Нынешний юбилей — условность, поскольку среднюю школу она, москвичка из учительской семьи, окончила, по её словам, в 16 лет, а в Великую Отечественную, чтобы побыстрее попасть на фронт, приписала себе "лишний" год. На войне как на войне — год идёт не за два и не за три даже, но, бывает, одно-единственное мгновение — за всю оставшуюся жизнь. Таким образом "исправленная" войной на 10 мая 1924 года дата рождения с тех пор значится во всех официальных документах Юлии Владимировны. Выходит, Победу она, "сестричка", боевой санинструктор, фактически с осени 1941-го до осени 1944-го, старшина медицинской службы, спасшая от смерти десятки, если не сотни солдат, сама не единожды раненная и контуженная, инвалид войны, встретила в канун своего двадцатилетия в родной Москве студенткой Литературного института, куда пришла явочным порядком, с орденом Красной Звезды (который давали за 25 вынесенных с поля боя с оружием солдат) и с медалью "За отвагу" на груди, а ещё — со стихами, среди которых были и эти, впоследствии ставшие классикой отечественной военной поэзии:
Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Впрочем, "тысячу" — это более поздний вариант, изначальные "сотни раз" тоже были исправлены, уже с учётом послевоенных снов. А от пяти десятков строк черновика остались всего четыре — но навечно. Друнина вообще стремилась к тому, что считала должным, невзирая на препятствия. Это, по всем свидетельствам, являлось определяющей чертой её характера. Хотя превратить то, "как надо", в то, "что надо", удавалось ей далеко не всегда — и в творчестве, и в личной жизни. Но того же требовала и то же самое ценила она в людях, что прорывается практически во всех её стихах, самых разных по тематике, по времени, по жанру.
Нет, это не заслуга, а удача
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!..
То есть, если бы Юлия Друнина провела годы войны не на передовой, в постоянном виду и дыхании смерти, а в тылу, даже со всеми его тягостями и лишениями, "Всё для фронта, всё для победы!", — ей было бы стыдно? "Мы не ждали посмертной славы, / Мы хотели со славой жить", — написала она в стихотворении "Зинка", созданном под впечатлением от гибели своей фронтовой подруги, Героя Советского Союза Зинаиды Самсоновой (1924–1944), убитой немецким снайпером в боях за Белоруссию, когда выносила раненого с поля боя (в Великую Отечественную потери советских санитаров и носильщиков превышали 80%, зато в ряды Красной Армии вернулось больше двух третей раненых; у немецкого вермахта аналогичный показатель был почти вдвое меньше).
А это уже из стихотворения "Девчонка — что надо!" 1961 года:
По улице Горького — что за походка! —
Красотка плывёт, как под парусом лодка.
Причёска — что надо!
И свитер — что надо!..
У таких вот максималистов-перфекционистов, постоянно сверяющих всё и всех со своими идеалами и принципами (которые далеко не каждый готов разделить или даже просто понять), лёгкой судьбы, как правило, не бывает. И сами они лёгкой судьбы себе не ищут — для них намного важнее быть в мире с собой, чем в мире с миром. Юлия Друнина была из их числа.
Дружила, любила и враждовала с людьми большей частью наотмашь, очень по-донкихотски.
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
Вы этому, пожалуйста, не верьте:
Он не подвластен времени и смерти,
Он в новый собирается поход.
Пусть жизнь его невзгодами полна —
Он носит раны, словно ордена!
К этой жизненной позиции прилагались хорошая образованность, несомненное личное обаяние и столь же несомненный поэтический дар, так что внутренняя красота поэтессы дополняла и облагораживала её внешнюю красоту. А в друзьях у Юлии Друниной — на всю оставшуюся жизнь — были Семён Гудзенко, Сергей Орлов, Вероника Тушнова — не самые популярные и маститые мастера тогдашнего советского поэтического цеха, но самые что ни на есть настоящие… И сама "Юлечка" была очень разной, далеко не идеальной, но неизменно настоящей в своих мыслях, чувствах и образах. К славе, почестям и власти не стремилась — тем более не шла ради них на ложь и предательство.
Когда однажды в Западной Германии спросили, как удавалось ей в жестоких условиях войны не утратить своей женственности и человечности, она моментально ответила, что находилась на той стороне фронта, где сражались за то, чтобы каждый человек мог оставаться человеком, а женщина — любящей и любимой: дочерью, женой, матерью. И факт остаётся фактом: феномена военной поэзии и военных песен за годы войны в нацистской Германии не возникло, а значит, в них и не было нужды, всеобщей внутренней потребности, сердце немецкого народа молчало под всеобщие крики "Хайль!" и боевые марши. А по советской России — от Москвы до самых до окраин — всю Великую Отечественную и после неё создавались и звучали стихи, музыка и песни, что представляется одним из самых существенных факторов, определявших народное единство, массовый героизм и Победу 1945 года, не менее важным, чем танки Т-34, самолёты-штурмовики Ил-2, реактивные "Катюши" или сталинский приказ "Ни шагу назад!".
Юлия Друнина, вся её жизнь и творчество были по большому счёту отголоском, эхом этой военной, победной волны нашей страны, антитезой известной фразы: "Проиграли бы — сейчас баварское пили бы", — этому "символу веры" отечественной смердяковщины в её застойно-перестроечной форме. И даже если допустить (невероятное даже при нынешней санкционной русофобии), что пить баварское русским "унтерменшам" победители разрешили бы — но петь бы нам тогда что пришлось? Тоже что-то баварское? Или вообще молчать?
Строки 1978 года:
Я — связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу:
"Нет, ничто не забыто,
Нет, никто не забыт,
Даже тот,
Кто в безвестной могиле лежит".
Выдавала ли она тем самым желаемое за действительное или же и вправду несколько утратила связь с реальностью, особенно после того, как в 1960 году рассталась со своим первым мужем, тоже поэтом-фронтовиком Николаем Старшиновым, которого встретила в Литинституте, и, забрав 14-летнюю дочку, вступила в брак с известным кинодраматургом Алексеем (Лазарем) Каплером, сценаристом фильмов "Ленин в Октябре", "Ленин в 1918 году", "Котовский", "Полосатый рейс", "Человек-амфибия" и других? Каплер Друнину — "удивительную, честнейшую, неповторимую" — буквально боготворил, вместе они прожили 19 лет, до самой его смерти, причём отношения сложились так, что слово Юлии было законом, а желания исполнялись зачастую до того, как были высказаны или даже появились. А в лирике Друниной, наряду с темой войны, зазвучала тема любви.
Каплер отсидел в сталинских лагерях два пятилетних срока, с 1943 по 1953 год (как принято считать, из-за романтических отношений с дочерью Сталина Светланой, которые вождь не одобрил), а с Друниной встретился в 1954-м, когда поэтесса, уже принятая в Союз писателей, пришла учиться на Высшие курсы сценаристов при Союзе кинематографистов, где Каплер, реабилитированный мэтр, преподавал. Свои отношения они официально оформили только через шесть лет знакомства, и об их совместной жизни ходили (и даже сегодня продолжают ходить) легенды — настолько они выбивались из норм и стандартов советских художественных кругов того времени, настолько это была "любовь, как надо". Казалось, всё, за что сражались страна и сама Юлия Друнина в Великую Отечественную, за что отдавали здоровье и жизнь миллионы советских людей, сбылось, и даже с космическим избытком, можно ("Живи и помни!") просто жить любовью-сказкой и помнить о войне.
Стихотворение "Любовь" 1972 года:
Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
И старый спор сама с собой ведёшь.
Ты говоришь:
— Не так уж он красив! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!
Всё не идёт к тебе проклятый сон,
Всё думаешь, где истина, где ложь…
Ты говоришь:
— Не так уж он умён! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!
Тогда в тебе рождается испуг,
Всё падает, всё рушится вокруг.
И говоришь ты сердцу:
— Пропадёшь! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!
Но на мир, на страну и её историю пришлось смотреть уже другими глазами. "Доклад Хрущёва (на ХХ съезде КПСС. — Авт.) я услышала из уст человека (тогда проводились такие чтения по организациям),.. который был потом со мной рядом почти четверть века", — признавалась она. Похоже, ощущение внутренней правоты и гармонии собственного бытия с бытием народа, страны и мира — "как надо!" — у Юлии Друниной перестало быть всеобъемлющим, в настоящем времени оно ограничилось семейным и дружеским кругом, а в прошлом — чувством фронтового братства.
В 1989 году у неё появятся такие горькие строки:
Всё поколенью моему,
Всё ясно было мне…
Как я завидую тому,
Кто сгинул на войне!
Кто верил, верил до конца
в "любимого отца"!
……………………………..
Был счастлив тот солдат…
Живых разбитые сердца
Недолго простучат.
Но пока всё шло прекрасно, всё удавалось. И не за фронтовые свои стихи, не за военную тему, а за книгу "Не бывает любви несчастливой", увидевшую свет в 1973 году, Юлия Друнина через два года, к 30-летию Победы, получила Государственную премию РСФСР имени А.М. Горького, к своим официальным юбилеям в 1974 и 1984 годах — ордена Трудового Красного Знамени, в 1985-м стала секретарём Союза писателей СССР и работала в его приёмной комиссии. Из воспоминаний о Юлии Друниной: "Когда в коридорах Правления или в залах заседания появлялась она, у мужчин внезапно исчезала вальяжность и расхлябанность, все невольно, словно повинуясь какой-то команде, подбирались, как солдаты на плацу…"
То есть, вопреки распространённому в творческих кругах мнению, уход из жизни Алексея Каплера не стал для Юлии Друниной катастрофой и концом света — несомненно, в личном и бытовом плане для неё это была невосполнимая утрата, но в социальном и творческом внешне всё оставалось как будто по-прежнему. Странно ли, что она не просто поддержала горбачёвскую перестройку, даже пойдя в народные депутаты, но и была у Белого дома в дни "августóвского путча" ГКЧП, в результате которого к власти пришёл Ельцин? Не разглядела, обманулась? Или по каким-то причинам надеялась, что в итоге всё станет "как надо"?
В своё время Владимир Бушин в статье, посвящённой памяти Юлии Друниной и её самоубийству в канун распада Советского Союза, задавался вопросом о причинах этого самоубийства, о том, почему в её прощальном стихотворении "Судный час" могло прозвучать:
Покрывается сердце инеем —
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока —
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Всё ж крещёная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, —
За избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Ведь раньше и всю свою жизнь она писала совсем иное:
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! — Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
И ещё:
Ах, какая же всё-таки сила
Скрыта в тех, кто испытан войной!
Причём она вовсе не гордилась этой силой — частью силы своего поколения победителей, — это было неизбывным качеством, силой тяготения её опоры, её земли, по которой она ходила, на которой она жила. И не желала ничего иного. Но эта земля ушла из-под ног, удержаться на ней, "летящей под откос" с, казалось бы, исчезнувшей силой тяготения, уже не было никакой возможности.
"Никого не вините. Ухожу, нет сил", — было в одной из её предсмертных записок (она написала их десяток — самым разным адресатам, которым, как считала, напрямую придётся столкнуться с последствиями такого решения). И ещё (в другой записке): "Я к тому же потеряла… потребность творить… Оно лучше уйти физически не разрушенной, душевно не состарившейся, по своей воле". Вот эта "своя воля", похоже, и оказалась камнем преткновения для Юлии Друниной. Дело было даже не в "перестройке", как считал Бушин: "На каждый фибр твоей женской души обрушилась уж такая тяжесть всей этой русофобской демократии, лживого прогресса, полоумной свободы, что вечный запас прочности не спас…" И не в истекающем времени человеческой жизни с её неизбежными утратами всего дорогого, родного и близкого. А в отчаянии от того, что "как надо" уже нет и больше нигде никогда не будет — и последней попытке сохранить это "как надо" хотя бы внутри самой себя.
P.S. Почему-то не отпускает мысль, что у жизненного пути Юлии Друниной есть параллели с историей Советского Союза в целом — и смысловые, и даже хронологические. Случайность это или некое почти открытое указание на истину евангельских слов: "Претерпевший же до конца спасется"?
