Месяц назад в посёлке Александровка, что под Донецком, после четырёхлетнего перерыва открылось отделение почты. Александровка находится на "линии соприкосновения": с окраинных улиц её прекрасно видны сараи на соседних холмах, которые принадлежат Украине. С понедельника по субботу, независимо от положения дел на фронте, газеты, письма и пенсию местным жителям разносит Юлия Лобко.
Отделение почты — небольшой закуток при центральном магазине: внутри умещается с десяток посетителей. В 9 утра Юля и её напарница Надя получают корреспонденцию и разъезжаются на велосипедах по разным концам посёлка.
"Двадцать шесть адресов у меня в списке, — говорит улыбчивая молодая женщина, беря за руль старенький вело марки "Ретро". — Обычно я быстро управляюсь, до часу. Но сегодня мы пешком ведь".
Юлю нельзя отнести к "образцово-показательным" почтальонам, которые отдали любимой работе десять или двадцать лет и которых знает каждая кошка. Служебную сумку через плечо она "примерила" только в апреле. До этого трудилась пекарем, социальным работником, продавцом в магазине (который располагался как раз на соседнем холме). Юля родом даже не с Украины — чистая россиянка: в конце 80-х родители перебрались из Краснодарского края в более благополучный Донбасс.
"В советское время тут лучше было, чем на Кубани, — рассказывает собеседница, когда мы начинаем свой путь вдоль покусанных снарядами домов. — И белый хлеб, и одежда, и вообще любые товары. Богатый, развивающийся край".
Основные адресаты сегодня — дети Великой Отечественной, старики 80—90 лет. Единовременная социальная выплата к 9 мая, которую разносит почтальон, — 1500 рублей. На вопрос: "Много это или мало?" — Юля отвечает: "Судите сами: минимальная пенсия у нас 2900. И то подняли, зимой ещё 2600 была".
Первое "дитё войны" (как называет их Юлия) — Бронислава Альбертовна. Встречает нас её младшая сестра Наталья, проводит в сенцы и на чистом украинском сообщает, что бабушка плоха, лежит и лежит, из комнаты почти не выходит на белый свет. Вспоминает, что в 1941-м "мамка плакала: идуть немцы и идуть на восток, гонять и гонять наших". Что когда бои на Саур-Могиле шли спустя два года, то зарево стояло до неба. Сама сестра, Бронислава, после войны работала в шахте вагонетчицей. И всю жизнь боялась грозы, а тут на старости лет — постоянные обстрелы.
Следующий получатель — 92-летняя Лидия Егоровна. Живёт одна, дети-внуки — кто где.
Глядя на то, как ветхая старушка мелкими шажками выходит нам навстречу, опираясь на палку и стенку, не могу удержаться:
— Как управляетесь-то?
— Помаленьку, — улыбается хозяйка. — Цибулю и морковку вот посадила. Дэвочка за мной прикреплена: два раза в неделю скупляется в магазине. А так роблю сама, не жалуюсь.
И добавляет:
— А та немецкая война лучше была, чем эта. Потому что недолго шла. И не дюже стреляли. И хаты не горели так сильно. Горели. Но не так сильно!
Третий адрес мы ищем долго. Номерные таблички — редкость. Прохожих, что подскажут, не дождёшься. Сама Юля ориентируется в переулках и тупиках пока слабо. Обращаю внимание, что нет в ней и той хозяйской уверенности, что присуща бывалым почтальонам. Прежде чем толкнуть калитку, опасливо заглядывает: нет ли собаки? Стучит в окно и долго прислушивается: у себя? В одной из молчаливых "безадресных" хат я предлагаю открыть входную дверь, но Юля останавливает: "Не надо. Скажут — лазят тут!"
Не знаю, дело ли в моей спутнице, но, кажется, эта "неуверенность" и осторожность — влияние именно последних четырёх лет.
Проходя мимо одного дома, Юлия кивает: "А тут глава посёлка нашего живёт, Викторович, — и расплывается, как героиня Федосеевой-Шукшиной в “Калине красной”. — Он хороший у нас!"
— Чем хороший? — скептично интересуюсь: тема "хороших" чиновников меня мало воодушевляет.
— Если у человека беда, или помощь какая нужна: машина, стройматериалы — все к нему. Обязательно поможет.
И объясняет, что на почту она устроилась благодаря Викторовичу. Последние два года, работая при сельсовете социальным работником, вот так же, как сейчас, разносила помощь ветеранам, многодетным и одиноким, составляла списки нуждающимся по углю. Всё бы ничего, но зарплата — 2800 рублей. Юля одна воспитывает сына.
Прежнее почтовое отделение заколотили во время боёв в 2014 году, штат распустили. Когда узнала, что восстанавливают, обратилась к главе: "Я хочу. Возьмите". Взяли. Зарплата, правда, тоже невеликая. Но, главное — устроилась. Повезло! Считай, лотерейный билет вытянула.
…Среди детей войны всё больше бабушки. Одна из них — 86-летняя Любовь Ивановна. Двор у хозяйки чистый, прибранный. И много цветов.
"Всё хорошо у меня, — кажется, вполне искренне говорит о своём житье-бытье старушка. — На дальних улицах дюже стреляют, а до нас не долетает. И вчора палили, и ночью. А всё лучше, чем было вначале. Не так страшно. Сама хоть и болею, но не хочу сейчас умирать. Жить хочу".
О прошлой войне вспоминает, что "семья дюже здорова была — девять детей"… Что когда немец, отступая, пришёл их хату палить, то батька-инвалид вывел всех девятерых на улицу… "И немец побачил-побачил на маленьких детишэчек и не стал палить". После школы Любовь Ивановна работала в колхозе, на молокозаводе, в больнице. А ещё цветы всегда выращивала и на базарчике продавала.
"Раньше при советской власти хорошо цветы брали, — делится хозяйка. — И на праздники, и так. А потом, при Украине, перестали брать. И сейчас не берут. Если только на кладбище.
Прощаясь, бабушка приносит нам букетик тюльпанов: " Возьмите! Я так всем раздаю". Юля смеётся: "Куда я по деревне с букетом? Мне ходить ещё и ходить".
В двух кварталах нас встречают совсем другие настроения. Несколько женщин стоят на перекрёстке. Узнав, что с почтальоном пришёл журналист, они выплёскивают всё, что накопилось (и что друг другу не выскажешь — рутина): жалобы на бесконечную усталость от войны, на унизительное отсутствие денег, на безнадёжность.
"Ночуем с соседкой вместе, тоже пенсионеркой, поодиночке страшно", — говорит жительница улицы Горького, Лида.
"Мама у меня — ветеран войны. Каждый раз спускаем её, инвалида, на верёвках в подвал. Чем она такое заслужила?" — не сдерживает крика Евгения по фамилии Герой. И вспоминает, что до войны на любой праздник все выносили на улицу столы, смеялись, плясали, "песни спевали". А теперь не с кем поздороваться.
Ещё одна женщина обращается, должно быть, ко всем жителям мирных районов Донецка, в том числе соседнего Петровского, где, в отличие от Александровки, ещё можно жить:
— Жируете на Петровке? А я сына 34 годов похоронила. Потому что врачи у нас бестолковые, людей не могут лечить! Я поехала, повезла детину в Донецк, 57 тысяч за операцию заплатила. И они загнали его в гроб — не сробили операцию двенадцатиперстной кишки. Потому что бараны, полные бараны! Долги надо вертать, а я от безысходности дома сижу. Хочу работать, да негде!..
…На окраине посёлка открываются те самые холмы, где уже Украина и до которых через минные поля не больше двухсот метров. Там стоит деревня Марьинка — родная "сестра" Александровки.
По словам Юлии, с возвышенности солдаты ВСУ могут видеть нас, идущих сейчас по пыльной улице Горького, и поворачивающих на Ленина. Ходить тут опасно, и она, Юля, всегда быстро минует открытые пространства. В самой Марьинке не была четыре года. В 2014-м села на свой велосипед и поехала кружным путём по тропинке оформить документы по алиментам.
— Не доехала, снайпер стрелять начал. Пугать, баловаться. Пустит пулю, я остановлюсь, он ждёт. Снова еду — опять стреляет. Посидела-посидела и повернула. Больше не ездила.
— Так и не оформили алименты?
— Нет.
Проходя мимо изрешечённых заборов, целлофановых окон и заколоченных домов, обращаю внимание, что в глаза в первую очередь бросается всё-таки не война, а весна, а с ней — мир. Клумбы скороспелых тюльпанов у каждой третьей калитки. Яблони, вишни и абрикосы в цвету. Само яркое солнце над головой…
Возле ограды с одним из таких цветущих садов нас настигает первый разрыв. Приседаем, оглушённые. Ударило совсем рядом, но не ясно — что, откуда, где?
"Всё нормально", — откликается первой Юля. А я с трудом вытаскиваю застрявшие в горле слова, стараясь подбодрить спутницу: "Это не по нам. Может быть, на минном поле что-то…"
Второй разрыв будет позже, и спокойная и улыбчивая Юля не выдержит, зазвенев голосом: "Ох, и задрали ребята!" И пойдёт дальше.
Улица Ленина перегорожена блокпостом надвое, и часть домов находится в "серой" зоне. В этой "полосе отчуждения" живёт Вера Петровна, ровесница Победы. Родилась в апреле 1945-го в Германии, куда угнали из Украины её мать и отца. Вера Петровна получает положенные ей 1500 рублей и газету "Домовой" — донецкий журнал для садоводов.
"Нейтральный" участок Ленина располагается в низине; с одной стороны — блокпост ДНР, с другой — позиции армии ВСУ, практически впритык друг к другу. Пока стоишь, хочется вжать голову в плечи и стать меньше: до того неуютно. Впрочем, сама Вера Петровна и вышедший муж её, да и все предыдущие адресаты, и Юля, напротив, выпрямлены и как будто подчёркнуто спокойны. Ни сгорбленности, ни суетности. Снова списываю это на влияние войны: по-другому в таких условиях невозможно?
Прощаемся с моим почтальоном мы спустя час. У неё впереди ещё несколько человек — пешком долго, до вечера проходишь.
Напоследок Юля делится своим ощущением от войны: "Когда только начиналось, мы не воспринимали всё всерьёз. Жили мирно, и вдруг обстрелы — ну разве такое бывает? Не верили, пока над головой не засвистело. Хотя, если честно, я и до сих пор не верю. Все свои, всё своё! Как будто шутка какая-то…"
