Снился мне сад...

«Снился мне сад в подвенечном уборе,

В этом саду мы с тобою вдвоём.

Звёзды на небе, звезды на море,

Звёзды и в сердце твоем».

Из популярного романса.

Тема сада — одна из важнейших в искусстве, да и вообще — в культуре. Оно — неслучайно, ибо хомо-сапиенс, выкинутый Богом из райских садов, беспрестанно жаждал вернуться. Или — повторить, закрепить. Сад — это извечный миф. Это - Гефсиманский сад Иисуса. Это — запретные сады из легенд — с аленьким цветочком и молодильными яблоками.

Сад — это заповедное прошлое и мечты о будущем. «И на Марсе будут яблони цвести», - обещали советские люди, возжелавшие построить Рай в масштабах вселенной. «Вся Россия - наш сад», - утвердил чеховский Петя Трофимов, которому автор приготовил то кроваво-яркое будущее, что уже намечалось пока ещё пунктиром, искрой, «Искрой». Войти в обновлённый сад, угробив дотла старый мир, включая коммерческие грёзы мсье Лопахина. «Но шёпот громче голода - он кроет капель спад: / "Через четыре года здесь будет город-сад!» - напишет впоследствии ещё один враг канона — Владимир Маяковский. «Я знаю — саду цвесть!»

Сад — как воспоминание о детстве. Пушкину видится его Захарово: «Могу сойти в веселый сад, / Где вместе Флора и Помона / Цветы с плодами мне дарят». Лермонтову — Тарханы: «И вижу я себя ребенком; и кругом / Родные всё места: высокий барский дом; / И сад с разрушенной теплицей». Есенину — Константиново: «Вижу сад в голубых накрапах, / Тихо август прилёг ко плетню». Сад — нечто утраченное, как и Рай. «Вначале был сад. Детство было садом, - почти в библейской манере начинает свой рассказ Татьяна Толстая и — затем ныряет в своё привычное многословие: Без конца и края, без границ и заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени».

Герой «Пошехонской старины», вовсе не любя своё детство, с теплотой и - жалостью описывает барский сад: «Дорожки были окаймлены кустами мелкой сирени и цветочными рабатками, наполненными большим количеством роз, из которых гнали воду и варили варенье. Обилие фруктов и в особенности ягод было такое, что с конца июня до половины августа господский дом положительно превращался в фабрику, в которой с утра до вечера производилась ягодная эксплуатация». Жалость — оттого, что вся краса и услада народилась с одной лишь целью: стать вареньем, розовой водой, настойками, засахаренными фруктами. «Замечательного в этом саду только то, что он очень большой», - отмечает неумный, зато — сметливый Лопахин. Для него сад — помеха, и заодно — объект классовой ненависти. «Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишнёвому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь. Музыка, играй!» Сад, как знаковая деталь. Сад, как образ чего-то нового. Как цель.

В каждую эпоху была своя идея сада, но в Серебряном веке с его символизмом тема приобрела исключительные черты, а потому выставка «Сады Серебряного века», проходящая в Царицыно, интересна вдвойне: с исторической и художественной точек зрения. Поскольку русский Модерн — это, прежде всего, словесность, то авторы проекта констатируют: «Каждый зал – как глава большой книги». Переходя из одного пространства — в другое, мы будто читаем сборник рассказов и стихотворений. Где-то мелькнёт отрывок из пьесы, где-то — фрагмент романа. Это — выставка-хрестоматия. Или — выставка-сновидение, где сплетаются виды, образы и тени былого. «Снился мне сад...»

Итак, вступление, первый аккорд - «Дорога в сад». Путь от обыденности - к небесному пределу. Находим высказывание Александра Блока, скрупулёзно выбранное авторами экспозиции:«Что нам сажать розы на земле, не лучше ли на небе?» В этом зале — попытки скрасить быт — волшебными соцветиями. Перед нами — часы стиля Ар нуво — корпус оплетён стеблями-виньетками, а циферблат увенчан цветами. В те годы во всём царил растительный орнамент — ирисы, лилии, хризантемы. Растения казались совершеннее людей и — самой жизни.

На одной из витрин — садоводческий каталог за 1909 год. Причудливый историзм в духе гротов позднего рококо соседствует с желанием обустраивать сады и парки «по-новому». Всенепременная крымская тема с её горячим ландшафтом. Явлена довольно редкая вещь художника Фёдора Васильева «Вид из Эриклика» - фонтан в лучах солнца. Художник умер молодым, от чахотки, но до конца дней создавал ликующие полотна с обещанием «света небесного».

Следующий зал назван «Садом символов», хотя, на этой выставке всё проникнуто символизмом и было ли нужно выделять один из разделов? Орнаменты, вышивки, посуда, расписанная букетами и - плафоны в форме цветочных чашечек. Цветок - зримый идеал времени. Очаровательных женщин сравнивают с благоухающими розами, девушек — с бутонами. Грабарь, Головин, Бенуа - все они живописали буйство флоры и — триумф полуденного лета, но везде проскальзывала грусть прощания со старым парком, который вот-вот будет уничтожен то ли «под дачи», то ли — сметён вихрем огневой Революции.

Пространство «Сада мечты» - это не только лишь фантазии; это — некий спор о том, что лучше: естественное или искусственное. Весьма остренькая линия для диспутов. Тогда, на излёте старорежимности, в моду опять вошла андерсеновская сказка о соловье, розе и принцессе, отвергнувшей «настоящие» подарки. Что лучше? Букетик, только что купленный у цветочницы или же шёлковая хризантема, которая никогда не завянет? «Как хороши, как свежи были розы...» - глагол прошедшего времени навевал скуку и раздражал. Здесь мы видим театральное соединение живых и неживых цветов — на картинах Головина, Сапунова и Гауша. Драпировки с цветочным принтом, вазы с ирисами, растения — то ли сорванные, то ли сделанные для театрального позирования. «Сад мечты» для человека эпохи Модерн — это всегда нечто искусственное и при том - уставшее от пресыщения. Манерный Игорь Северянин философически изрёк: «Цветы не думают о людях, / Но люди грезят о цветах». Поэтому — срывают. Отсюда - «Цыганка с букетом» Головина. Букет, что будет выброшен сразу после сеанса у художника.

Зал, посвящённый «Саду памяти» - это ностальгическая песня о былом величии. В начале XX столетия особую популярность приобрели картины и зарисовки из жизни Версаля времён Луи XIV или - что-нибудь о том Летнем саде, куда водили юного Женю Онегина. Мир «до паровоза и телеграфа» казался чарующим и — спокойным. Редко экспонирующаяся картина Эльзы Баклунд «Бабушкино платье» лишена ожидаемой пронзительности — умиротворённая дама восседает в наряде, к которому надо бы кринолин, однако, его уже не носят. Зачем она примерила эту допотопную, вернее до-телефонную и до-автомобильную вещь? Чтобы прочесть письмо: она его держит с величайшей осторожностью и некоторым страхом. Послание, найденное, видимо, в одной из усадебных книг — мы видим и томик, и розы, и «немодную» мебель, стоявшую тут, вероятно, в те времена, когда бабушка получила тот листок с признанием в любви от соседского помещика. Или сама написала, да не отправила? Как хороши, как свежи. Были. «Он весь сверкает и хрустит, / Обледенелый сад. / Ушедший от меня грустит, / Но нет пути назад», - всплакнула Анна Ахматова.

На очереди зал «В старой усадьбе» и тут же начинаются антоновские яблоки Ивана Бунина: «Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести». Здесь много фото, сделанных в 1890-1910-х годах и это не было обычным художественным запечатлением. «Остановись, мгновенье!» Ты — уходишь. Люди инстинктивно ощущали, что «вишнёвые сады», как все эти антоновки всё равно будут вырублены — так надо матери-Истории. Срочно ухватить это печальное дуновение — оставить его для потомка.

Великолепен зал «Сады на сцене» - тут многочисленные эскизы Александра Бенуа к фантастическому балету «Павильон Армиды», а один из макетов увеличен до размеров декорации — мы словно бы вступаем на территорию сказочных боскетов, списанных с гравюр Галантного века. Наблюдалась эстетская ностальгия по Версалю и Цвингеру, балам да маскарадам. Бенуа препарирует эстетику балетов Жана-Филиппа Рамо, что мы и наблюдаем, разглядывая тщательные рисунки и воздушной прелести костюмы. Это - не грусть о чудесном прошлом — это грусть о невозможности. Укрыться от века в павильоне Армиды. Вдыхать запахи шёлковых тубероз и белых акаций. А головинские костюмы к «Орфею и Эвридике» - не эстетизация античности, но оживление райских цветов. Но они всё одно — погибли.

Интеллектуал Серебряного века напоминал девушку Ассоль, которая бредила алыми парусами, но дождалась красных знамён и булыжника — по лбу. Но, что характерно, стилистику Бенуа потом активно будут использовать сталинские сценографы и ландшафтные дизайнеры парков культуры — Большой Стиль затребует пышности и восторга.

Вот «Человек в саду» - это милая обыденность, столики и чаепития, рассуждения и признания. Чеховское настроение. Или — назойливые дачники Тэффи и Аверченко. На витринах — платья и визитки, веера, предметы быта, ларчики, штучки. Забавно смотрится и реклама 1900-х — наивная и роскошно-прихотливая, с яркими, переплетающимися буквами. Красочные афиши мероприятий, связанных с огородничеством, садоводством и обустройством усадеб. Замечу, что именно в начале XX века задыхающаяся от заводских дымов Европа, всерьёз задумалась о тупиковости мегаполисов и вреде «полезных» проводочков и движков - так возникла идея города-сада, где бензино-керосиновый ад должен быть отнесён за черту населённого пункта. Проводились шумные конференции. В том числе, в России, где индустриализация и рост городского населения шли семимильными шагами ещё до Революции.

Рядом — пригласительные билеты на торжества в имении князей Юсуповых. Тут же — приглашения поскромнее. В каждой открыточке и карточке — нарциссы, орхидеи, виньетки, прихоть. «В сосновом перелеске, на шероховатых стволах, вечернее солнце лежало огненно-румяными полосками. Из дачных садиков доносился стук крокетных шаров», - в этой набоковской фразе заключена вся потерянная Россия., и Валентин Катаев — уже, будучи советским классиком, написал дивные строки о дачном празднике и угощениях, какие подавались в ту невозвратную пору: «Утром под абрикосами был накрыт громадный стол, уставленный букетами полевых цветов. Середину его занимал сдобный крендель величиной с велосипед. Все дачники были приглашены под абрикосы к утреннему чаю». Глядя на экспонаты, мы видим эти сцены, чувствуем запахи ветра, тоскуем — без причин. Тут - вместе с бытностью 1910-х — фривольные сценки, нарисованные Константином Сомовым для «Книги маркизы» и других проектов, отсылающих к Марии-Антуанетте. Кукольные виконты и тонюсенькие принцессы, уединившиеся в беседках - идеализированная жизнь давних времён и гильотинированных сказок.

Эта выставка напоминает длинный, немного сумбурный, но очень светлый, прозрачный сон — где каждый поворот сулит встречу с ирреальностью. «Но зачем загадка снов, / Если нежен лик цветов, / Если вводят нас цветы / В вечный праздник Красоты», - так просто и шумно вздохнул Бальмонт — поэт, желавший видеть исключительно прекрасное.

Заглавная илл. Александр Бенуа. Сценография к балету "Павильон Армиды"