Когда около десяти лет назад был опубликован роман Александра Проханова "Последний солдат империи", многие из тех, кто навсегда зарезервировал себе место в пятой колонне, довольно потирали руки, думая, что имперское летоисчисление, наконец, прервано, что связь времен невосстановима — наступила эпоха личных земельных наделов и удельных князьков, а имперцы должны уподобиться древнему племени, чей календарь, высеченный на камне, закончился, и замереть в бездействии, ожидая Апокалипсиса.
Но одного не учли диверсанты "во стане русских воинов": те, кто именовал себя "последними солдатами империи", — это не деморализованный батальон, а целая дивизия, на время ушедшая в партизаны, а потом собравшаяся в засадный полк, узнав друг друга по нательным крестам, орденам Красного Знамени, ранам, полученным в общих боях. Теперь они вышли в авангард русской жизни и идут мощной ратью по своей земле, ибо сказано: "Последние станут первыми". Потому и в названии киноцикла, посвященного Александру Проханову: "Солдат империи", — нет первого слова из названия романа.
Литературная лиро-эпичность Проханова прекрасно вливается в хроникальность документального кино. Телемонтаж становится, по сути, монтажом истории и демонтажом лжеистории. Это собирание погодных записей сыновьями Нестора, а не пасынками Даллеса и Бжезинского.
Шестисерийный фильм с продолжением помогает осознать важную истину: если жизнь не оказалась легкой прогулкой по тихой аллее или мелкой перебежкой по обходным тропам вдали от линии фронта, а стала подобна движению с плугом по минному полю, то биография становится историей, а история, в свою очередь, — биографией.
"Солдат империи" — это ответы Проханова на вопросы, оказавшиеся связующими звеньями жизни. Но вопросы эти не анкетные, составлены не кабинетным социологом или бездарным журналистом, а погибшими товарищами и выжившими врагами, суровыми предками и пока беззащитными потомками, прочность щита и меча которых зависит от нашего нынешнего радения. Ответ пришлось держать не только за себя, но и за тех, на чьи уста уже наложена печать. И каждый такой ответ подобен не одиночному выстрелу из наградного пистолета, а залповому огню артиллерии.
Где отчий дом солдат империи? В люльке, подвешенной на крюк в потолке, где однажды услышал и навсегда запомнил сердцебиение матери — первую колыбельную в жизни каждого из нас. У русской печки, украшенной изразцами, что в славянских узорах сохранили сокровенную тайну бытия. В крестильной купели, где святая вода навсегда стала невидимой броней для тела, души и духа, — и уже вовек "не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень". У семейной библиотеки, где Пушкин дарует язык, где Блок грезит о Прекрасной Даме, где от Гумилева впервые услышал призыв к имперскому походу.
Где воевали солдаты империи? В русских деревнях, по капле собирая фольклор, как воду в пересыхающем колодце, отвоевывая каждое весомое, густое сказочное слово у современного пустословия, отбивая каждую песенную строку и нового рваного музыкального ритма. На хлебных полях, где в стылом ноябре помнили о боевом приказе "Ни шагу назад!" и не отдавали ни пяди земли, ни колоса, ни зернышка морозу и первому снегу. На далеком африканском материке, где автомат превращался в сачок, где, рискуя жизнью, над пропастью в последний момент поймал бабочку, будто ускользающий смысл жизни. В стране, где среди минаретов не услышишь русской речи и церковного песнопения, где, изнемогая от жажды после охоты за караванами, видел, как "из приклада выступили слезы, и стал зеленой веткой автомат". В уютном украинском городе, где ужаснулся собственному литературному пророчеству и постиг черную быль Чернобыля, "хрипя в кровавый респиратор".
За что воевали солдаты империи? За энергосбережение и энергоумножение империи, пытаясь своим телом скрепить расползающиеся союзные республики, как замыкают собой разорвавшуюся электрическую цепь. За фонтан "Дружба народов", вырубая деревья, на которых растут яблоки раздора. За "Троицу" Рублева и за портрет отца, не вернувшегося с фронта. За "листок бумаги с пушкинским рисунком" и "Буран", принесший на своей обшивке запах Космоса.
Чем награждены солдаты империи? На их кителях — Вифлеемская звезда и звезда со Спасской башни, Сириус, манящий голубым светом, и Звезда Полынь, привинченная после получения боевой дозы радиации, пушкинская "звезда пленительного счастья" и рубцовская "звезда полей".
Как умирали солдаты империи? Разорванной живой цепью на Даманском. С 90-м псалмом на груди и с боевым кличем "Сталинград!" под Кабулом. Пробивая штольню под кипящим ядерным реактором и держа его бетонную опору, как атланты, на своих руках. Стреляя себе в пульсирующий висок, не стерпев поругания Родины.
Как воскресали солдаты империи? Восстали из гробов бойцы, чьи могилы отринула своя страна, незримые для погранзастав, перешли китайскую границу. Спустились с гор Афганистана, замученные, изрубленные на куски душманами, но не принявшие чужой веры. Смыли с себя радиацию, откашлялись кровавой слюной.
И пошли все стройными шеренгами за Прохановым, преодолевшим заграждения, по опустевшей в годовщину Революции Красной площади. И то был не последний парад Четвертой Империи, а первый парад Пятой.
