РЫЖИЙ ОГОНЁК

Это была белка, рыжая белка, и про неё пели дети: «дуб – как чёрный уголёк, сверху – рыжий огонёк», потому что недалеко от дома стоял старый дуб, тяжелый дуб, в который давно попала молния, он обгорел, треснул, но все же откуда-то сбоку пошли зеленые ветви, он снова расцвел, зазеленел, а по нему – прямо в сад, перескакивала белка. Она бегала сюда за орехами – возле дома рос орешник, она срывала орехи и уносила в свой тайный лесной домик, а тут – по саду – быстро скакала и веселила детей, которые смотрели на нее, иногда давали ей орехи, она осторожно брала их и убегала прочь.
Однажды девочка в доме заболела – другие девочки бегали по лестницам и залам, шуршали платьями, а она болела – лежала в комнате и смотрела в окно: то на опадающие листья, то на дожди, то на звёзды. Кто-то в доме решил развлечь её, сделал ловушку, и когда белка прискакала за орехами, поймал и принес в комнату девочки – белку, запертую в клетку. Девочка протянула к ней руку, но белка забилась в угол, оскалила зубы – дикий лесной зверёк.
Однако, со временем, она привыкла к этому дому, к его укладу. Люди не замечали, а она замечала – своим острым зрением и слухом – как в ночном доме тихо вздыхали оконные занавески, колеблемые сквозняком, скрипели лестничные перила, как остывали и трещали угли в печи. Белка ощущала, что дом похож на лес, только зачарованный. Дом жил, и крыша поскрипывала, шуршала – словно огромная птица собиралась расправить крылья. В дальней комнате женщина долго молилась, потом выходила в сад с керосиновой лампой, вокруг нее кружились мотыльки – легкие, светлые, будто помянутые души усопших. А утром открывались бутоны цветов, моросил дождь, и пчелы летели между капель. Может, белка и не обращала особого внимания на окружающие вещи, а просто заинтересовалась девочкой, которая лежала в постели: у нее были рыжие волосы, а веснушки на бледном лице казались звездами, мерцающими сквозь туман.
Когда белка прижилась, ее стали выпускать из клетки: на кровать, на шторы – белка забиралась по ним и прыгала вниз, потом снова наверх, это было такое радостное мельтешение, что девочка смеялась, и ее рыжие волосы разлетались по подушке. Еще девочке читали сказки и истории: каждый вечер. Белка тихо сидела в клетке, слушала. Возможно, если бы у нее была голова, как у слоненка, и больше ума, она бы запомнила, как корсары зарывали сокровища и поднимали флаги над Карибским морем, как катился клубок за тридевять земель, как потом возвращались – такими же клубками – царства золотое, серебряное и медное. Как мальчик и девочка зашли далеко в лес, и, чтобы не заблудиться, бросали на дорогу камушки и хлебные крошки. Возможно, она и запоминала что-то – не рассудочно, не умственно, – самые хорошие и интересные истории входили в её сердце, беличье быстрое сердце и неслись сквозь него в кровотоке, подобно быстрому колесу.
Девочка уже не вставала, и белка – привыкшая к ней – спала на подушке, около её рыжих волос. В один из весенних дней, когда гудели колокола, в комнату вошел седой человек. Он поговорил с девочкой, поднес ложечку к её губам. Потом взглянул на белку: пристально, добро – словно знал её. Затем в комнату заходили другие люди, белка боялась их и пряталась в глубине открытой клетки, пока не остались двое – мужчина и женщина у кровати. Тогда она выскочила и подбежала ближе. Мужчина и женщина плакали, но белка своим острым зрением видела не только их. Она увидела, что стены комнаты раскрылись, и кто-то – огромный, но умалившийся – вошел в неё. Он подошел к кровати и взял девочку – почти прозрачную, невесомую девочку, словно принял в ладони рыжий огонек, который озорно подмигнул белке – искровым всполохом. Белка сидела у кровати и смотрела, как удаляется он и она: грозовая туча и трепещущая зарница.
Белка жила в доме ещё несколько дней. Потом человек вынес клетку во двор и открыл дверцу. Белка немного помедлила, а потом выскочила наружу, забралась на забор, перепрыгнула на дуб и скрылась в лесу. Она долго жила там – в беличьих радостях и печалях, собирая грибы и ягоды, выращивая бельчат. Иногда она прибегала к дому за орехами, порой ей казалось, что рыжая девочка смотрит на неё в окно, она подбегала ближе, но это был просто блик на стекле, солнечный луч, который пронизывал ветшающий дом.
Поздней осенью белка скакала по деревьям домой. Она была довольна собой: дупло было заполнено припасами, и снегопад не пугал её. «Ау, ау», – кричал кто-то, сначала тихо, потом громче, прямо по дороге. Вскоре белка увидела: у дерева стояли девочка и мальчик, совсем обычные девочка и мальчик, только очень растерянные и испуганные – они потерялись. В руках мальчика было деревянное ружьё – возможно, он решил поиграть в охотника, зашел с девочкой в лес (шаг за шагом от опушки) – в поисках драконов или огромных черно-бурых лосей, но потом они потерялись, и вокруг не оказалась ни драконов, ни лосей, а только опадающие листья, медленный снегопад. Белка было побежала дальше, но потом остановилась. Её сердце застучало чаще, оно становилось шире, горячее – словно бы закрутилось в нем огненное колесо, и белка спрыгнула с дерева на землю перед детьми, побежала вперёд – показывая им дорогу к деревне. Но мальчик и девочка не замечали её. Они устали и проголодались, почти задремали у тяжёлых корней – они не обратили внимания на белку, маленький огонек.
Белка скакала по заснеженной земле, лучи солнца освещали её – она стала рыжей, такой рыжей, какой не была никогда в жизни. И тут этот свет, куцая беличья память, её быстро стучащее сердечко сложились в решение, и белка поспешила к своему дуплу. Когда она вернулась, дети еще дремали. Прямо перед ними белка бросила орех, чуть дальше другой, за ним – третий, четвертый, пятый.
Рыжий солнечный луч посветил детям в глаза – они проснулись, стряхнули снег: перед ними была ореховая дорога, дорога, размеченная орешками. И они пошли по ней: весело, поднимая с земли и разгрызая орехи, подобно маленьким Щелкунчикам, они шли, и лес становился реже, а орехи никак не кончались, иногда среди них попадались сушеные грибы, они решили собрать их – орехи и грибы - угостить родителей, друзей, знакомых: всех, дать им часть этой чудесной дороги! Вскоре они вышли на опушку, увидели деревню и побежали к её теплым домам.
В лесу шел снег. Белка пыталась найти орехи, которыми она разметила дорогу. Но они никак не находились – большую часть съели или забрали с собой дети, некоторые прикрыл снег. Она нашла только один орех из опустевшего дупла – на всю долгую зиму. Белка взяла его и побежала по тропинке. Если бы у неё было чуть больше ума, она бы поняла, что бежит с единственным орехом навстречу смерти. Но она не знала об этом и просто бежала вперед.
…Тропинка оставалась такой же, но в воздухе что-то менялось, в нем появлялись запахи, вкус – засушенных грибов, цветочный аромат – словно бы снежинки стали пчелами, и несли собранный нектар на поляну, которая открылась перед ней. Вокруг этой круглой поляны на ветках деревьев были нанизаны грибы, возле дуба горкой лежали орехи, а у дальнего края, спиной к белке, стоял седой человек, на которого падал вечерний луч солнца. Он обернулся и посмотрел на белку – пристально, добро, словно знал её.