Норма и патология культур: псевдоморфоз, ренессанс, метаморфоз (окончание)
На наш взгляд, уместнее говорить не о псевдо-, а о метаморфозе. Метаморфоз животных означает «глубокое преобразование строения организма, в процессе которого личинка превращается во взрослую особь»[1]. Соответственно, метаморфоз культур — это глубокое преобразование общества, в процессе которого предкультура превращается в высшую культуру. При полном метаморфозе культурных организмов, как и организмов биологических, «в ходе превращений происходит последовательная смена не похожих друг на друга форм»[2].
Шпенглер принял за псевдоморфоз родственных Магической (Арабской) и Русской культур их морфологическую особенность, которая заключается в том, что разрывы между формами общества более отчетливо выражены, чем их согласованность. Разрывы внутри Магической (Арабской) культуры носят пространственный характер — греческое язычество в магическом духе, восточное христианство, митраизм и другие «нации магического стиля»[3] существуют одновременно — тогда как разрывы внутри Русской предкультуры обнаруживаются во времени. Пространственная контрастность не позволяет большинству исследователей разглядеть внутреннее единство Магической (Арабской) культуры, которая включает в себя восточное христианство, иудаизм, митраизм, гностицизм и ислам, но отторгает Фаустовское (западное) христианство как чужеродный элемент. Что же до Русской предкультуры, то если бы не очевидная языковая, этническая и географическая преемственность эпох, то московскую, петербургскую и советскую Россию тоже можно было бы принять за три различные культуры.
Хотя цикл Смуты-и-собирания является симптомом метаморфоза, смуту и метаморфоз не следует отождествлять. Например, Смута и Раскол XVII века подготовили почву для петровского метаморфоза, но не были метаморфозом, потому что в результате этих событий не возникло новой культурной формы — наоборот, формально status quo был восстановлен. Период от обретения суверенитета Москвой при Иване III до венчания на царство Ивана IV, равно как и правление Петра I, не сопровождались серьезными смутами, однако метаморфозы, пережитые российским обществом, очевидны.
Концепция метаморфоза имеет два преимущества перед предложенными до сих пор схемами структурирования русского историала.
Во-первых, данный подход разрешает постоянно возникающее противоречие между появлением отдельных самодостаточных культурных феноменов — например, архитектура Киевской Руси, поэзия А.С. Пушкина в Петербургской России — и внезапным разрушением или обрывом дальнейшего развития целостной формы. Состоявшиеся культуры демонстрируют устойчивость семантических структур и преемственность исторических форм несмотря на самые глубокие социальные потрясения. Так, начиная с X века, история Запада следует ясной логике: логична борьба гвельфов и гибеллинов, логична Реформация и религиозные войны, логичны буржуазные революции и мировые войны, логичны смены художественных стилей и идеологий. Россия же при переходе от одной эпохи к другой ломает всякую логику, меняясь кардинально, обнаруживая удивительную хрупкость парадигм, лежащих в основе самоидентификации. Тот факт, что мощное внешнее воздействие татаро-монгольского ига не изменило процесс органического развития культурных форм Руси, а закат Московской Руси и Советского Союза произошел после побед над внешним врагом, вынуждает признать распад следствием внутреннего разложения. Очевидный имманентный характер деградации опять-таки препятствует определению какой бы то ни было фазы русской истории в качестве нормативной. Высшая культура не может просуществовать семьсот лет как Киевско-Московская Русь или двести лет как Российская империя, и исчезнуть почти бесследно. Однако, этот процесс вполне поддается адекватному описанию, если видеть в нем протокультурный метаморфоз.
Во-вторых, снимается непосильная задача поиска в прошлом нормативного типа русской культуры. Попытки представить какую бы то ни было историческую эпоху — будь то Киевскую или Московская Русь, Петербургскую или Советскую Россию — в качестве идеально-типической модели скорее основываются на эстетических предпочтениях авторов, нежели на морфологической интуиции и встречают обоснованные возражения оппонентов, руководствующихся иной эстетической избирательностью. Концепция метаморфоза позволяет рассматривать каждую фазу русской истории самостоятельно, то есть одновременно как нормативную и как предварительную. Иными словами, исторические эпохи раскрывают свои имманентные смыслы и при этом акаузально трансцендируют их на пути к высшей культуре.
Замена концепции псевдоморфоза гипотезой метаморфоза не снимает вопроса социокультурной патологии как таковой. Коль скоро «культуры — это организмы», то они подвержены заболеваниям, тем более поздние культуры. Как уже отмечалось выше, к концу жизни Шпенглер изменил свой взгляд на судьбу России в общемировой исторической драме, существование которой он признал. Пораженный небывалым кровопролитием и муками, испытываемыми Россией, Философ начал сомневаться в том, что «русская культура вообще сможет родиться и не умрет в материнском чреве» [4]. И вот, восемьдесят лет спустя, А. Дугин констатирует, что «остров России»
"…пребывает уже без смысла и цели, утратив доступ к прошлому и силы к будущему, погруженный в эфемерное, которое становится тем более пустым, чем больше ему уделяется внимания… Бездна растет, и именно поэтому истерически стремится саму себя заполнить, но от этого растет еще быстрее и становится еще бездоннее"[5].
176 годами ранее М. Лермонтов, характеризуя свое поколение, по сути поставил похожий диагноз русской предкультуре:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
…
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час![6]
Эти симптомы вынуждают сформулировать проблему морфологической патологии культуры, без решения которой понимание акаузальной когерентности Евразийского субъекта невозможно. Многое указывает на то, что Россия оказалась не только в причинно-следственном тупике, но и что ее глубинные смыслы, то есть органическая основа акаузальной динамики, повреждены. Отличить муки рождения от патологических конвульсий — такова чуть ли не главная задача современного исследования русского общества. Важность этой задачи невозможно переоценить, поскольку, если в результате сравнительного изучения морфологии культур выяснится, что русская предкультура больна и внутренних резервов для ее излечения недостаточно, прогнозирование будущего России окончательно перейдет из области историософии в область теологии.
[1] Метаморфоз: Биология. Современная иллюстрированная энциклопедия. / Гл. ред. Горкин, А. П. М.: «Росмэн», 2006. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/dic_biology/3247/МЕТАМОРФОЗ.
[2] Там же. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/dic_biology/3247/МЕТАМОРФОЗ.
[3] Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. S. 636, 766-770, 801, 825, 951.
[4] „Und wenn die russische Kultur überhaupt zur Geburt gelangt und nicht im Mutterschoß stirbt, was hat sie heute schon an Blut und Leid zu täglichem Bedürfnis!“ (Spengler O. Frühzeit der Weltgeschichte. S. 484, Nr. 147).
«И если русская культура вообще дотянет до своего рождения и не умрет во чреве, то сколько же ей требуется ежедневно крови и страдания уже сегодня!» – Перевод с немецкого Ф. Владимирова.
[5] Дугин А.Г. Ноомахия. Цивилизация границ. С. 157.
[6] Лермонтов М. Ю. Дума. 1838 г. Собрание сочинений в четырех томах / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). — Издание второе, исправленное и дополненное Л.: «Наука». Ленинградское отделение, 1979—1981 год. Т. 1, Стихотворения 1828—1841 гг. С. 400-401.
