Тем временем в Москве

Артамонов Александр. Без права на возвращение. Исповедь разведчика. — М. : Наше Завтра, 2023. — 260 с.

Автор книги, бывший разведчик (есть такие?), а ныне — известный отечественный военный эксперт, сразу предупреждает читателей: "Роман на основе реальных событий. По мотивам автобиографии. Все фамилии действующих лиц изменены". А раз так (презумпции читательского доверия к писателю никто не отменял), то волей-неволей приходится сопоставлять сюжет данного художественного произведения с известными из открытых источников деталями жизни самогó Александра Германовича Артамонова и убедиться в том, что "по мотивам" собственно автобиографических моментов звучит несколько иная музыка, а жанр этого повествования, определённый как исповедь (перед читателями?), порой переходит в прямую проповедь (читателям же как представителям России в целом и русского народа в частности).

И эта авторская исповедь-проповедь — прежде всего о том, что в современном мире "просто пожить, не выполняя задание — это самое дорогое право, которое мало кто может заслужить", что у каждого человека его "настрой, его образ мыслей, суть характера, вкусы, привычки и предпочтения определены задолго до его рождения" и что "в этом окаянном мире, который выбрала наша душа для воплощения (а может быть, нас сюда определили как в тюрьму на исправление) ничто просто так никогда никому не даётся — даже на время. За всё приходится платить и, как правило, по завышенной цене…" И, как следствие, "всем руководит могучая формула MICE… Все люди… покупаются на достаточно простые вещи, укладывающиеся в четыре группы — спасибо за классификацию нашим коллегам-англосаксам: Money-Ideology-Compromise-Ego", то есть, по усилению "глубины", она же — "высота" платы: "Деньги — Идеология — Компромат—Я". Везде действуют одни и те же законы рынка: применительно и к отдельным людям, и к разным человеческим сообществам (здесь самый наглядный и показательный пример — практически полная нацификация Украины всего за три десятилетия). Конечно, из этого правила случаются исключения, только подтверждающие правило: и в романе в главе "RIP" как раз описывается такая ситуация — когда главный герой Владимир Кузьмин, он же Алекс-Андре Д’Арамонт, "расходится миром" с французским асом-диверсантом Аланом Кавали, которого получил приказ ("мелкое дельце") уничтожить, но докладывает по инстанции о выполнении задания. Зато правило это срабатывает зачастую неожиданно и непредсказуемо: как в случае с неприметным, но занимающим ответственную должность в центральном аппарате КГБ СССР майором Василием Ивановичем, который в условиях распада страны становится осведомителем "соседей" из ЦРУ с псевдонимом "Чапаев" и сдаёт им главного героя — причём по инициативе собственного начальства (что и описывается в приведённой ниже главе романа).

Описанная ещё Джоном Ле Карре "зеркальная война" оказывается уходящей чуть ли не в бесконечность пространства и времени, только зеркала при этом оказываются не просто кривыми, но зачастую даже неоднократно перевёрнутыми, а "вкусные" детали ремесла ("наши доблестные разведчики и гнусные вражеские шпионы") щедро используются автором в качестве приправы к основным вопросам его исповеди-проповеди: "Во что и как верить?", "На что надеяться?", "Кого, что и как любить?", — но право ответа на них Александр Артамонов предоставляет своим читателям, завершая своё повествование "открытым" финалом. Впрочем, это справедливо лишь в композиционном отношении, а в смысловом — финалом романа представляются другие слова, "спрятанные" даже не внутри текста, а вне его: несмотря на все проблемы и испытания, выпавшие нашей стране и нашему народу, они, вопреки всем анализам и прогнозам, не рухнули и не утратили своей сущности. Россия — продолжается!

Майор служил давно и усердно. Звание своё и нынешний фронт работ на благо Родины в аппарате Службы внешней разведки отрабатывал верой и правдой. Когда-то, в весьма далёкие уже годы студенческой молодости, он мечтал разработать новый раздел высшей математики. Ему нравились сложные алгебраические уравнения с несколькими неизвестными.

Но теоретическая математика так и осталась для него несбывшейся мечтой, а не родом профессиональной деятельности. По окончании Бауманки будущий майор получил интересное предложение и серьёзно задумался. В те годы многие зачитывались романами Юлиана Семёнова. Штирлиц навсегда вошёл в сердца советских граждан как образец настоящего мужчины и высокого профессионала от разведки, его имя стало нарицательным. Многие молодые специалисты мечтали променять скучную и размеренную работу на производстве на героические будни рыцарей плаща и кинжала. Приятно щекотала нервы и теоретическая возможность оказаться в дальнем зарубежье. Кроме того, у молодого человека была ещё и молодая жена — особа с большими запросами и сварливыми родителями. Он думал ровно одни сутки, а потом дал согласие. И с тех пор никогда не раскаивался в том, что выбрал это направление на своём жизненном пути.

Своим продвижением по службе Василий Иванович был обязан непосредственному начальнику — человеку с малоросскими корнями, певучим южным говором, где Г больше походило на Х, и неистребимой ненавистью к некоторым высоким людям, которые, по словам начальника — полковника Нетребко, противостояли обожаемому им Серову, всесильному шефу КГБ СССР в послебериевские годы развития аппарата госбезопасности.

В свою очередь Иван Александрович Серов люто ненавидел всех тех, кого не любил человек, которого он боготворил, — Никита Сергеевич Хрущёв. Именно Хрущёв поднял будущего Ивана Грозного (таково было утвердившееся за ним в кулуарах большой власти прозвище), рассмотрел в скромном начштаба артиллерийского полка нужного ему человека. Сразу после Академии имени М.В. Фрунзе, в 1939-м, Иван Александрович неожиданно для сослуживцев перешёл из армии в органы и быстро возглавил наркомат внутренних дел Украины.

Никита Сергеевич никогда не забывал о своём протеже и сразу после кончины Хозяина, которому, по некоторым данным, упорно вводили яд в любимый им "Боржоми", решил опереться на амбициозного Ивана, сделав его своим подручным по решению ряда деликатных вопросов. И Серов не подвёл — ни в 1953-м, ни в 1957-м, когда генсек нуждался в плече, на которое можно опереться. Хрущёв не остался в долгу: в 1954-м скромный и малорослый вологодский крестьянин возглавил КГБ, а через 4 года — и Главное разведывательное управление. Когда через несколько лет произошло снятие Кукурузника, Иван Грозный решил было удержаться, но был вычеркнут из числа небожителей после раскрытия Пеньковского. Фрол Козлов лично прибыл к нему в кабинет из аппарата ЦК и сообщил начальнику ГРУ о том, что погоны генерала армии придётся снять, а Золотую звезду Героя Советского Союза вернуть обратно Родине. Иван Александрович безропотно подчинился. Тем более что многие в те годы опасались чисток старого образца или девяти грамм в затылок, как это было на самом деле с Лаврентием Павловичем, устранённым генералом Белым (судили на самом деле двойника Берии, когда тело проигравшего в борьбе за власть исполина уже давно остыло).

Также без истерик Серов перенёс и исключение из рядов партии — не стал закатывать сцен и не застрелился, оставшись вне рядов той организации, которой отдал всю свою жизнь. Правда, он потом ещё долго писал письма в ЦК, доказывая, что его подсидел Владимир Семичастный, намеренно внедривший двурушника Пеньковского в аппарат ГРУ, чтобы торпедировать его, руководителя этой самой структуры. На письма, как водится, ему никто не отвечал. Он тихо скончался в июле 1990 года и был предан земле на подмосковном кладбище в посёлке Ильинское.

Однако в ту эпоху, когда этого невысокого коренастого человека звали Иван Грозный, он успел принять на службу и продвинуть очень многих офицеров госбезопасности. Одним из таковых стал и полковник Нетребко. И хотя в 80-е его бывший шеф, разжалованный до генерал-майора и всеми забытый, уже давно отошёл от дел, полковник Нетребко по-прежнему считал его командиром и испытывал к нему чувство глубокой личной признательности. Принятый на работу в 1960-м Василий Иванович стал одним из самых верных и преданных молодых специалистов при Нетребко. Иногда шеф приглашал Василия к себе — по случаю 23 Февраля или 9 Мая — и начинал вспоминать золотые времена, когда по одному только слову его всесильного босса десятки тысяч человек отправлялись мыть золото на Колыму. Как ни странно, Нетребко был прав: Иван Александрович умел ненавидеть врагов, но так же сильно он любил своих друзей и соратников.

И вот теперь Василий Иванович сидел за маленькой буквой Т стола совещаний у своего командира и усердно потел. Он испросил взглядом у хозяина кабинета разрешения и налил себе стакан воды из старорежимного стеклянного графина, стоявшего на столике рядом с дежурным фикусом. Собственно, потел майор по двум причинам: первой были, как водится, ранняя гипертония и избыточный вес бывшего тяжелоатлета, вторая же заключалась в попытке вникнуть в хитросплетения начальственной мысли.

— Ты вот что, Василий Иванович, — продолжал между тем Нетребко, — ты возьми этого юношу на заметку. Интересный человек — внук того самого Кузьмина.

Василию Ивановичу не надо было объяснять, кто такой "тот самый Кузьмин". Он давно уже привык на посиделках выслушивать бесконечные излияния своего шефа по поводу некоторых фигур, бывших в силе в золотую пору Серова. Самым ненавистным в этом пантеоне был образ Иосифа Иосифовича Кузьмина. Своим пытливым аналитическим умом майор госбезопасности много лет назад сообразил, что у его руководителя есть какие-то личные мотивы, заставляющие испытывать столь сильное отрицательное чувство. Потом, со временем, по песчинкам складывая мозаику из случайно просочившихся признаний командира, он примерно восстановил, что же произошло между Серовым и Кузьминым в далёком 1957-м. Похоже, Кузьмин участвовал в заговоре против дорогого Никиты Сергеевича, и Первый приказал свалить председателя Госплана, за что Иван Грозный и принялся с обычным для него рвением. Как знал Василий Иванович, молодой в те годы Нетребко принимал самое непосредственное участие во всей операции.

Надо признать, что "построить" досье "Комитет глубокого бурения" всегда умел, но здесь дело усугублял высокий ранг разработки. Поэтому-то Иван Александрович и обратился к своему доверенному исполнителю, глубокомысленно намекнув ему на то, что Никита Сергеевич будет, мол, доволен и особо оценит. Будущий полковник, а тогда достаточно молодой опер подошёл к решению поставленной задачи со всем присущим ему несомненным талантом. В считанные дни была смонтирована аудиозапись, в которой глава Госплана ругал на чём свет стоит генерального секретаря и даже рассказывал про него какой-то анекдот. Серов послушал запись и остался доволен.

А потом наступил крах. Хрущёв получил плёнку с секретной записью высказываний Кузьмина, ожидаемо вскипел до потери разума и, брызжа слюной, вызвал того на ковёр. Иосиф Иосифович явился и в своей спокойной флегматичной манере молча выслушал все возможные и невозможные обвинения в свой адрес. Дело в том, что Кузьмин и его руководитель давно были на ножах: знал Хрущёв, что глава Госплана спит и видит смещение "зарвавшегося малоросса", который не только подарил Крым украинцам, но ещё и замыслил даже реформу русского языка провести для того, чтобы максимально сблизить его с мовой. На полном серьёзе маститые академики от лингвистики обсуждали, что правильнее было бы русскому человеку говорить не "огурцы" и "молодцы", а, скорее, "огурци" и "молодци"… Вся эта ахинея потихоньку продвигалась говорливым охальником, занявшим первое кресло в СССР, который до этого был славен лишь тем, что в своём заполошном бегстве из Киева перед наступающей фашистской ордой якобы "забыл" уничтожить картотеку украинских коммунистов. Благодарное ему заочно гестапо много месяцев подряд расстреливало по этим спискам всех значившихся в них людей, а Хрущёв, если верить ближайшему окружению Сталина, на коленях вымаливал у Хозяина прощение и в прямом смысле слова лизал ему сапоги.

Так ли это было, или кремлёвские мифотворцы добавили пару пикантных деталей, узнать за давностью лет не представляется возможным. Но то, что Хрущёв решил уничтожить авторитет великого вождя, было в глазах преклонявшегося перед Сталиным Кузьмина подобно святотатству. И Хрущёв хорошо об этом знал, что и привело к сложной многоходовке, закончившейся истеричным скандалом в кабинете Первого. Самое любопытное, что Кузьмин не стал возражать, но потребовал объяснить, когда была сделана запись. Хрущёв, недолго думая, вызвал в кабинет Серова, и тот доложил дату. После чего состоялась, как любили писать в романах прежних лет, "интересная немая сцена под липами". Кузьмин спокойно возразил, что в день, когда он якобы опасно критиковал Никиту Сергеевича в стенах своего ведомства, он на самом деле находился за тридевять земель от служебного кабинета, будучи в командировке в Казахстане. Блестяще рассчитанная и технически безупречная интрига обрушилась как карточный домик из-за непродуманно названной Серовым даты.

Любопытно, что после этого Хрущёв перенёс весь свой ясновельможный гнев со своего врага Кузьмина на собственных нерадивых исполнителей. Разумеется, в дальнейшем Серов не преминул выместить настроение на Нетребко, задержав на неопределённый срок продвижение последнего по службе и понизив в должности. И только опала всемогущего Ивана с его последующей отставкой позволила Нетребко со временем дожить до трёх звёзд и двух просветов на погонах. Но бешеную холодную ненависть к Кузьмину он затаил на всю жизнь, передав её во время служебных попоек и своему протеже — Василию Ивановичу.

Похоже, теперь и настал звёздный час запоздалого возмездия. Небрежным жестом Нетребко перекинул подчинённому папку личного дела из рыхлого картона с тесёмками. На обложке было красиво выведено агентурное имя агента — Альманах. Тут же, естественно, стоял и штемпель "секретно" с соответствующим кодом…

Майор выжидательно глянул на полковника. А тот, хищно улыбнувшись, проговорил:

— Вот и попался он к нам на кукан!

— Кто? — рискнул спросить Василий Иванович.

— А Кузьмин, — как-то совсем просто ответил полковник. — Мы же его ведём с одна тыща девятьсот висемьдесять сьомогу аж року.

— А-а-а, — глубокомысленно выдал подчинённый, уставившись на полковника. Потом немного подумал и глотнул воды.

— Что — а-а-а?! — раздражённо прикрикнул Нетребко. — Разакался мне тут!.. Ведём, говорю, этого Кузьмина, понял?

— А его зовут Кузьмин? — тупо переспросил майор.

— А то! — хищно улыбнулся полковник. — Он самый, голубь сизокрылый, внук известного дедушки. Тот ещё гарный хлопчик! Его тогда, в тренировочных лагерях во Владимирской области, наш особист заприметил. Ну и сломал о колено со всеми необходимыми писульками. Попугал Салангом, объяснил, что, согласись Кузьмин на Афган, за ним присмотрят по особой статье. Ну вот парень и раскололся по самое не хочу: дал расписку о желании сотрудничать, согласился на подготовку и отправку в направлении Франции. Всё чин чинарём! Мы ему, правда, погоны пообещали, но обещать-то не значит жениться. Да ты сам-то дело хоть полистай, Василий, а то сидишь тут, как невеста на выданье, и только потеешь!

Майор неторопливо придвинул к себе пожелтевшую папку и стал перелистывать страницы, вникая в документы. Да, действительно, расписка Кузьмина о начале сотрудничества, отчёты наружки о контактах объекта — так, ничего предосудительного… Связь с сослуживицей по художественному салону, где Кузьмин подрабатывал переводчиком-искусствоведом. Фото этой самой сослуживицы — дамы, судя по наглым глазам и обильному макияжу, лет на десять старше Владимира и изрядно потрёпанной жизнью… Справка о выигранных олимпиадах по французскому. Отчёт из торгпредства СССР в Париже о встрече Кузьмина с Крючковым…

— С Крючковым?! — незаметно для самого себя вслух изумился майор. — Самим шефом? — Василий Иванович поднял глаза и вопросительно глянул искоса, застенчиво-деликатно на командира. А тот, оказывается, не спускал с него глаз, жадно наблюдая за реакцией подчинённого.

— Возьми в разработку! — жёстко повторил Нетребко.

— Парень сейчас во Франции? — переспросил подчинённый.

— Да, и вроде бы как нащупал там интересное дельце, — тут Нетребко разве что не замурлыкал от удовольствия. — Наш резидент докладывает, что французы решили взять у нас стволы. Мы же теперь совсем не супердержава, — тут полковник деланно вздохнул и потёр залысины на лбу. — Ну и, значит, бояться нас нечего. Каждый пытается урвать свой кусок пирога. Французы не исключение. Мы дешевле, чем немцы. А из американской М16 разве что в тире палить. Там и схема хорошая вырисовывается — через Ближний Восток. Пошлём пробную партию оружия, потом переговоры, — Нетребко мечтательно уставился в потолок. — Чтобы после перед детьми стыдно не было — надо же им что-то оставить, не табельное же оружие из сейфа по наследству передавать?

— То есть мне "вести" Кузьмина и держать связь с резидентом?

— Да, — ответил, нахмурясь, полковник. Потом побарабанил пальцами по стеклу, закрывавшему столешницу, грузно поднялся, прошёл к окну и понизил голос так, что майору приходилось буквально ловить каждое слово, вытянув по-черепашьи шею. — Ты только это, пойми! Нам свидетели потом не нужны.

— В смысле? — изобразил непонимание майор.

— В смысле! — рассердился неожиданно Нетребко. — В том самом смысле! Совсем чудак на букву М или притворяешься?

Потом вернулся в кресло, сел и быстро написал на бумаге цифру, передвинув её по столу к подчинённому, но прижимая большим пальцем краешек верхнего угла, чтобы тот не мог забрать лист со стола. На бумаге значилось 10 000. Полковник подумал немного, вернул лист к себе и пририсовал к цифири знак доллара. Потом мотнул головой в сторону Василия Ивановича и упёр указательный палец в знаки на бумаге.

А у майора в это время в голове царил сплошной сумбур. Слов нет, цифра была более чем красивая — заманчивая была сумма, сверхзаманчивая. Василий Иванович вдруг подумал о дачном участке в Горках. Тыщ за семь-восемь он его точно возьмёт. Вспомнил и супругу свою, вечно недовольную и пропахшую лекарствами от гипертонической болезни, общей их семейной хвори. "А какая была в молодости — огонь!" — взгрустнулось ему тут совсем некстати. Да, так работать можно! Он сделает ещё ремонт в двушке в Гольяново, где плохого качества кондовые советские обои уже давно отклеились от стены. И отложит на отпуск — съездит с женой к Балтийскому морю. Верочке на юга вредно — врачи не велят.

Он заискивающе улыбнулся начальнику и качнул головой, а тот проворно схватил бумагу, скомкал, потом бросил в большую хрустальную пепельницу, достал любимую зажигалку с красивой надписью Bourbon и поджёг краешек листа. Понаблюдал с минуту, как белый квадратик, корчась, съёживается, и поднял на Василия Ивановича взгляд холодных водянистых чуть навыкате голубых до бесцветности глазок в тяжёлых набрякших веках.

— Твоё дело, честно говоря, маленькое — будь на связи! Отвечай на шифровки! Словом, обеспечивай! Да, вот ещё… — тут Нетребко встал, одёрнул китель и сказал раздельно: — Кузьмина этого, который Альманах, мы знать не знаем.

— То есть? — переспросил Василий Иванович. — Его не прикрывать?

— А зачем? — хитро улыбнулся подчинённому начальник. — Как обтяпаем дельце, всё остальное не наши проблемы. Пусть плавает, рыба наша, пока американцы не выловят. Ну и подкинь ему — коль уж он функционирует — что-нибудь из текущего. Если парень закроет что-то мелкое, но надоевшее, мы тебя за его заслуги повысим. Пора тебе, Вася, в подполковники выходить, засиделся ты что-то в майорах — а у тебя уже пенсия на носу. А погорит наш Альманах — нам-то что? Как говорится, адью и поминай как звали!

Василий Иванович вышел из кабинета шефа в хорошем настроении. Он зашёл в туалет. Выйдя из кабинки, с наслаждением выкурил одну сигарету под вечно открытой в гулком кафельном пространстве форточкой, потом вернулся к себе, опечатал кабинет и через проходную мимо дежурного прошествовал на волю. Вдохнул чистый автомобильный выхлоп, заменявший воздух на Лубянке, и нырнул в пешеходный переход, а оттуда — в метро. Надо было успеть! По телевизору сегодня интересный футбольный матч, а до Гольяново ехать около часа. Дома он сделал глубокомысленный намёк на возможное изменение в положительную сторону финансовых обстоятельств, но жена почему-то не обрадовалась, а посмотрела на него с тревогой. Василий Иванович про себя (вслух он никогда бы не осмелился) обозвал её дурой и сел смотреть матч. Ночью спалось ему хорошо. Причём сновидения были весьма приятными, но утром жена сказала ему, что во сне он задыхался и хрипел. Утром, плохо выбритый, он отправился на службу и долго сидел в кабинете в одиночестве, рассматривая фото Кузьмина. Потом вздохнул и написал текст шифровки. Перекинул его в секретную часть на отправку во Францию.

Майор не знал, что оставалось жить ему относительно недолго — что-то около полутора лет. Впрочем, все мы на этой земле в командировке, кто в долгосрочной, а кто — и не очень.