ТАЙНЫ И БЫЛИ КРАСНОЙ ПАХРЫ (ВАНШЕНКИН о ТВАРДОВСКОМ)
Я люблю тебя, Жизнь!
Что само по себе и не ново.
Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова.
Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало,
Я люблю. тебя, жизнь,
И хочу, чтобы лучше ты стала.
Ах. как годы летят,
Мы грустим, седину замечая…
Я люблю тебя, жизнь
И надеюсь, что это взаимно…
1956.
…Иосиф Кобзон говорил:
- Только за одну «Я люблю тебя, жизнь» Константину Яковлевичу можно поставить все памятники, я его хорошо знал, и супругу его, замечательную поэтессу… Прекрасный дуэт скромных и невероятно талантливых людей. Мы дружили семьями, но, что называется, время разбросало. Инны не стало, Константин Яковлевич остался один, тяжело переживая уход любимой жены и товарища. Вообще, он удивительный человек. Это же целая плеяда фронтовиков… Жаль. Но время неумолимо…
Лирическая исповедь Константина Ваншенкина. О стихотворении
«В Красной Пахре».
- Ко мне не раз обращались с просьбой рассказать, как появилось это стихотворение. Мне уже приходилось печатно отвечать на подобные вопросы, касающиеся нескольких других моих вещей. Должен заметить, однако, что далеко не всегда возможно восстановить ход и побочные подробности написания стихотворения – даже при наличии черновиков. Много как бы отодвигается в тень, растворяется. Что же касается этого стихотворения, то думаю определенный интерес к нему в немалой степени объясняется интересом к Александру Трифоновичу Твардовскому и в данном случае – к последнему году его жизни…
- А дело было так. В начале лета 1971 года я находился в Болгарии. И там, так же, как у нас, многие были удручены болезнью Александра Трифоновича, волновались, спрашивали, надеялись. Замечательный болгарский поэт Христо Радевский попросил меня передать ему свою новую книгу стихов…
Подмосковный дачный посёлок Красная Пахра своему другу еще студенческих лет Юрию Трифонову. Он был соседом Твардовского, и мы еще до моего отъезда договорились вместе навестить его. Дело в том, что в связи с болезнью у Твардовского была затруднена речь, он прекрасно все понимал и словно бы участвовал в разговоре, но сам почти не говорил, а чаще, как бы приноравливаясь, повторял концы фраз своего собеседника. Таким образом, приход в одиночку, по словам Трифонова, ложился на гостя тяжелым грузом – приходилось, по сути все время говорить самому. Поэтому посещение вдвоем было самым лучшим вариантом.
- Я приехал в Красную Пахру, и Трифонов тут же позвонил Марии Илларионовне Твардовской, сообщил, что я привез книгу для Александра Трифоновича, и спросил, сможет ли он нас принять. Мария Илларионовна объяснила, что сейчас они собираются на получасовую прогулку по участку, а позднее к Александру Трифоновичу приедет из Москвы врач-логопед, сего, если мы придём минут через сорок…
Трифонов спросил:
- А собака?.
Мария Илларионовна успокоила его, пообещав, что собаку она уберет…
- Я вышел на открытую террасу. Стоял пасмурный летний день. Дача Твардовских находилась рядом, участки соприкасались, прежние свои приезды к Трифоновым, обедая на этой террасе, я не раз мимолетно замечал за густым кустом уже седую голову Твардовского. Я уже давно не видел его, очень волновался перед встречей и даже предложил Трифонову немного выпить «для храбрости». Он, подумав, сказал, что, пожалуй, неудобно, если от нас будет пахнуть…
- Мы пошли. Хотя участки граничили между собой, вход к Твардовским был с противоположной стороны, с другой улицы. И, идя по посёлку, я больше всего боялся встретить знакомого, остановиться, разговаривая. Но никто не попался… По ту сторону забора, просунутые сквозь штакетник, лежали прямо на траве свежие газеты. Видимо, не было почтового ящика, а почтальон тоже страшился собак. Трава была мокрая – то ли от росы,то ли от утреннего дождя, вообще это сырое место…
- Мария Илларионовна энергичным шагом шла к нам по дорожке. Открыла калитку, поздоровалась, потом подняла с травы почту. Вслед за ней мы вошли в дом. Александр Трифонович сидел в нижней большой комнате – посредине ее, - в кресле, перед столиком. На нем была гладкая рубашка с длинным рукавом, полосатые пижамные штаны и городские, черные. Мокрые от травы ботинки.
Я поразился, увидев, как он исхудал, как уменьшилось его лицо. И еще порапжали необычайно ясности голубые глаза. Он поочередно протянул каждому из нас левую руку, почти не поднимая ее и подавая боком, всем плечом, всем туловищем. Мы сели. И тут я уловил, что он что-то говорит, почти шепчет.
Я подался вперед и разобрал: - Покажитесь! Мгновенье я не понимал, что он имеет в виду, но тут же понял, что расположился на фоне окна и он не видит моего лица, только силуэт. Я пересел, им он слегка кивнул мне с явным удовлетворением.
Перед Александром Трифоновичем лежал на столике толстый том его стихотворений и поэм, только что вышедший в серии «Библиотека всемирной литературы». Время от времени Твардовский касался его пальцами и бережно поглаживал. Мария Ильинична объяснила, что это сигнальный экземпляр. Я поинтересовался, какой художник оформил книгу. Оказалось
Верейский.
«Стихи писались примерно через год после кончины Твардовского. С какой строки или строфы они начинались, в каком порядке писал – восстановить всё это сейчас я совершенно не в состоянии».
В К Р А С Н О Й П А Х Р Е
И сразу же в дверях,
Меня пронзила жалость, -
Пропал мой долгий страх,
И только сердце сжалось.
Он, словно между дел
И словно их немало,
Средь комнаты сидел,
Задумавшись устало.
Ушла за дальний круг
Медлительная властность,
И проступила вдруг
Беспомощная ясность
Незамутненных глаз.
А в них забота,
Как будто вот сейчас
Ему мешало что - то.
Он подождал, потом
(Верней, слова, ложитесь!)
Негромко и с трудом промолвил:
- Покажитесь!..
Я передвинул стул,
Чтоб быть не против света.
И он чуть – чуть кивнул,
Благодаря за это.
И, голову склонив, взглянул,
Бочком, как птица,
Причислив и меня
К тем, с кем хотел проститься.
У многих на виду,
Что тоже приезжали,
Он нёс свою беду
И прочие печали.
Какой ужасный год,
Безжалостное лето,
Коль близится уход
Великого поэта.
…Как странно все теперь.
В снегу поля пустые…
Поверь, таких потерь
Немного у России.
«ВЕЧЕРОМ НА ДАЧЕ» (краснопахорская калитка Твардовского)
…А важно - тишь, туман, Пахра,
Вдруг вспоминаемые снова,
И быстротечная пора
Былого вечера земного.
Константин Ваншенкин.
«Вечером на даче».
« Как уже было сказано, последние свои годы Твардовский жил больше не в Москве, а за городом, в дачном посёлке Красная Пахра. Многих его соседей теперь тоже нет, - из тех, кого я хорошо знал, - Антокольского, Симонова: друзей моих студенческих лет Трифонова и Тендрякова. Однако некоторые известные писатели работают там и сейчас. Но всегда этот посёлок воспринимался мною лишь как место, где живет Твардовский, так же, как Переделкино связано для меня с именем Пастернака.
Я бывал в Пахре в гостях у Трифонова. Его участок граничил с участком Твардовского, и однажды я подумал, что, может быть, поселившись здесь, Трифонов именно поэтому начал писать гораздо лучше, чем прежде, стал другим, новым Трифоновым. Из соседней дачи как бы исходил мощнейший импульс, заряд энергии, так словно находился некий реактор, действующий на Трифонова. (Где-то читал, что Бенедикт Лившиц – известный поэт, блистательный переводчик французских лириков, автор книги воспоминаний «Полутороглазый стрелец» - пожаловался как-то, что наличие в литературе такого гения, как Александр Блок, мешает ему писать. Блок его подавляет. Когда об этом рассказали Блоку, тот рассмеялся: - А мне мешает Толстой… Блок, конечно, пошутил. Присутствие в литературе громадного, более крупного таланта не может мешать. Наоборот, это стимулирует, поднимая всю литературу и возможности каждого. Но это к слову).
Теперь о моём стихотворении, навеянном той порой. Как-то раз – это было летом шестдесят шестого года – я провел в Пахре целый день, и после ужина мы решили пройтись по посёлку. Гуляя, мы оказались на соседней улице, куда выходила калитка Твардовского. Уже смеркалось, ложился туман.
- Вон Александр Трифонович, - сказал Юра.
Я тоже узнал его издали, рядом с ним видны были женские фигуры, может быть, Марии Ильиничны или дочерей, - разобрать было трудно, а он возвышался над ними.
Не сговариваясь, мы повернули и пошли назад, не желая мешать их разговору, а также своему…
Так получилось, что впоследствии мы с женой стали регулярно общаться со старшей дочерью Твардовского Валентиной Александровной и её мужем Александром Николаевичем. Может быть, это обстоятельство послужило толчком, но, как бы там ни было, что-то вспомнилось, откликнулось, отозвалось и, через семнадцать лет написалось это стихотворение…
Темнеет. Около восьми.
Погасли солнечные слитки.
Стоит Твардовский с дочерьми
На даче, около калитки.
Близ милых выросших детей,
Да, да, детей. Большой, как башня.
Машину ждёт или гостей? –
Теперь это уже не важно.
А важно - тишь, туман, Пахра,
Вдруг вспоминаемые снова,
И быстротечная пора
Былого вечера земного.
