Допрос эксперта-лингвиста, который продолжался в Басманном суде на наших изумленных глазах, наводил всех присутствующих в зале зрителей на одну и ту же простую мысль: почему многозначные слово, высказывание, текст трактуют только в нужном для обвинительного приговора направлении? И некая скудно образованная филологичка, состоящая на службе в охранительных органах, получает право объяснять суду, что имел в виду автор. А язык писателя, как известно, вообще любит шутить шутки. Скажем, если кто из литераторов назовет Чубайса «обаятельной сволочью», он – что? похвалил главного приватизатора или обругал? А высказывание «Ельцин лучше Гитлера» - это литературный комплимент первому президенту России или оскорбление его памяти?.. И любой филолог с мало-мальски высшим образованием понимает всю невозможность однозначных трактовок, которые неизбежно оборачиваются подтасовками, но только если этот филолог не на службе у охранительных органов. В чем мы и убедились, продолжая наблюдать допрос эксперта-лингвиста Екатерины Крюк в процессе по делу писателя Бориса Миронова.
Подсудимый Борис Миронов озадачил лингвистку новой, неожиданной для нее проблемой: «Уважаемый эксперт, вы указываете, что я побуждаю читателей не голосовать за евреев-иудеев на выборах. Действительно, в Федеральном Законе «О противодействии экстремизму» такое проявление экстремизма, как воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав значится. Но! читаем Закон: «воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав, соединенное с насилием или угрозой его применения». Скажите, где и как в моей книге выражается это насилие или угроза его применения? Не надо голосовать – это насилие? Тогда кого и над кем? Избирателя над кандидатом?».
Судья Сафина чутко, словно ночная птица на мышиной охоте, вслушивается в вопрос. Он ей категорически не нравится: «Вопрос снят».
И пока подсудимый формулирует следующий вопрос, зрители «досоображевывают» суть только что снятого. Действительно, странно. Какое право евреев ограничивает писатель Борис Миронов, призывая не голосовать за них на выборах – в Государственную Думу, в губернаторы краев и областей. К тому же эти призывы «не голосовать» касались давних времен, десятилетней давности, когда и были написаны статьи. И, получается, что подсудимый Миронов своими статьями ограничивал право евреев - право обязательно, всенепременно быть избранными в российские выборные органы. Вот, оказывается, какое право есть у евреев и иудеев, и на страже его стоят бдительная Московская городская прокуратура и Басманный суд? Иначе зачем судье снимать вопрос?
Подсудимый обращается к экспертке с иным больше даже не вопросом, а недоумением: «Уважаемый эксперт, в выводах вашего заключения вы указываете, что в моей книге «Битва с игом иудейским» содержатся призывы, ограничивающие права евреев. В связи с чем вы пришли к таким выводам?».
Экспертка поднимает глаза-пуговицы на подсудимого и выпаливает хорошо отрепетированной, назубок заученной скороговоркой: «Все цитаты приведены в заключении. Вывод следует на основании анализа текста. Вывод был сделан на основании анализа текста всей книги. Здесь только отдельные цитаты. Не могла же я всю книгу в заключении привести!».
Подсудимый писатель с усмешкой смотрит на Крюк, ловко увернувшуюся от ответа, и молчит, ожидая конкретных разъяснений.
Судья тоже понимает, что ответ эксперта смахивает на капризное дамское «отстаньте от меня!» и мягонько уговаривает ее ответить подробнее: «Екатерина Константиновна, скажите, какие лингвистические признаки призывов вы обнаружили в тексте?».
Но даже судья не способна сподвигнуть экспертку к конкретному ответу, та увиливает от него, как передушившая обитателей курятника лиса уходит от охотника: «После каждой цитаты я прописывала, какие призывы употребляются, и в каких формулировках выражается побуждение».
Писатель Борис Миронов разводит руками: «Ваша честь, я не получил ответа на вопрос, на основании чего мой призыв не голосовать за евреев эксперт называет экстремизмом. У меня нет соединения призывов не голосовать за евреев с насилием».
Крюк снова частит скороговоркой заводной куклы: «Относить информацию к экстремистским высказываниям не входит в компетенцию исследователя. Я ни в одном месте не написала, что это экстремизм».
Миронов смотрит на нее как на картежную мошенницу, доставшую из рукава крапленую карту: «Но ведь вы пишете в заключении, что это дискриминационные меры!».
Целлулоидная кукла кивает пластмассовой головкой: «Да, ограничивающие права евреев!».
Миронов не теряет надежды достучаться даже до пластмассовой головы: «На основании чего вы сделали вывод, что призыв не голосовать за евреев носит дискриминационный характер?».
Кукла хлопает глазами-пуговицами: «Про насилие я здесь не указываю. Но то, что эти действия ограничивают права евреев, это так. Например: «А потому законом России должно стать: ни грана власти жидам».
Миронов делает глубокий вздох, вместе с воздухом вбирая в себя очередную порцию терпения: «Где здесь насилие или угроза его применения, покажите?».
Лингвистка вынуждена признать: «Угрозы в данном случае нет, насилия тоже. Но это ограничение прав евреев и иудеев».
Зрители в зале не владеют таким даром терпения, как подсудимый. Они ерзают на лавках, качают головами, вздыхают: ох, уж нам эти права евреев, а еще больше иудеев. Почему-то в Израиле никто никогда не будет осужден за призыв не допускать русских в кнессет? Вот и Миронов пишет, высказывая свое личное мнение: «Русские не командуют в Израиле, нечего евреям командовать в России». Но это, оказывается, дискриминационные меры!
А подсудимый все же хочет докопаться до здравого смысла в целлулоидных мозгах лингвистки: «Призыв к русским не голосовать за евреев как ограничивает права евреев?».
Крюк, однако, знает, как улизнуть от честного ответа: «Этот вопрос выходит за рамки лингвистического исследования».
Судья Сафина решила помочь эксперту наводящим вопросом: «Что такое дискриминационные действия?».
Лингвистка отвечает затвержено бойко: «Действия, ограничивающие права».
Судья подводит Крюк к нужному ответу нужным вопросом: «В книге Миронова содержатся призывы к насильственным действиям?».
Фемида ждет утвердительного ответа, не более того. Ей же надо хоть за что-то осудить Миронова!
Но Крюк неожиданно задумывается и, не поняв уловки судьи, неуверенно отвечает: «Таких ярких цитат скорее всего нету».
Зрительный зал переводит дыхание. Хоть одно признание эксперта в пользу подсудимого. Судья, напротив, хмуреет.
Подсудимый писатель меняет тему: «Уважаемый эксперт, я лично, как писатель, как гражданин могу относиться к какой-либо группе лиц негативно?».
Судья снимает вопрос, еще не пережив раздражения от нежданного откровения лингвистки.
Тогда Миронов переформулирует вопрос: «Как я ориентирую своего читателя на враждебные действия, где и как это выражено в тексте?».
Экспертка задумывается как выскользнуть из силков вопроса: «Э-э-э. В тексте говорится о негативном отношении и о побуждении к негативным действиям к определенной группе лиц».
Подсудимый припирает Крюк к стенке: «Что, я так и пишу – «негативное отношение и побуждение»?
Экспертка барабанит словами-терминами, как заяц лапами по пню: «Вывод о негативном отношении сделан на основании негативных оценочных лексем и негативной оценки действий».
Но подсудимого специальными терминами не проймешь, он тоже имеет филологическое образование. Так что номер «дураки вы все!» в его случае не проходит. Писатель насмешливо спрашивает: «То есть, вы сделали свои выводы на основании своих выводов?».
Крюк несколько замешалась, но заячье упорство возобладало: «В заключении приведены все цитаты. Негативные оценки лексики в отношении группы лиц: «жидовское чудище», «жидовская лавчонка», «жидовский балаган». Негативные действия: «жиды грабят Россию», «евреи истребляют русский дух», «пожирают жиды Россию».
Мы, зрители, нервно вслушиваемся в ответы и соображаем, что вот сейчас здесь, в этих стенах, в этот самый момент выносится приговор всей русской литературе. Ибо у кого только не найдешь негативных лексем в отношении жидов, и негативной оценки их действий не счесть. Тут тебе и Пушкин с презренным жидом Соломоном, и Гоголь с ожидовевшим Чичиковым, и Достоевский с Дневниками писателя, где он пророчествует, что жиды с нас, живых, снимут кожу, и сняли-таки. Куприн, Чехов, Толстой, - никто из классиков не прошел мимо жидов и всяк оставил о них свое меткое и нелицеприятное слово, - вот эти самые «негативные оценочные лексемы и негативные оценки действий». Так неужто и впрямь книга Бориса Миронова – та отправная точка, с которой начнется запрет и изъятие классической русской литературы, в которой экспертки из Минюста легко и просто обнаружат пресловутых «жидов»? И настанет час, когда какой-нибудь доносчик Дашевский настрочит какому-нибудь прокурору Устиновскому на самого Николая Васильевича Гоголя. А в доносе укажет, что гражданин Российской Империи Гоголь Н. В. в своей книге «Тарас Бульба» дискриминационно обижал евреев, а эксперт Е. К. Крюк в два счета докажет, что искомый писатель Гоголь действительно допускал «негативные лексические оценки и негативные оценки действий» с целью возбуждения вражды и ненависти к евреям и иудеям, и приведет этому убедительные примеры: «рассобачий жид», «куча жиденков», «жидовское присутствие», «жидовское племя», «чертов жид», «жидовские деньги», «нечистый жид», «побуждаемые сильною корыстью жиды», «арендаторы-жиды», «проклятые жиды»... Этих несчастных «жидов» у Гоголя поболее, чем у Миронова, так что экспертке Крюк есть где разгуляться. И «Тараса Бульбу» запретят, а гражданину Гоголю судья Сафина вломит по полной, чтобы знал, почем фунт слова. Чур меня, чур!
Подсудимый писатель продолжает допрашивать экспертку Крюк: «Поскольку в Постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28.07.2011 «О судебной практике по уголовным делам и преступлениях экстремистской направленности» четко прописано: действия, направленные на возбуждение – это высказывания, обосновывающие или утверждающие необходимость геноцида, массовых репрессий, депортаций, совершения иных противоправных действий, в том числе применение насилия в отношении представителей какой-либо нации, расы, религии и других групп лиц», ответьте, уважаемый эксперт, есть ли в моей книге «Битва с игом иудейским» обоснование необходимости геноцида, массовых репрессий и депортации евреев и иудеев?».
Лингвистка вдруг выпрямила спинку, откинула голову назад, что-то хищное проявилось в ее острых, как битое стекло, чертах, и она процедила сквозь мелкие зубки с плохо скрываемой ненавистью: «Есть обоснование необходимости уничтожать и изгонять их из России! Вот читаю: «Указа Великого князя никто не отменял: «Ныне выслать жидов из Земли русской со всем их имуществом и впредь не принимать их, а если они тайно войдут, то вольно их убивать и грабить».
Подсудимый писатель улыбается нелепому обвинению и обращается к судье с констатацией очевидного: «Ваша честь, я не Великий князь».
Судья Сафина и сама видит, что писатель мало смахивает на ожившего Владимира Мономаха, издавшего свой Указ почти тысячу лет назад для политического преодоления последствий хазарского ига выселявшего из пределов Древней Руси ростовщиков и менял иудейского племени. Но сажать-то, сажать Миронова за что-то таки надо, и судья помалкивает, принимая доводы экспертки к сведению.
Подсудимый писатель продолжает сопротивляться абсурдным наветам: «Уважаемый эксперт, процитируйте мне фрагмент книги, где я призываю к геноциду, массовым репрессиям, депортации евреев и иудеев».
Крюк вызывающе бросает в лицо подсудимому: «Относительно высылки жидов – вот эти слова Великого князя и ваши слова «Указа Великого князя никто не отменЯл».
По лицу судьи Сафиной скользит довольство – попался подсудимый, быть ему на тюремной дыбе.
Потом уже, после судебного заседания, открыв в Интернете книгу «Битва с игом иудейским», я нашла то роковое место и с изумлением прочитала «Указа Великого князя никто не отменИл»! Фальсификаторша Крюк переменила в слове одну-единственную буковку: «И» поменяла на «Я», и, исказив смысл предложения, приписала писателю актуальность великокняжеского призыва убивать и грабить евреев. А ведь писал Борис Миронов вовсе о другом – о том, что никто из потомков Великого князя, наследовавших Киевский, а затем Московский престол, так и не отменил этот Указ. И все!
Чувство негодования меня настолько переполняет, что от этого может быть порушена объективность моего судебного репортажа. И потому позвольте, дорогие читатели, продолжить это повествование о допросе экспертки-мошенницы несколько позже. Ждите продолжения.
Таисия Трофимова
