите, - Его противник говорил, - Не так на дело вы глядите! Вас Тик и Шлегель с толку сбил, Совсем не в этом наша сила…» - «Да что ж, нельзя смотреть, мой милый, Шекспира в этом тени нет! Ваш средний круг, и высший свет, И ваш народ – такие дети! Что так в восторг приводит их? Плох перевод, неверен стих, Балетные костюмы эти!... Да где ж нам и актеров взять В Шекспире роли понимать?»…- Где взять? У нас! В том наша слава, Что быстро школу мы прошли; Не в ней своим талантам право, А в силе собственной нашли. Значенье наше тем велико! Не он ли начал с Полиника, Мочалов наш? С недавних пор Он был и Фердинанд, и Мор, Но чьим он формам покорился? Везде его таланта луч Своеобычен и могуч. Как метеор, он нам явился И одиноко догорел – Но в нём дар русский уцелел!»
Развитие сюжетных линий, психологические кульминации, полемическая острота
спора театралов-знатоков дают возможность реально представить себе нравственно-духовную атмосферу тех лет. Великий трагик Мочалов являл отечественному зрителю
«русского Шекспира», «русского Гамлета»:Затем, в нем что-то есть такое, То, чем игра его жива. И на него, как на героя, Смотреть стекается Москва И ценит дар его высоко! Так сам Шекспир, когда глубоко Художника с Гамлетом слил, Актера нам определил. Вот эти чуйки, лисьи шубы, Им разве надобен Гамлет? Им до Гамлета дела нет, Как и Гамлету до Гекубы! Но верьте мне, из роду в род Меж них Мочалов не умрёт!»
«…Как и Гамлету до Гекубы…» - Гекуба – в гомеровской «Илиаде» - жена троянского царя Приама, мать Гектора; потеряв детей после гибели Трои, она бросилась в море. Образ Гекубы вошёл в мировую художественно-духовную традицию как воплощение безмерной скорби, боли, отчаяния. Автор «Былого» имеет в виду гамлетовский монолог
из второго действия («Комедиянт, наемщик жалкий, и в дурных стихах, Мне выражая страсти, плачет и бледнеет, Дрожит, трепещет… Отчего? И что причина? Выдумка простая, Какая-то Гекуба! Что ж ему Гекуба? Зачем он делит слезы, чувства с нею? Что, если б страсти он имел причину, Какую я имею?..»).
За есенинской строкой: уроки преемственности.
Педагог, ведущий курс МХК, имеет возможность раскрыть перед слушателями творческую индивидуальность Есенина с неожиданной стороны: не только как гениального лирика, сокровенного «диалектика души», но и как оригинального аналитика-мыслителя, раскрывающего «тайны» искусства слова («…каждый шаг словесного образа делается так же, как узловая завязь самой природы»). Есенин обеспокоен тем, что в современной ему литературе эти «узловые завязи» не получают новаторского развития; он утверждает: «Искусство нашего времени не знает этой завязи, ибо то, что она жила в Данте, Гебеле, Шекспире и других художниках слова, для представителей его от сегодняшнего дня прошло мертвой тенью».
Обратим внимание на то, что рядом с всемирно признанными философскими и эстетическими авторитетами (Данте, Шекспир) Есенин называет имя Кристиана Фридриха Геббеля (Хеббеля) (1813-1863), немецкого драматурга, теоретика драмы. Есенину, думается, были известны основные произведения немецкого классика: трагедии «Юдифь» (1840), «Ирод и Марианна» (в стихах, 1850), «Гиг и его кольцо» (1856), «Нибелунги» (1861); драма «Агнесса Бернауэр» (1851), «мещанская драма» «Мария Магдалина» (1844); статьи «Мое слово о драме» (1843), «О стиле драмы» (1847). Есенинское «сближение» Кристиана Хеббеля с Данте и Шекспиром отнюдь не случайно:
немецкому автору принадлежат также европейски известные сочинения: комедии, рассказы, баллады, лирические стихи, очерки, рецензии, письма, дневники (издание 1885 года). См. также: Gerlach U. H. Hebbel-Bibliographi. 1910 – 1970. Hdlb. 1973.
Примечательно, что в предлагаемом пособии обращено внимание (хотя и бегло, почти конспективно) на трактовку романтизма, с упоминанием английских и русских авторов, представителей романтического направления, европейской «школы» романтизма, породившей мощную преемственную традицию в культуре Англии, России, США.
Об отношении Есенина и Блока к романтизму сделаем несколько комментариев и уточнений (через «английскую парадигму»). Видимо, учителям-словесникам ( русского языка и литературы, английского языка и английской культуры, историкам, искусствоведам) следует рекомендовать непременное знакомство (когда речь идёт о традициях «на сгибе» эпох – Х1Х и ХХ столетий, незаслуженно забытую, но очень важную философско-культурологическую работу А. Блока «О р о м а н т и з м е»
(27 сентября 1919).
«Под романтизмом в просторечии принято всегда понимать нечто, хотя и весьма возвышенное, но очень отвлеченное; хотя и поэтическое, но туманное и расплывчатое; а главное – далёкое от жизни, оторванное от действительности… Человека отвлеченного, рассеянного, неуклюжего, непрактичного мы склонны называть романтиком… - констатирует Блок и вопрошает: - Откуда явилось такое понимание? – Его источники очень глубоки; в России, где подобное мнение особенно укоренилось, источника его нужно искать в природе нашей интеллигенции, в характере того мучительного, извилистого пути, которым она, надрываясь, шла. Это – тема для целой книги… Причина указанного понимания романтизма лежит ещё в очень прочно установившейся критической традиции, которая приобрела большую популярность во всей Европе и у нас, шедших в этом отношении по стопам Европы».
Александр Александрович отсылает читателя к европейски известному просветительскому изданию – журналу «Larouss» (отличающемуся, по мнению Блока, «сжатостью и меткостью характеристик»), где романтизмом названо «учение тех писателей, которые в начале Х1Х века пренебрегли правилами композиции и стиля, установленными классиками» («У романтизма были в чести христианская религия, средние века, родная старина, знакомство с иностранными литературами. Он характеризуется, главным образом, возрождением лиризма, преобладанием чувства и воображения над разумом, индивидуализмом»).
Называя предтеч, непосредственных предшественников романтиков Х1Х века,
А.Блок видит олицетворяющих «дух великих откртий, подготовивших Возрождение» - Шекспира и Сервантеса; называет имена Шиллера и Гёте, «иенских романтиков»: братьев Шлегелей, Шлейермахера, Тика, Новалиса, Шеллинга и «их спутников».
Кстати, многие из этих авторов – в круге чтения константиновца и спас-клепиковца Сергея Есенина.
Прослеживая и констарируя плодотворную преемственность духовно-художественного потенциала творений романтиков, Блок настаивает, что «здесь нужно учиться безукоризненному и музыкальному чтению стихов, ибо музыкой стиха романтики выражают гармонию культуры; стих есть знамя романтизма, и это знамя надо держать крепко и высоко».
«Эльдорадо» Эдгара По.
По словам Есенина, «узловая завязь» искусства по-особому проявилась в художественно-духовных экспериментах известного американского поэта, новеллиста, публициста («В чисто индивидуалистическом творчестве Эдар По построил на нём (мифе – В.Ш.) своё «Эльдорадо»). Интерес автора «Ключей Марии» к американскому классику
мотивирует обращение лектора (педагога) к наследию Эдгара Аллана П о (1809-1849):
стихотворные сборники: «Тамерлан и другие стихотворения» (1827), «Аль-Аарааф» (1829), «Улялюм» (1847), «Аннабель Ли» (1849), «Колокола» (1849); сборники новелл «Гротески и арабески» (т. 1-2, 1840); детективные новеллы «Убийство на улице Морг» (1841), «Тайна Марии Роже» (1842); повесть «Золотой жук» (1843); «страшные» новеллы, в том числе: «Черный кот» (1843), «Демон извращенности» (1844), «Преждевременное погребение» (1844); философская поэма в прозе «Эврика»(1848). В 1895 году вышли его «Баллады и фантазии» в переводе К.Д. Бальмонта.
Генри Уодсуорт Лонгфелло и его Гайавата в России.
В «Ключах Марии» Сергей Есенин опирается в своих философско-эстетических построениях на творчество Лонгфелло (называя его «Песнь о Гайавате» в ряду «Илиады», Эдды, Калевалы, Вед, Библии, а также произведений Шекспира, Гебеля, Уланда; среди русских текстов вместе с лонгфелловой «Песнью о Гайавате» называются «Слово о полку Игореве», «Стих о Голубиной книге», «Златая цепь», «Слово о Данииле Заточнике»). Напомним: Генри Уодсуорт Лонгфелло (Longfellow) (1807-1882), талантливый американский поэт, крупный филолог, переводчик Данте. Иностранный член Петербургской Академии наук (1872).Широко известны его сборники: «Ночные голоса» (1839), «Стихи о рабстве» (1842; в переводе М.Л. Михайлова, 1861), «Перелетные птицы» (1856).Любители словесности ценят его поэмы «Эванджелина» (1847), «Сватовство Майлза Стендиша» (1858), сборник новелл в стихах «Рассказы придорожной гостиницы» (1863), путевые заметки «За океаном» (1835). Обессмертила его имя эпическая поэма в народном духе «Песнь о Гайавате» (1855).
«У а й л ь д в л а п т я х» (полемическая содерательность есенинской метафоры).
В «Ключах Марии» читаем: «Уайльд в лаптях для нас столь же приятен, как и Уайльд с цветком в петлице и лакированных башмаках…» В каком контексте вплетено в ткань дискуссионно-полемического повествования это публицистико-метафорическое есенинское «заострение»? Сближение утонченного английского творца-мыслителя с отечественной российской «лаптёжностью» и сермяжностью появляется в связи с критическим анализом писаний Николая Клюева («Для Клюева, например, всё стало идиллией гладко причесанных английских гравюр, где виноград стилизуется под кудрявый порядок воинственных всадников…»).
Отношения Есенина с «Уайльдом в лаптях» сложны и противоречивы (от приятельства до неприятия-отталкивания). В англоязычных изданиях (в переводах разных авторов) известен клюевский «Плач о Есенине» («Мы свое отбаяли до срока – Журавли, застигнутые вьюгой. Нам в отлет на родине далекой Снежный бор звенит своей кольчугой… Помяни, чертушко, Есенина Кутьей из углей да омылков банных!.. Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка…»). Русский гений – с трагедийной судьбой («Жизнь – океан многозвонный – Путнику плещет вослед. Волгу ли, берег ли Роны – Все принимает поэт… Тихо ложится на склоны Белый ромашковый цвет»).
Сделаем ещё один акцент: феномен художественной и философско-психологической метафористики Уайлда интриговал не только Есенина, но и Блока.
Английские блоковеды (и есениноведы) обратили внимание на некоторые выводы
критико-публицистического блоковского эссе с «нацеленным» заглавием «Русские дэнди» (2 мая 1918). Блок анализирует современное ему явление «р у с с к о г о
д е н д и з м а»: «Так вот он – русский дендизм ХХ века! Его пожирающее пламя затеплилось когда-то от искры малой части байроновской души; во весь тревожный предшествующий нам век оно тлело в разных Брэммелях, вдруг вспыхивая и опаляя крылья крылатых: Эдгара По, Бодлера, Уайлда; в нём был великий соблазн – соблазн «антимешанства»; да, оно попалило кое-что на пустошах «филантропии», «прогрессивности», «гуманности» и «полезностей»; но, попалив кое-что там, оно перекинулось за недозволенную черту». Блок резко полемически характеризует
оказавшихся за «недозволенной чертой»: «У нас от «москвича в Гарольдовом плаще»
оно потянулось подсушивать корни, превращая столетние клёны и дубы дворянских парков в трухлявую дряблую древесину бюрократии. Дунул ветер, и там, где торчала бюрократия, ныне – груды мусора, щепы, валежника. Но огонь не унимается, он идёт дальше и начинает подсушивать корни нашей молодёжи.
А ведь в рабочей среде и в среде крестьянской тоже попадаются уже свои молодые дэнди. Это – очень тревожно. В этом есть тоже, своего рода, возмездие».
«Английский фактор» в отечественном «нравственном образовании». Журнал «Детское чтение для сердца и разума» (1785-1789).
Уже в ХУ11-ХУ111 веках английские авторы (правда лишь эпизодически) оказывались в сфере д е т с к о г о ч т е н и я. Интерпретаторами и комментаторами
английских текстов выступали ведущие российские литераторы и педагоги (См., напр.:
Ю.Д. Левин. Английская просветительская журналистика в русской литературе ХУ111 века. – В кн.: Эпоха просвещения. Из истории международных связей русской литературы. Л., 1967).
Одна из линий «нравственного образования» осуществлялась, реализовывалась через знакомство с сочинениями мыслителей и мастеров искусства Англии, Германии, Франции, других европейских государств.
Одним из мудрейших «наставников» стал Вильям Шекспир. Карамзинский «Юлий Цезарь» был одним из самых первых переводов Шекспира на русский язык. Карамзин же озаботился переводом для журнала «Детское чтение для сердца и разума» сочинений Джеймса Томсона (1700-1748), даровитого английского поэта, автора описательно-нравоучительной поэмы «Времена года» (ч. 1-4, 1726-1730), аллегорической поэмы «Замок праздности» (1748), национально-патриотической песни «Правь, Британия!». Томсоновская поэма «Времена года» «пришла» в Россию в художественной трактовке Н.М. Карамзина.
Об отношении Карамзина к Шекспиру см.: П.Р. Заборов. От классицизма к романтизму. – В кн.: Шекспир и русская культура. М.-Л., 1965, с. 70-128; Rothe H. N.M. Karamzins europaeische Reise: ein Beginn des russischen Romans. Berlin.1968. S. 55-65.
«Чувствительный» автор, полагал Карамзин-сентименталист, обладает способностью и потребностью глубоко постигать «внутреннего человека». «Чувствительность» - важный духовно-эстетический критерий; без «чувствительности» «Клопшток не был бы Клопштоком и Шекспир Шекспиром».
Конечно же, Есенину были ведомы карамзинские «Письма русского путешественника» (в частности, английские зарисовки и размышления, «письма» из Англии), его «Остров Бернгольм». Шекспировско-карамзинское гуманистическое «начало» одухотворяло и обусловливало духовно-эстетические искания в русской литературе Х1Х-ХХ столетий («Творец! Почто даровал ты людям гибельную власть делать несчастными друг друга и самих себя… Свет наук распространяется более и более, но еще струится на земле кровь человеческая – льются слезы несчастных»). «Он сделал литературу гуманною», - сказал о Карамзине А.И. Герцен (т. 7, с. 190-191).
В русле этой традиции - философские и художественно-психологические эксперименты Г.Р. Державина. «Как страшна его Державина – В.Ш.) ода «На смерть Мещерского», - писал Виссарион Белинский, - кровь стынет в жилах, волосы, по выражению Шекспира, встают на голове встревоженною ратью, когда в ушах ваших раздается вещий бой глагола времени, когда в глазах мерещится ужасный остов смерти с косою в руках» (т.1, М., 1953, с. 50).
«Русский Байрон» - предтеча Сергея Есенина.
Принципиально важны для освоения программного школьного материала методические аспекты, связанные с вопросами: «Байрон в России», «Байрон и Лермонтов», «Байроновско-лермонтовская романтическая традиция и становление творческой индивидуальности Есенина».
Автор работы «Англоязычные переводы есенинских сочинений в школьном изучении» говорит о полемически-пристрастном восприятии Лермонтовым-романтиком эстетических и философско-психологических прозрений английского классика («Нет я не Байрон, я другой…»).
В контексте рассматриваемой проблемы обратимся к стихотворению «П а м я т и Б а й р о н а» Константина Михайловича Фофанова (1862-1911), лирика большого дарования, высоко ценимого Чеховым, Л. Толстым, Репиным, Майковым, Полонским, Брюсовым. Написанное в «ретроромантическом ключе» фофановское стихотворение представляет собой выразительный, художественно совершенный психологический портрет поэтической личности Байрона, которая «осознаётся» через его лирического героя: Роптал в нём демон, плакал бог! Он сам себя понять не мог И – жертва слабая страстей – Он проклинал за страсть людей. И, сам безумство, сам порок, В других простить он их не мог! Гордися, мир! Он – лучший грех Из всех грехов твоих! Из всех Твоих мятущихся сынов Во мглу задумчивых веков Он горделивей и смелей
Глядит из вечности своей!..
* * *
Музыкально-культурологический фактор есенинского феномена.
Есенинская звукопись. Есенинская ритмика. Есенинская пластика.
Не затухают споры о содержании среднего (общего и профессионального) образования. Всё более чётко осознаётся необходимость усиления культурологической парадигмы (в частности, расширения и углубления межпредметных связей: уроков и занятий по литературе, истории Отечества, мировой истории, искусствознания, этнографии, философии, экологии, «человекознания», «народоведения».
Майя Авраамовна Э л и к в просветительском издании для университетов культуры «Поэма памяти Сергея Есенина» Георгия Свиридова» (М., «Советский композитор», 1971) приводит строки из письма радиослушателя С. Нарковича (Красноярск) композитору: «…Что вы сумели сделать с Есениным! Вот действительно музыка от народа и для народа – сильная, сочная и до простоты понятная: музыка, от которой веет свежим, новым». Д.Д. Ш о с т а к о в и ч говорил о своём коллеге-современнике: «Георгий Свиридов глубоко прочувствовал и понял поэзию Есенина. Он умеет «читать» поэтические произведения, что так важно для композитора, сочиняющего вокальную музыку. В этом отношении Свиридова можно поставить на одно из самых первых мест среди советских композиторов» («Вечерняя Москва» от 14 июня 1956 года).
Свиридовская музыка, свиридовское духовно-психологическое постижение «тайны» есенинского гения - один из «ключей» к раскрытию противоречиво-сложной творческой индивидуальности автора «Чёрного человека», «Анны Снегиной», «Персидских мотивов». Исследователь творчества Есенина и Свиридова
А. С о х о р замечает: «Значительность и размах образов, созданных Свиридовым во второй части поэмы, не позволяет принять её за обычный пейзаж. Видится здесь картина русской природы. А услышать можно нечто большее: мысль о могучих, богатырских силах, что таятся в русском народе, и мечту о лучших, светлых днях, которые должны наступить после гроз и бурь» ( «Георгий Свиридов». М., 1964, с. 136-137). Размышляя
об э п и л о г е – э п и т а ф и и свиридовской «Поэмы», Л. П о л я к о в а полагает: «Да, Есенин погиб, погиб трагически и бессмысленно. Но его творчество, тысячью нитей связанное с родной почвой, бессмертно, как бессмертна земля, его взрастившая» (Сб. «Музыка и современность», М., 1962, с. 209).
(продолжение следует)
* *
