На днях мы отметили девяностолетие со дня рождения великого русского художника Гелия Коржева. Я был одним из тех редких представителей прессы, что общался с Коржевым после Катастрофы 1991 года. Коржев, будучи в советское время отчасти функционером Союза художников РСФСР, после прихода к власти Ельцина и компании закрылся в своей мастерской, как рак-отшельник. Створки раковины сжаты были очень плотно, и проникнуть к нему в мастерскую мне удалось только при особом поручительстве другого советского "мастодонта", живописца Петра Оссовского.
За всё время общения с Гелием Михайловичем мне удалось сделать с ним две обширные беседы, посвящённые темам искусства и политики. В одной из этих бесед Коржев сказал следующее: "Я четко отграничил круг своих интересов. Область политики мне неинтересна. Люди, определяющие ход дел в стране, по выражению Экзюпери, мне глубоко несимпатичны. Те процветающие круги, которые вышли сейчас на арену, мне неинтересны, и я как художник не вижу ни малейшего смысла исследовать эту часть общества. Но мне интересны люди, которые, наоборот, выпадают из этой обоймы. "Лишние люди" — сегодня это довольно-таки широкий круг. Люди отверженные, словно выброшенные из жизни и невостребованные нынешней эпохой… Их судьба, их внутренняя борьба мне интересна. Они для меня представляют подлинный предмет искусства. Недавно видел сюжет по телевидению. В Свердловске нашли оригинальный способ погашения задолженности граждан по квартплате. Тех, кто не смог заплатить, привлекли к дворнецкой работе. Нам показывают, как метет кандидат наук. Человек с двумя высшими образованиями разбирает коробки возле контейнера с мусором. Говорит: "Очень хорошо — целый день на воздухе"… Такие вот люди для меня интересны. Интересны мне и солдаты, которые сражаются сейчас в Чечне. Они выброшены обществом на обочину. Наш социум так устроен, что интереса к судьбам этих солдат никто, кроме их же близких, не проявляет.
Нет, лирика мне не свойственна. Я не хочу писать несчастных, вызывающих жалость, людей.
Мне интересны те люди, которые сопротивляются. Личности, которых следует уважать за их осанку, их необыкновенную стойкость".
Некогда Коржев принадлежал к той формации юных художников, которая по всем законам "социальной физики" должна была сгореть на фронтах Великой войны. Коржев, родившийся в 25-м году, — представитель сожжённого поколения. Ему и другим выпускникам московской художественной школы специальным распоряжением правительства была предоставлена бронь. Его и других одарённых мальчиков бросили не в мясорубку на Среднерусскую возвышенность, а направили доучиваться в эвакуацию, в Ташкент. Так Сталин своим "стратегическим оком" прозревал будущее, закладывал фундамент русского искусства на годы вперёд, сохранив драгоценный потенциал кадров, которые, как известно, решают всё. Размышляя над фигурой Коржева, его вкладом в русское и мировое искусство, я всегда вспоминаю этот эпизод его биографии. Он жил и творил не только за себя, но и за того безвестного, безымянного гения, который сгинул в кипящих котлах Отечественной войны. Мне казалось, что Коржев чувствовал себя обязанным перед страной, воспринимал своё искусство как долг.
С другой стороны, его спасение в том далёком 41-м году, вывод из-под удара, его удалённость от тех страшных, магистральных, огненных путей, которые прошло это поколение, сделало из Коржева литературного человека, воспринимающего мир через зеркало культуры. Коржев воспринимал мир не чувственно, не непосредственно, а сквозь призму интеллекта и накопленных до него знаний и представлений. При этом старался быть и был на острие событий.
Коржев говорил мне: "Альтернативой либеральной деструкции выступают художники охранительного, так называемого почвеннического направления. Признавая их благую роль в деле сохранения наших культурных традиций, можно поставить под сомнение актуальность их творчества.
Их привязанности лежат исключительно в XIX веке. Но цена художника в том, как он откликается на явления жизни. Он ведь живет и творит в этой реальности, неважно — нравится она ему или нет. Попытка убежать — это от неспособности творчески ее осмыслить. Художники проповедуют русское и православное, а в самом их искусстве какие-то кареты, дамы в чепчиках, и русского ничего нет.
В детстве я видел, как взрывали храм Христа Спасителя. Теперь его восстановили и в росписи верхнего храма попытались лишь повторить то, что было когда-то: не хватило решительности украсить новый храм новой живописью".
Его художественный стиль я для себя определил как "оптический реализм". В своё время мы спорили с академиком Забелиным о противоречиях между сознанием художника и сознанием литератора. В Коржеве эти два направления составляли единое целое. Вообще все виды искусств вибрируют и отражают друг друга, порождая параллельные, симметричные друг другу, фигуры в разных областях художественного творчества. Если некогда "двойником" Петрова-Водкина в литературе условно можно считать Андрея Платонова, то ментальным братом Коржева был, на мой взгляд, величайший музыкальный гений второй половины XX века Георгий Свиридов. Так эти две мощные фигуры русской фундаментальной культуры встают в моей памяти, как часовые, у закрывающихся ворот XX века.
