Религиозность, сословность, народность (начало)
Три основных символа — религия, сословия и народ — через которые, по мысли Шпенглера, реализует себя прасимвол, в протокультурную эпоху носят предварительный характер. Поэтому, с морфологической точки зрения, тысячелетнее русское православие следует рассматривать как раннюю религиозность (frühe Religiosität), российскую элиту — как протосословия (Urstände), а русских — как пранарод (Urvolk).
а) Предварительный характер русского православия. В поисках подлинных русских символов евразийство — а наше исследование отталкивается от евразийских вопросов — по необходимости обратилось к христианству, но именно в силу изначальной направленности религиозных исканий евразийцев их заинтересовало не столько христианство как таковое, сколько плоды его русской инкультурации. Поэтому евразийский образ Христа, утрачивая новозаветные черты, приближается к «современным» евразийству проторелигиозным «представлениям о Христе как верховном Судие — Пантократоре»[1] эпохи Хлодвига и Карла Великого, Христе из поэмы Сеневульфа, где Иисус «на кресте и в минуту смерти остается юным героем — «богом-вождем», «сеньором победы»[2]. Евразийский Бог — это не Отец небесный Нагорной проповеди, но Тэнгри «Великой Ясы», небесная сила которого дает «победу и власть», заставляет «собрать воедино все мысли и чувства, и (…) нанести жестокий, беспощадный удар. Смертельный, неисправимый, фатальный, судьбоносный»[3].
Впрочем, между православной проторелигиозностью России и католической проторелигиозностью Европы существует коренное отличие, лишь подчеркиваемое их «одновременностью». Шпенглер полагал, что, в противоположность человеку Фаустовской протокультуры, русских и арамеев характеризует особая религиозная одаренность. Имея ввиду этот контраст, Философ задается вопросом:
"…Warum erscheint die Frankenzeit dem gegenüber so stumpf und flach? Ist es richtig, dass nur Aramäer und Russen religiöses Genie besitzen, und was hat man .... von dem kommenden Russland zu erwarten, jetzt, wo gerade im entscheidenden Jahrhundert das Hemmnis der gelehrten Orthodoxie zerstört worden ist?"[4]
"И почему франкская эпоха предстает рядом с этим столь тупой и плоской? Верно ли, что религиозным гением обладают лишь арамеи и русские? И чего следует ожидать от будущей России теперь, когда — именно в решающем для нее столетии — препятствие в виде ученой ортодоксии оказалось сметено?"[5]
Россия, как и Магическая (Арабская) культура, изъясняется, прежде всего, языком религии, и потому едва ли при рождении собственной высшей культуры удовлетворится поверхностной «каролингской» религиозностью, которая, несмотря на всю свою искренность и истовость, служила прагматическим целям укрепления власти:
"Франкский король — новый Моисей, Иисус Навин, Давид. Его противники — враги Израиля, которых бог карает своим бичом. Победы франков воспеты каролингскими авторами как победы богоизбранного народа. Само насилие Карла имеет привкус римской consecratio, или по-библейски — hérem. Это когда целый народ приносится в жертву божеству в обмен на победу"[6].
Большевизм попытался привить России варварскую религиозность в стиле Карла Великого и Иисуса Навина, но русская душа не приняла столь простого решения вопроса о соотношении Божьего и кесарева. Всякий, кто решит использовать русскую религиозность в деле государственного строительства должен, как минимум, учитывать, что
"das Russentum der Tiefe lässt heute eine noch priesterlose, auf dem Johannesevangelium aufgebaute dritte Art des Christentums entstehen, die der magischen unendlich viel näher steht als der faustischen…"[7]
"Глубинной Русью создается сегодня пока еще не имеющая духовенства, построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства, которая бесконечно ближе к магической, чем фаустовская…"[8]
По сути дела, у последовательных сторонников имперского мистицизма в России, как и у их западных предшественников, есть три выхода: они вынуждены будут либо поступить по примеру Ю. Эволы, который, понимая не сглаживаемые никакой католической романизацией противоречия между древне-римским духом и христианским идеалом[9], отрекся от христианства ради языческой традиции, либо — как рекомендует Ханс Урс фон Бальтазар — отказаться от титанических попыток усвоить «зыбкой мировой материи вневременную иератически иерархическую форму, установленную Христом»[10], либо принять теократический идеал Владимира Соловьева, верившего, что «любовь, имеющая создать религиозное единство человеческого рода, или Вселенскую Церковь, должна выйти за пределы национальности и иметь своим объектом всю совокупность человеческих существ»[11].
Первое решение едва ли возможно для русского человека, который, как и евангелист христианства третьего типа Ф. Достоевский, „ lebt schon in der Wirklichkeit einer unmittelbar bevorstehenden religiösen Schöpfung“[12]/ «обитает уже в действительности непосредственно предстоящего религиозного творчества»[13], особенно в XXI веке, то есть в начале эпохи, о которой Шпенглер писал, что „dem Christentum Dostojewskis gehört das nächste Jahrtausend“[14]/ «Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию»[15]. Донную Россию давно пронизывает
"ein dunkler mystischer Zug nach Byzanz, nach Jerusalem, der sich in Formen des orthodoxen Christentums und zahlreicher Sekten kleidet und so eine Macht auch innerhalb der großen Politik gewesen ist, in welchem aber eine ungeborene neue Religion eines noch unmündigen Volkstums schlummert"[16].
"темная мистическая тяга к Византии, к Иерусалиму, которая облекается в формы православного христианства и многочисленных сект и власть которой распространялась даже на большую политику, в ней таится еще не рожденная новая религия пребывающего во младенчестве народа"[17].
Основанное на Евангелии от Иоанна христианство третьего типа, христианство Достоевского, может стать тем источником вдохновения «поздней религии» или «второй религиозности» Запада, который преодолеет дуализм Европы и Азии. Во всяком случае, по мнению Шпенглера, западный секуляризм не является необратимым:
"Es ist wohl möglich, dass hier eine Spätreligion des Abendlandes in Bildung begriffen ist, vielleicht in christlicher Verkleidung, vielleicht nicht, wer kann das wissen? Die religiöse „Erneuerung“, welche den Rationalismus als Weltanschauung ablöst, enthält vor allem doch die Möglichkeit der Entstehung neuer Religionen"[18].
"Вполне возможно, что здесь возникает некая поздняя религия Запада, то ли в христианском облачении, то ли нет, кто может это знать? Религиозное «обновление», сменяющее рационализм как мировоззрение, содержит в себе, прежде всего, возможность появления новых религий"[19].
Однако, территории западнее Вислы станут периферией Евразийской культуры, поэтому собственно европейская религиозность будет иметь второстепенное значение. Что же касается евразийского ядра — пространства между Вислой и Амуром —, то формирование новой религиозности, вероятно, пойдет по пути сближения эзотерического православия с эзотерическим исламом[20], растущим из суфийской или шиитской традиции. В этой симфонии двух «магических», в терминологии Шпенглера, религий весьма скромное место будет отведено теме посмертной участи человека и разработке догматических тонкостей. На первый план выйдет идеал построения справедливого общества и стремление к мистическому переживанию земной действительности.
[1] Кардини, Ф. Истоки средневекового рыцарства. М.: «Прогресс», 1987. С. 201.
[2] Там же. С. 216.
[3] Дугин А. Г. Чингис-Хан и монголосфера. //Основы евразийства. С. 773.
[4] Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. S. 899.
[5] Шпенглер О. Закат Европы. Т.2. Всемирно-исторические перспективы. М.: 1998. С. 288.
[6] Кардини Ф. Указ. Соч. С. 207.
[7] Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. S. 1182, Fußnote.
[8] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: 1998. С. 528 – 529, сноска.
[9] Evola, J. Revolte gegen die moderne Welt. Arun, 1993. S. 332.
[10] «…Агнец Божий не смотрит ни волком, ни львом. Он прошел тесным путем и, призывая нас следовать за собою, даровал нам надежду – избежать человеческого титанизма. И правые, и левые не могут смириться с тем, что земное существование во времени – фрагментарно. Они предлагают различные формулы с целью дополнить фрагмент до целого или, по возможности, даже прочесть его как наличное целое. По-левому динамично они вводят в действие социальные программы, заимствованные у пророков или из Нагорной проповеди, в качестве прогрессивной общественно-преобразующей силы; по-правому статично усваивают зыбкой мировой материи вневременную иератически иерархическую форму, установленную Христом. «Программа» Агнца, хранящая верность земле, ибо она внутренне humilis, смиренна (т.е. близка к humus, почве), не может быть ни левой, ни правой. Она не позволяет встроить себя в земные программы, поскольку не обладает ничем таким, что они могли бы использовать» (Бальтазар, Х. У. ф. Целое во фрагменте. М.: «Истина и жизнь», 2001 С. 7-8).
[11] Соловьев В. Россия и Вселенская Церковь. М.: ТПО «Фабула» (репринт с издания А.И. Мамонтова, М., 1911). С. 204.
[12] Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. S. 793.
[13] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: 1998. С. 201.
[14] Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. S. 794.
[15] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: 1998. С.201.
[16] Spengler O. Vortrag, gehalten am 14. Februar 1922 auf der Rheinisch-westfälischen Wirtschaftstagung in Essen.
[17] Перевод – Фрол Владимиров.
[18] Spengler O. Jahre der Entscheidung. S. 13-14.
[19] Шпенглер О. Годы решений. Пер. с нем. В. В. Афанасьева. ЛитМир - Электронная Стр.5: https://www.litmir.me/br/?b=269289&p=5 .
[20] Не исключено, что неораскольническая критика Русской православной церкви с позиций «внецерковного православия» историком А. Пыжиковым при весьма благосклонном отношении его к исламу является симптомом зарождения мифограммы этой новой религиозности. Любопытен следующий комментарий А. Пыжиковым религиозных споров и практик в России XV – XVI вв.: «В доромановскую эпоху церковная жизнь руководствовалась принципом: мы держим веру христианскую, а не греческую. Это обеспечивало приоритет национального, когда общество пребывало в убеждении, что оно никому и ничему не обязано следовать, в том числе и грекам, православие которых к XVI столетию, изрядно «зараженное» католицизмом, котировалось невысоко. (…) [К]ритика иосифлян шла и по линии веротерпимости к другим конфессиям, против чего настойчиво выступали последователи Иосифа Волоцкого. Пример здесь подавал непосредственно Иван Грозный. Как сообщают источники того времени, его нисколько не смущало присутствие в православной церкви приверженцев ислама. Выражавший недовольство подобной практикой митрополит Филипп был выгнан царем из храма» (Пыжиков А. В. Славянский разлом. Украинско-польское иго в России. М.: Концептуал, 2017. С. 68-69).
