На Белом море есть всемирно-известная и великолепнейшая Соловецкая регата. Я был ее постоянным участником. Сначала матросом у капитана Клавдия Фалилеева, а затем и капитаном яхты «Надежда».
Мне не очень везло. Год за годом я приходил к финишу регаты в серединке. Дело было, как мне часто говорили коллеги-яхтсмены, не в преимуществе импортных яхт моих соперников в скорости и крутизне хода перед моей «Надеждой», четвертьтонником таллиннской постройки. Это их преимущество я легко мог перекрыть своими навыками военного штурмана. Но у меня не было сплоченной команды. До последнего дня я и сам не был уверен, смогу ли я вырваться со службы на регату. И поэтому набирал команду, можно сказать, в последний день, бывало, даже беря на время регаты под свою ответственность заключенных из местной колонии. Всегда у меня была команда на один сезон, с жутким разнобоем яхтенных стилей, а кто-то в команде всегда был, по меньшей мере, балластом, чтобы лишь представить квалификационной комиссии полный экипаж и получить разрешение на выход в море. Именно это, отсутствие отработанного и сплоченного экипажа, не оставляло шансов на победу в регате такого высокого уровня.
Выход у меня был один – создать команду, которая сможет бороться за победу в регате и, в то же время, всегда будет под рукой.
В Северодвинске в 26-м яхт-клубе ВМФ работала прекраснейшая детская парусная школа. Принимали туда ребят с третьего класса и работали с ними очень серьезно. Я сам видел, как, однажды, во время их клубных соревнований по треугольнику в затончике яхт-клуба, ударил шквал. Из двадцати восьми яхточек, только пять перевернулись, шесть выбросило на берег, а остальные удержались! Я вряд ли смог бы выстоять в такой шквал на шверботике. А эти детишки с мастерством впитали в себя бесстрашие.
Когда мы, взрослые, вытащив их из воды, сидели потом на берегу, пытаясь прийти в себя (нас трясло – мало ли что могло случиться в том светопреставлении: рейком ударило, накрыло парусом, запутался в шкотах), к нам подходили, один за другим, эти ладненькие десятилетние морячки, мальчишки и девчонки, и вежливо и спокойненько спрашивали.
– Скажите, пожалуйста, сегодня гонки еще будут?
Парус и море стали если не основным, то очень большим смыслом их жизни. Но к восьмому классу они вырастали из «Оптимистов» и «Кадетов» и превращались в своеобразных «отставников». Конечно, все они пробовали себя на «Звездниках» и «Солингах», но лишь немногие задерживались на этих классах. Их уже манило открытое море, хотелось узнать, а что же там, за горизонтом, хотелось попробовать себя в большем.
В яхт-клубах Северодвинска и Архангельска уже тогда стоял довольно внушительный флот крейсерских яхт. Но попасть на этот флот эти «отставники» могли только лет через пятнадцать. Редко тогда встречались яхтсмены-крейсеристы моложе тридцати лет. Как, впрочем, и сейчас. Сменить увлечение, эти «отставные» подростки не могли – это означало для них предать море и парус, предать себя. И, по укоренившейся привычке, они прибегали после школы в яхт-клуб, хоть им нечего было там делать, крутились, просто так, с тоской поглядывая на крейсера, уходившие в дальние походы и регаты. Уходившие без них.
Вот, из таких «несчастных и покинутых», я и выбрал себе группу для подготовки будущей своей команды. Даже не выбрал, а взял всех, кто учился в восьмом классе ближайшего ПТУ и оказался в тот день в яхт-клубе. Оказалось восемь душ.
Условие поставил им одно – не курить. Нечего было и думать, что, одурманенные, они смогут справиться с теми нагрузками, которым я собирался их подвергнуть. Конечно, потом поговорил с их родителями и учителями. Все учились с двойки на тройку.
Заниматься стали по два-четыре часа два раза в неделю. Программа, которую я им предложил, была рассчитана на 90 часов занятий и представляла собой смесь из программ подготовки яхтенного рулевого, капитана маломерного судна и штурмана атомной подводной лодки. (Я лелеял надежду, что все они профессионально пойдут по моим стопам.)
Учить их было легко – они многое уже знали и умели. В сущности, мне нужно было только перевести их с прибрежного плавания на морское. Трудность заключалась в том, что они были «вечерниками», приходили усталыми и воспринимать «голую» теорию могли не более чем десять-пятнадцать минут. Поэтому я старался все обучение построить на конкретных гоночных ситуациях. «Мы находимся на входе в Кандалакшский залив, – бывало начинал я. – Курс такой-то. Море и ветер такие-то. Появились перистые облака. Нужно ли нам «уваливаться» или лучше «привестись»?».
Усваивание материала происходило в привязке к конкретной ситуации и месту. Вся метереология у меня была в Кандалакшском заливе, системы навигационного ограждения – в Онежском, и так далее. В течение каждого занятия обязательно надиктовывал им минут двадцать в конспект. В начале и в конце занятий «гонял» их минут по пятнадцать по пройденному материалу.
К концу обучения они уже могли выполнять контрольные прокладки с официальных бланков Отдела кораблевождения Северного флота. А эти прокладки были кошмаром в снах флотских штурманов.
После занятий я нагло, без всякого зазрения совести, лез в их портфели, просматривал тетрадки и дневники, помогал с домашними заданиями, коварно намекая, что успеваемость очень даже может сказаться на их яхтенном будущем. Через три месяца они все стали учиться без двоек. Еще через три – без троек. В круглые отличники загонять их не стал, хоть и мог. Радостно, когда наши дети приносят из школы пятерки. Но важно, чтобы они делали это сами, без давления.
Теоретическая часть обучения заняла шесть месяцев. К этому времени Белое море очистилось от льда, и я начал проводить практические занятия, вывозя в море по два-три моих курсанта на три-четыре часа на «Надежде». С точки зрения знаний и умений все было хорошо, но физически, конечно, мои мальчишки были слабы, хоть и старались и держались изо всех сил. Поэтому я стал заниматься с ними греблей на шестивесельных ялах, замозоливая их ладони, наращивая мускулатуру и развивая физическую выносливость.
Ходили на ялах и под парусом. Чувство паруса на ялах формируется гораздо быстрее и острее, чем на яхтах. Ведь главные гоночные потери на яхтах происходят из-за излишней работы рулем. А эта излишняя работа связана, большей частью, с неправильной балансировкой яхты и неправильной установкой парусов. На ялах эти вещи постигаются проще и нагляднее, чем на яхтах. Особенно, при хождении на ялах под парусом без руля.
На практику ушло полтора месяца – катастрофически мало. Но близилась регата, и я вынужден был закругляться. Организовал зачетный двухдневный поход. Задал им маршрут, разбил их на вахты и больше ни во что не вмешивался. Они сами решали, какие паруса нести, каким галсом идти, сами вели прокладку, сами готовили пищу и т. п. Справились прекрасно. Правда, тесновато было на четырехместной яхте для девяти человек. Зато весело. Главное, ребята убедились, что они могут все делать сами.
Сразу после похода представил их яхт-клубовской комиссии, где они сдали экзамены и получили удостоверения яхтенных рулевых второго класса. Теперь они могли, имея «корочки» яхтенных рулевых, служить матросами на любой яхте. Затем, исключительно придирчивой комиссии ОСВОДа, они сдали экзамены, которые с трудом сдают и взрослые, и получили право на получение удостоверения капитана маломерного судна. Конечно, по достижению шестнадцатилетия. Для мальчишек это был необыкновенный восторг. Но и для меня было громадным удовольствием давать мальчишкам доступ к морю. Я ведь много подготовил штурманов и судоводителей, командиров кораблей и капитанов судов. Они тоже были романтиками, без этого на море просто нельзя. Но там это все проходило как-то сдержаннее. Здесь же, с мальчишками, было сплошное, всеобщее и полное ликование.
Хотя, в целом, и там и там – одно и то же. Обучение и, конечно, воспитание. Строгость. Тяжелейшая работа, их и моя. Попытки обвести меня вокруг пальца и уклониться от этой работы, надеясь, что я этого не замечу. Но и всеобщее удовлетворение от хорошо проделанной работы.
Но взрослые моряки просто продвигались в профессионализме. А мои ребята становились на ноги. Совсем недавно они были неуверены в себе и в жизни, всего опасались, все их пихали и пинали, а они и не возражали, соглашаясь, что они ничего из себя не представляют.
И вот они у меня и у себя на глазах, превратились в профессионалов, владеющих собой и жизнью, готовых взять на себя поболе, чем иной взрослый. И, что мне особенно нравилось, они не огрызались в ответ, когда, принимая за все еще никчемных мальчишек, кто-то пинал их. Они шли дальше, сохраняя необыкновенное чувство достоинства, не теряя времени на пустые разборки.
Но мальчишкам тяжелее давалось общественное признание их нового морского статуса, добытого таким тяжким трудом. Не доверяли моим выученикам, несмотря на их официальные дипломы. Мне было чрезвычайно трудно уговорить наших поморов взять их на регату, хотя бы по одному на яхту. Регата была «на носу», на каждой яхте были вакансии, но все капитаны наотрез отказывались брать в гонку четырнадцатилетних подростков. Я же мог взять на «Надежду» только троих.
– Брать мальчишек в море?! Ты же сам ходишь! Ты же знаешь, что это такое! – кричали на меня маститые капитаны крейсерских яхт. Но все они были мне чем-нибудь обязаны: карты, пособия, инструментарий, информация – все это шло к ним через меня, как флагманского штурмана. Кряхтя и проклиная мои «фантазии», они вынуждены были взять моих протеже, да еще и на моих условиях – не перегружать ребятишек и присматривать за ними.
В регату пошли все.
Конечно, мне было тяжело и тревожно в той первой регате с подростками на борту. Я перестраховывался. Большую часть бытовых вопросов тянул сам. Например, приготовление пищи, потому что боялся, что кто-нибудь из мальчишек обварится супом на качке. Постоянно вмешивался в управление яхтой. Чуть посильнее задует – уваливался, а то и вовсе ложился в дрейф. Поэтому на первом этапе регаты мы пришли не то что последними, а в аккурат к следующему старту, и пошли в следующую гонку без отдыха.
Ребят же выматывало не столько обилие тяжелой, но необходимой работы, как подавляли обвалы новых впечатлений. Давил и гнет их ужаснейших представлений о регате, составленный из рассказов «бывалых яхтсменов». Их точило сомнение, а смогут ли они в минуту смертельной опасности, которая непременно, по их представлениям, должна наступить, вести себя достойно. Ну и укачивались они, конечно, поначалу.
Но шли дни за днями, и я успокоился и команда моя втянулась в морские будни и начала раскрываться.
Сижу, например, на носу яхты, собираюсь опустить снятый мной стаксель в носовой люк. На руле Славик, самый спокойный и тихий в экипаже. Тихий из тех, в ком черти водятся. Вдруг – удар, и я, как выпущенный из пушки, взлетаю вверх. Нос яхты уходит в сторону, и я, беспомощный, в позе Будды, зависаю над бездной. Смотрю оттуда в изумлении на Славика и вижу у него довольнейшую улыбку. Рот – от уха до уха. Славик спокойно и умело подводит под меня нос яхты и принимает меня на то же место, где я и сидел. Какой же способный, этот Славик! Я этой штуке лет двадцать учился.
Или. На руле - Леша, правдолюбец и страстный борец за справедливость, всегда все подвергающий сомнению, шагу не делающий, если не уверен, что этот шаг будет в сторону пользы народной. Я «подрабатываю» у него на шкотах. Тепло, благодать – разморило. В нескольких кабельтовых впереди нас и левым бортом к нам проходит громадный сухогруз. Я лениво думаю: куда этот сухогруз торопится? Вспоминаю картинку рекомендованных путей движения для кораблей и судов в этом районе и с ужасом понимаю, что сухогруз сейчас подходит к точке поворота, повернет и пойдет прямо на нас. Через несколько минут нам будет ой-ёй-ёй!
– Право на борт! – командую Леше, хоть, вроде бы, я был у него сейчас за подчиненного.
– А зачем? – на автомате спрашивает Леша.
Ах, как хочется рявкнуть! Но вкрадчиво говорю Леше.
– Лешенька, миленький! Ты отверни. А когда мы спасемся, я тебе все-о объясню!
Леша отворачивает. Спасаемся. Сухогруз повернул и прошел по тому месту, где мы только что были. Леше и без объяснений все становится понятным и глаза у него делаются круглыми. Но я, все-таки, ему в сотый уже раз втолковываю, что на флоте принято команды выполнять, даже если они непонятны или неприятны, а только потом просить или требовать разъяснений.
Через полчаса слышу опять.
– А зачем?
Тем не менее, все это было превосходно, потому что соответствовало главнейшему требованию или принципу, который я предъявлял к самому себе – «быть строгим с начальниками и позволять подчиненным вить из себя веревки». С этим принципом я тридцать лет счастливо прожил на флоте и у меня все всегда получалось. Конечно, в работе с детьми я значительно усилил этот принцип. Помните? «Позволяйте детям всё – и из них вырастут настоящие разбойники». Но это при условии, что позволяют разбойники. А если кто-нибудь другой?
Принцип заработал и в этой регате. Мы начали побеждать и мне стоило большого труда скрывать это от соперников и от команды. В последней гонке, чтобы спастись от блистательного победного финиша, я собственноручно усадил яхту на мель. Регату мы все равно проигрывали в общем зачете из-за последнего места в первой гонке, а ребят пока будоражить не стоило. Главное, я знал, что имею прекраснейшую команду.
На берегу меня ждали восторги капитанов по поводу моих протеже. Как показала регата, эти парнишки умели делать все и были безотказны в работе. Особенно хорошо они проявили себя в штурмании.
– Впервые в жизни, – говорили мне со слезами на глазах капитаны, две недели назад отказывавшиеся от моих ребят, – мы имели в любой момент уверенное место.
Спутниковая навигация тогда еще не распространилась на яхты.
И, что особенно всем было приятно, так это обожание, с которым ребята смотрели на старших яхтсменов, хоть я их к этому не приучал. Думаю, что это они самих себя в будущем обожали.
Слушая восторги капитанов, я только ухмылялся. Я уже знал, что в следующей регате у них будет причина для куда более бурных их капитанских слез.
На следующий год перед самой Соловецкой регатой стало известно, что у знаменитого, прославившегося своими походами на Грумант и вокруг Скандинавии яхтенного капитана С. И. Тетеревлева, что-то не заладилось с его яхтой «Корвет», и Тетеревлев пойдет в регату на яхте «Корсар», однотипной с нашей «Надеждой». Получалось, что мы будем бороться со звездами мирового уровня!
К сожалению, борьба началась до старта. Яхты наши при подготовке к регате стояли рядом и тетеревлевцы больше проводили времени у нашей «Надежды», чем на своем «Корсаре». Конечно, сам Сергей Иванович здесь был не при чем. Он всегда был величественен и безупречен. Да и заняты мы оба были подготовкой к выходу предельно. Я только отмахивался, когда в очередной раз кто-нибудь из моих мальчишек мчался ко мне, с круглыми от ужаса глазами, сообщая, что тетеревлевцы опять обнаружили на «Надежде» что-то такое (например, люфт в руле), из-за чего мы обязательно пропадем в море. Особо усердствовал рыжий парень лет сорока, которого все звали Серегой. Даже перед самым выходом яхт на старт из Архангельска, этот Серега ухитрился устроить настоящий симпозиум архангелогородцев, пришедших проводить яхты на их любимую регату, по обсуждению правильности установки мачты на «Надежде». Половина участников обсуждения этого животрепещущуго вопроса пришла к выводу, что мачту надо заклонить вперед, а вторая половина – что назад. Но все авторитетно заявили, что с теперешней установкой мачты, наша яхта не то что не сможет выйти в море, но не отойдет и от причала.
Мне бы высмеять все это хорошенько. Но я был занят другим. Известно, как тяжело дается каждый выход в море. И я в тысячный раз прокручивал у себя в голове сотни вопросов, связанных с выходом. Ведь не сбегаешь потом по морю домой за солью или ракетницей.
Но лучше бы мы остались без соли.
Мы взяли старт в регате и вдруг, в послестартовой свалке, когда требуется предельное внимание, возбуждение моего экипажа резко усилилось. Их как будто заколдовало: ничего не слышат, взгляд каждого прикован к «Корсару». Мне стало понятно, что вкуса победы нам не ощутить, пока моя команда видит «Корсар». Но я все медлил. И лишь когда мои ребята с легкостью, словно он был из папиросной бумаги, разорвали дакроновый стаксель и мне стало ясно, что на этом они не остановятся, я положил яхту в дрейф.
Два часа я с огорчением, но и не без интереса, смотрел на пляски членов моего экипажа и слушал их истерические выкрики.
– Как же так? Они же уходят!
Только когда последний парус сник за горизонтом, сникла и моя команда. И стала управляемой. Поставили паруса и пошли.
Ранним утром следующего дня мощное приливное течение в Жижгинском проливе буквально вбросило нас в арьергард регаты. Мы подошли к «Корсару» и пристроились в ста метрах сзади него. У нас на руле – насупившийся правдолюбец Леша, все еще переживающий срыв на старте. Я у него, как всегда, «подрабатываю» на шкотах. На руле «Корсара» – сам Тетеревлев.
Пять часов утра, только что поднявшееся солнце за спиной, слабенький ветерок в левую скулу и ровное море. Тишина. Нам слышно каждое слово из возбужденного перешептывания на «Корсаре». Не обсуждают, а весьма неприязненно осуждают наше появление. И вот, посмотрите: насколько грамотнее технически, тактически и, если хотите, стратегически, чем общепризнанный мэтр Тетеревлев, действует молодой рулевой Леша.
Леша решительно отворачивает к недалекому, в полумиле от нас, южному берегу острова Большой Анзерский. Входит в мощное прибрежное течение и обгоняет Тетеревлева, который, с некоторой задержкой, в свою очередь бросается в погоню и пристраивается метрах в двухстах за нами.
Течение узкое, извилистое и норовистое. Удержаться на нем удается минут десять. Потом яхту сбрасывает с течения. Приходится менять галс, входить в течение и снова менять галс. «Корсар» держится за нами, как «приклеенный», повторяя все наши эволюции.
И вдруг Леша, все еще насупленный и сосредоточенный, что-то все просчитывающий про себя, уходит в море!
На «Корсаре» разгораются жаркие дебаты по этому поводу, но принимается решение остаться с течением, подаренным им Лешей. Логика в этом есть. Ведь только что, идя мористее, они проиграли. Но Леше, думающему о будущем, не жалко течения. Пусть пользуются, если смогут. Только, скорее всего, для этого им придется выполнять гидрологические исследования. Чтобы пользоваться такими течениями, надо знать их назубок. Да и Леша знает, что подходит время утреннего бриза, в море ветер будет посвежее, чем у берега, плюс экономия на лавировке. Преимущество над «Корсаром», оставшемся у берега, будет существенным.
Так и случилось. Вскоре наши паруса наполнились свежим ветром.
Финишировали мы на этом этапе пятыми в своей группе. После финиша присоединились к уже пришедшим яхтам, стоявшим в маленькой бухте. Пообедали. Я начал готовить снасти к рыбалке, а ребята, притихшие, чего-то обдумывающие и чего-то ждущие, уселись тесной группкой на палубе и смотрели на приотставшие яхты, входящие в бухту.
И вдруг моя команда взорвалась: начали прыгать, размахивать руками и выкрикивать что-то нечленораздельное, но явно обидное. Это они так встречали «Корсар», задержавшийся с финишем на два часа, по сравнению с нами.
Но здесь я уже не сплоховал: загнал их в рубку и читал им там нотации о пользе сдержанности до тех пор, пока их лица не стали ханжески постными.
Следующие два этапа мы выиграли легко и стали лидерами регаты. Теперь всем стало ясно, что равных нам на регате нет, и все стали поздравлять нас с победой. Оставался последний четвертый этап.
Но вмешалась судейская коллегия регаты. Некоторым маститым дядям стало дурно от мысли, что на пьедестал почета регаты взойдут ребятишки, да еще с «тихохода». И эти дяди пустились во все тяжкие. Я их, конечно, понимал. Это очень неприятно, терпеть поражение от детей. Сам несколько лет тому назад был в подобном положении…
Вводится дополнительная гонка по треугольнику в Онежском заливе. В такой гонке, когда все находятся на виду друг у друга, когда все идут одним маршрутом, от буя до буя, решающими оказываются скоростные качества яхт. Нас выручает только удивительный наш спинакер, подобного, думаю, не было ни у кого в мире. Раньше этот спинакер был обычным, но потом, в одной из регат, разорвался зигзагом. Мне его в Умбе, в местной швейной мастерской, в спешке сшили. И спинакер вдруг стал необычно устойчивым. Его можно было использовать и как ричер и как биг-бой. Он стоял в самый крутой бейдевинд. Прибавки в скорости он почти не давал. Но был превосходен в провокациях. Кто же удержится, чтобы не поставить спинакер, видя, что кто-то нормально, вроде бы, идет под ним. Тем более что этот кто-то – лидер. Конечно, все ставили и мучались неимоверно. Теряли скорость, высоту, а то и уходили в брочинг. А мы, под шумок, взяли четвертое место в гонке и перешли всего лишь на второе место в общем зачете. Опять нас все поздравляют с предстоящей явной победой в регате.
Однако, перед самым стартом последнего этапа узнаю, что нас передвинули на четвертое место в общем зачете по четырем гонкам. Пять архангельских яхт «отказались» от участия в последней гонке, их «наказали», сняв с регаты, и пересчитали каким-то хитрым образом очки по всем гонкам. Получалось, что если даже в последней гонке мы займем первое место, то выше третьего места в регате не поднимемся. Кроме того, вводился обязательный промежуточный финиш, что подтягивало крейсерскую гонку к гонке по треугольнику.
Как же нас зауважали!
Времени на разбирательство, однако, уже не было, и мы пошли на старт.
Я сел на руль, впервые за регату. (В этой регате я очень редко выступал в роли капитана, выполнял, в основном, функции матроса, чтобы дать возможность мальчишкам утвердиться в своей самостоятельности.) Была одна идея, которую придумал архангельский капитан Стас Волков и которая могла выручить нас. В гоночной инструкции было записано, что на старте и на финише судейское судно должно всегда оставаться справа от стартующих и финиширующих яхт. А на этом последнем старте Соловецкой регаты судьи ленились, обычно, переставлять свое судно. Не переставили его или, возможно, не успели, увлекшись своими махинациями, и в этот раз. И не обговорили это нарушение на инструктаже. Все яхты, и мы тоже, взяли старт, оставив судейское судно слева.
Я прошел вместе со всеми минут двадцать и … повернул обратно к старту. Подошел к судейскому судну, показал судьям протестовый флаг и подал протест на все яхты, как неправильно взявшие старт. Судьи начали говорить, что они не могут собрать разбежавшиеся яхты, но я подал еще один протест, требующий дисквалификации самих судей, которые не только создали ситуацию для массового нарушения гоночной инструкции, но и допустили помехи на старте. Яхты, снятые с регаты, стартовали вместе со всеми!
Оставив остолбеневших судей, я подчеркнуто правильно взял старт и отдал руль молодежи. Вообще-то, мы теперь стали единственными участниками регаты и, соответственно, единственными победителями. Надо было только дойти до финиша.
И мы пришли первыми и на этом этапе! И это, несмотря на внушительную фору, которую мы дали всем другим яхтам!
Когда я, со своей командой, вошел в зал, где подводились итоги регаты, там наступила мертвая тишина. Все были уверены, что будет буза. Но я не стал скандалить. Ведь, если не принимать во внимание гонения судей на нас, регата прошла безукоризненно. А мои ребята и так предельно раздулись от гордости, получив бронзу из рук тех же судей.
Произошло и еще одно важное событие. В прошедшей регате, из-за моих мальчишек, сложилась крайне неприятная обстановка для яхтенных капитанов, у которых утвердились на службе мои мальчишки.
На яхте всегда существует комфортная, дружеская обстановка в экипаже. Но это в команде. А над командой всегда стоит капитан, распоряжения которого не подвергаются ни малейшим сомнениям и выполняются без малейшего промедления. И это не нарушает общую комфортность, потому что так принято, потому что это не просто правильно, а жизненно необходимо.
Капитан многократно доказал, пройдя тысячи миль в штормах и бурях, что он лучше всех знает море. Потому он и капитан.
А теперь представьте, что на яхте появляется мальчишка, юнга, который не только подправляет и направляет капитана, но и делает то, о чем капитан слышал краем уха, но никогда сам не делал. И все на яхте видят, что это приносит очевидную пользу яхтенному делу. (Ко второй регате я подтянул своих ребятишек на высочайший уровень штурманского мастерства.)
У наших капитанов сразу же появилось острое желание перетопить моих мальчишек. Но и было понятно, что это не выход.
Погалдев меж собой, эти маститые, всемирно известные капитаны, во главе со знаменитейшим яхтенным капитаном Петром Ивановичем Коренюгиным, пришли ко мне с требованием.
– Давай, учи и нас!
И я открыл уже два курса. Один – для повышения квалификации яхтенных капитанов, второй – для яхтенных рулевых, где могли учиться все желающие.
Я восхищаюсь П. И. Коренюгиным, необыкновенным человеком, многократным победителем Соловецкой регаты, вся жизнь которого связана с морем и парусом. Но когда-нибудь он будет вынужден уступить молодым, и это не должно стать ни для кого трагедией. Что нам за радость видеть, как постоянно притормаживаются молодые и как раньше времени сходят с дистанции заслуженные бойцы? Неужели нельзя найти приемлемое решение этой проблемы? Например, ввести возрастные группы для яхтсменов моря, параллельно действующей схеме. Хочешь, выступай в своей возрастной группе, хочешь, выступай в группе, не имеющей возрастных ограничений.
И последнее. Яхтенный спорт является профилирующим увлечением моряков. Так, например, подавляющее большинство участников той же Соловецкой регаты, порядка 90%, составляют моряки пароходств и сотрудники судостроительных и судоремонтных предприятий. Яхтенный спорт – это для них образ жизни, он помогает им в профессиональной деятельности. Но яхтенный спорт - это приобщение молодежи к морю, к морским профессиям, это воспитание настоящих людей.
Это и способ становления молодежи в жизни.
А у нас сегодня масса брошенных, бродящих по улицам, часто, беспризорных детей. Но есть еще такие же брошенные: сокращенные военные и торговые моряки – грамотные, опытные.
И ведь можно было бы спасти и тех и других, объединив их. Ежегодно правительством выделяются немалые деньги по программам патриотического воспитания, в рамках которых финансируются клубы и школы юных моряков. Но из-за того, что эти клубы и школы постоянно испытывают острейший дефицит преподавателей, эти бюджетные деньги фактически пропадают, а дети остаются за бортом. И ведь многие отставные моряки с удовольствием бы пошли в эти школы и клубы, чтобы поделиться с молодежью своими знаниями и опытом. Да и приработок им бы не помешал. Но они представления не имеют о существующих возможностях. Когда спрашиваешь московских чиновников: «Почему они не привлекают отставных моряков к работе с детьми?», те отвечают, что не пойдут, якобы, бывшие моряки на эту работу, потому что ставки по оплате там слишком малы. А когда, кто и кому предлагал эту работу и эти деньги? Бросили бы клич, и моряки ринулись бы спасать детей и без оплаты.
