Это смешно, но Щелкунчик не умел смеяться – в смысле хохотать, как человек. И вдруг сегодня я услышал его гордое: Ахахах-хахах! – голосом Бабы яги из мультика про пионера Петю. И когда я встретился со счастливым взглядом попугая, мороз прошёл у меня по коже. А после я присел и тоже засмеялся: Ахахах-хохохохохох… Уловив неладное, Щелкунчик посерьёзнел и, щёлкнув клювом, направился к принесённому мной пакету.
– Кстати, а ведь мы вчера не закончили, – намекнул я ему, что всякое вознаграждение подразумевает посильные труды.
– Неужели, босс, вы могли подумать, что честный попугай может уподобиться жалкому тунеядцу или тунепитцу? – он гордо, будто адмирал Колчак, вскинул голову с хохолком.
Подобное исполнение не может остаться без награды, и вскоре мой Щелкунчик уже утирал свой крупный клюв, попутно размышляя, что на сей раз послужит ему трибуной. Решил без пафоса гулять по паласу – от фикуса до книжного шкапа…
– Вчера мы, короткими перебежками сбивчивой попугайской мысли, подобрались к тому моменту нового мира, когда предчувствия всем известной «451о по Фаренгейту» становится вчерашним днём, а скотный двор – грубоватой схемой. Тоска охватывает моё сердце, когда я понимаю, что рождён рабом, а умру рабом ещё большим: с годами возрастает моя физическая зависимость от чёрт-те кому принадлежащей медицины. А исчезновение духовной культуры из перечня необходимых (действительно, а не на словах в соцсети) человеческих ценностей делает мою жизнь бессмысленной. Я читаю инстаграмм как приговор. Но хуже того, я понимаю, как и почему он есть неизбежность. Соцсети второго порядка (основанные на внетекстовом внушении) есть вид социальной роботизации, результаты которой, думаю, видят все. Судя по всему, это временная мера: до создания достаточного уровня роботизации и автоматизации в реале.
Некогда технология представлялась способом вырвать у царства природы коммунистическое признание в любви к человечеству. Спорная (она не учитывала последствий и побочных эффектов, которые вообще мало предсказуемы) логика в этом всё-таки была. Но по факту выяснилось, что коммунизм лучше всего строить для небольшого количества коммунистов. Когда коммунизм построен, его строители ведь… могут быть свободны, не так ли?
Или вы думаете, что правильность самых сильных мира сего не допускает такой логики? Христианство говорит, что никакой внешний рай на земле невозможен. Возможно только внутреннее строительство личности и ответственность – главным образом за то, что твоя свобода останется твоей свободой. В этом и смысл жизни: достойно прожить её, не измеряя это достоинство завоеванием – выгрызанием – места в мире. Напротив, сегодня постулируется потребительский эталон счастья – и завоёванных демократией «прав и свобод» человека, актуальных при наличии денег. Но послушайте: если права и свободы даны вам, значит, не вы им настоящий хозяин? Да собственно, их и нет. Права и свободы – это бизнес, доказательством чему служит их способность стать поводом к войне. Но к войне, почему-то, за нефть. Таким образом, всякая настоящая внутренняя свобода сегодня – противоречит внешней, обязательной, и может стать уголовным преступлением, что мы уже отчасти наблюдаем. Думаю, будет налог за неприсоединение к инстаграм, за отказ от умного телефона, подобный налогу на бездетность. А после это будет уже расцениваться как признак склонности к экстремизму…
Я снова говорю о тотальном контроле, когда всякая индивидуальность (действительная, а не мнимая) – затрагивает все социальные лифты. Вот откуда у меня ощущение, что даже сам ветер современности – это потенциальная удавка на шее. Вот почему «нет окончанья у (платоновского) Федра»: потому что до дна диалектического перерождения мир ещё не дошёл. Ещё стоят монастыри – если только, да простят меня люди, хотя бы часть из них действительно монастыри, а не филиалы мира.
Возвращаясь к теме давления масс, помыслим так. Что если человечество не венец природы, а пусть и очень важное, но промежуточное звено? Что если венцом должен быть всё-таки некий Скайнет? Основной вопрос философии должен спрашивать у бытия не что в нём первичного – материя или сознание (у материи спрашивать глупо), а: человек – он цель или он в этом мире только средство? Точнее, даже и не так. Человек, понятно, средство, но средство для бизнеса или средство для Бога? Дело в том, что, к сожалению, прогресс неминуемо делает человека средством для бизнеса. Парадоксально (или, скорее, закономерно) собственно человек становится территорией, пространством борьбы высокого смысла с императивом наживы. Ну либо – правды и лжи. То есть: человечек-то и становится тем самым храмом Писания, из которого Спаситель изгонял менял… Ох, чую приближение Достоевского с его «поле битвы – сердца людей». Нет уж, это будет банальновато. Давайте-ка лучше, чтобы хоть немного замкнуть круг моих мудрствований, вспомним другое достоевское, из «Бесов»: «Русского-то Бога железная дорога победила!». Не дословно, но как-то так.
Итак, в битве за человека из него надо изгнать человека. Ну, повторяться не стоит. О расчеловечивании говорят давно. Однажды просто выяснилось, что для счастья человеку надо избавиться от пережитков, выстаивающихся в цепь: личность – семья – государство – церковь. Ибо всё это счастью вредит, как поведало миру «Просвещение», в смысле, эпоха. И долгой, очень долгой была борьба, на острие которой всегда находилась наша «консервативная крепость». Утверждающая своё самодержавие (монаршее), Россия в конечном счёте утверждала внутреннее самодержавие человеческой личности. Которое в Росси было даже у неграмотных крестьян, этих самых «крепостных рабов», которым так удивлялся и умилялся Лев Толстой.
Но – что же я там, наконец, о давлении-то масс? До промышленной революции 18-19 веков люди были средством обработки земли или добывания иных (несельскохозяйственных) даров природы. Низшие слои обеспечивали своим тяжёлым трудом благоденствие, т.е. свободу высших. При рабовладении принуждение обеспечивалось грубой силой. Далее, при феодализме – не только насилием, но и отношениями собственности на землю, законом и определённой ответственностью (обязанностью) аристократии перед крестьянами. В промышленную эпоху – денежными отношениями оплаты труда, при сохранении цели господства: свободы господствующих. Со временем, по мере «развития», то есть ухищрения экономики, господство стало стремиться к бесконечности. Ведь можно так настроить жизнь, что зарабатывая деньги одного буржуя и получив за свою работу их часть, человек может (и хочет, и должен) относить их в кассу другого буржуя. А лучше, если того же самого. Но при этом подоплёка ситуации не должна всплывать. Вместо той свободы бога, за которую человечек всю жизнь бежит как белочка в скрипучем колесе чужой электростанции, человечку-белочке надо дарить немеркнущую иллюзию – фантазии американской мечты. Конечно, люди не дураки, а потому высоки преступность и всякий экстремизм. Растёт потребление транквилизаторов, но человечек, в большинстве, и сам обманываться рад.
Правда, аппетиты подводят не только гангстеров. Капитализм оказался (и чуть ли даже ни был так изначально задуман) как проект, провальный без кредитования. То есть, правильно говорить «кредитный капитализм». А это означает необходимость раздувания потребительского рынка. Это далее означает такое душевное состояние потребителя, когда у него от скуки возникает ощущение, что его потребляют. А он тем временем привык к мысли, что он и есть пуп земли. Главное, чтобы эта мысль не могла вызвать острого когнитивного диссонанса у пупа земли с мыслью о реальном собственном ничтожестве. Как уже сказано (повторяюсь, что с меня, попугая, взять?), средства для прокачки ничтожества позитивной волной отработаны. От доктора Фрейда до иеговизма, от фонбета до творческих вечеров, годится всё. Но главным средством сохранения статус-кво – то есть предохранения социума от агрессии фрустрации – остаётся всё-таки секс и шопинг. Виктор Пелевин в своей мощной книге для попугаев дал собирательный… символ? нет, скажу – квинтэссенцию положения вещей в агрегате «iPhuck 10»: секс, шопинг, инстаграм – и полный контроль – всё в одном. Всё сбылось как необходимость в организации современного «демократического» «общества», похожего на животный организм, у которого, кроме органов пищеварения и половых желёз, вырабатывался яростный орган гордыни. Но коль все основные отправления «организма» масс развивались в процессе развития рынка и его кредитно-рекламной накачки, то теперь те, кто раскрутил процесс, вынуждены его поддерживать. Выходит так: производителю нужен сбыт, сбыту нужен потребитель, потребителю нужны деньги, деньгам нужен кредитоспособный производитель, кредитоспособный сбыт (успешные торговые сети и центры), кредитоспособный потребитель-покупатель, но ещё деньгам нужно сохранение установленного деньгами режима. Выходит, все дороги ведут в банк. Если бы мне довелось познакомиться с живым ящером, я бы спросил: зачем вам ещё больше денег? Это у вас спорт такой? Думаю, он бы засмеялся, намекая на свою религиозную обязанность и мистику денег, на то, что материя, остов от Духа, устроила себе новый дух – деньги – которым он, ящер, личность исполинской силы, служит… При иных объяснениях всё это превращается в абсурд: а как же свобода управляющих? Мировые стада, которые только и делают, что хотят, постепенно превращаются не в сотрудника, а в противника, которого… Словом, ящерам, руководящим буржуями, остаётся принять вызов. Только принимают они его всё-таки по-разному: глобальные – так, местные – этак, и им меж собой не сойтись. Что, может быть, даёт людям шанс.
Главным уроком полутора веков, думаю, стало то, что мир сей всё-таки не поддаётся расчёту человеческих теорий. И надо либо отменять рынок, либо выстраивать реальный коммунизм, заключающийся в стерилизации плюс роботизации всей планеты.
А пока безбожные азиаты до такой степени продвинули социалистический (коллективистско-капиталистический) эксперимент, что реконструкцию и развитие проводить стало почти негде. Россия своё отдала, Украина это мелочь, Латинская Америка всех не увезёт, а нефти пока ещё слишком много. Кризис будет затяжным, а затяжные кризисы кончаются кровавыми родами чего-то нового. И может быть, это новое заключается в старом.
К моему попугайскому удивлению, Откровение уже не кажется загадочным. Предвижу, что всё уже решено. Прощай, хомо шопингус, хомо трахинус, хомо прожорлимус. Ты слишком много хотел. Не спрашивая, чего на самом деле достоин. Следы Спасителя стали совсем холодны. И их завалило обрывками чековой ленты.
