"Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые" — последний раз с экрана тихо сошли тютчевские строки, произнесенные с грустью, с предчувствием великой разлуки — замечательным русским артистом Анатолием Папановым в фильме "Холодное лето пятьдесят третьего…" В конце — стук хлопушки, фиксирующей последний фильм, последние слова, последний кадр…
Сорок пять лет назад, в апреле 1942 года, из госпиталя дагестанского городка Буйнакск в Москву от девятнадцатилетнего солдата Толи Папанова летело треугольником сложенное письмо (теперь совсем жёлтое и хрупкое): "Дорогая мамочка, ты вчера мне снилась во сне. Завтра пойду, сфотографируюсь, и пришлю тебе фото". Где теперь этот кадр, предвестник сотен изображений знаменитого артиста, серьезно глядящего на мир из-за стекол киосков многочисленных городов нашей страны? Знал ли тот фотограф, что щелчком камеры, с Божьей помощью, он "завербовал" (подстреленного морально и физически) юного бойца в такой мучительный и блестящий мир театра и кино?
Величие победы измеряется степенью ее трудности. Горько. Солоно. Трудно. Вот слова, которые вписаны в историю судьбы этого Артиста.
Голодное детство тридцатых годов. Политическая преступность и преступный страх следующих десятилетий, десктруктивно влияющих на геном общества, неизбежность 41-го года. В восемнадцать лет (кабалистический знак высшего человеческого счастья) летом — в этом благостном вздохе природы, оказаться на войне, в окопе, без сапог, в портянках, с бутылкой горючей смеси в руке, перед так нагло наезжающими гусеницами свежего фашистского танка на жизнь молодого существа! Горько. А.Папанов воевал в пехоте лето, осень, зиму 1941-42 годов. Несовершенство военной техники, обмундирования, исторические морозы этой зимы, ничего не стоили рядом со скорбью отступления и душевной боли от "методов" высших командных чинов.
Алик Рафаевич! Такой же молодой, с такой же буйной надеждой на будущее. Друг с первых дней войны. Товарищ по окопам, по ужасам, по минутам, приговаривающим либо к жизни, либо к смерти. После боя боец Папанов никак не мог его найти. Облазил все окопы… Потом принесли горячую жидкую кашу… На следующий день, солдат, выполняющий свои обязанности, складывал обледенелых "деревянных" покойников на сани… Повезли… И Папанов узнал ноги Алика Рафаевича.
Осенью на второй курс ГИТИСа пришел хромой, с палочкой студент — боец, списанный с войны. Война, вероятно, пробудила в прапамяти и в психике зерна, содержавшие мощный потенциал. Его надо было реализовать.
И А.Папанов для этого выбирает сцену.
В 1948 году он поступает в труппу Московского театра сатиры. Угрюмый, с умными глазами из-под нависших век. Он производил впечатление, что обладает мощными запасами душевных и физических сил.
Сил — много… А судьба в театре трагически не складывается — ролишки, эпизоды, выходы, в которые не может втиснуться стихийная, могучая натура Анатолия Дмитриевича. Проходят годы, десятилетия, непризнания. Оскорбительных унижений, нищенской зарплаты, постоянной угрозы увольнения.
В 1955 году судьба легким прикосновением вмешивается в затянувшийся горький путь своего питомца. Юткевич совместно с Плучеком репетируют "Клопа" Маяковского. Гастроли в городе Свердловске. В ресторане, после спектакля, собралась труппа отметить день рождения одного из артистов. И молодой Толя Папанов, под оркестр, в паре с актрисой тетра, "рванул" модный тогда, вывезенный из Америки "буги-вуги"! Танцевали азартно, с оттенком иронии и карикатуры. В результате — самостоятельный жест режиссера Плучека — и на сцене тетра Сатиры, вместо ранее назначенных "танцующих" артистов, появляется пара "двуполое четвероногое", пародирующая явившихся на сцене нашей жизни стиляг.
Длинноволосый парик. Клетчатый пиджак с широкими плечами, узкие брючки, как маятник огромный галстук цвета бордо, на котором изображена обнаженная кокетка в рюмке. Таким гориллообразным предстал перед зрителями новый гротесково-комедийный артист. Номер всегда сопровождался аплодисментами. Это было первое признание, первый маленький успех. Незадолго до этого у Анатолия Дмитриевича родилась дочь Лена. И он всегда говорил, что вместе с ней к нему пришло счастье. Наверное, Папанов мог тогда назвать счастьем свою первую значительную роль — роль бюрократа Синицына в спектакле "Поцелуй феи".
Бюрократ в творчестве Папанова — его идейный враг. Человек, надругавшийся над своей природой, насилующий мир по "своему образу и подобию" Анатолий Дмитриевич в пятьдесят пятом году интуитивно угадал эту, так далеко зашедшую болезнь нашего общества, и с бешеной энергией своего таланта, бросился на вездесущего и хорошо вооруженного противника. Это была изощренная война за жизнь человеческого духа, где зачастую противник-бюрократ выходил победителем, нанося неизлечимые сердечные раны. Волей этого бронированного аппарата были изъяты из жизни театра Сатиры четыре, может быть, лучших спектакля, где А.Папанов блистательно демонстрировал диапазон своего дарования. Это — "А, был ли Иван Иванович?" Н.Хикмета, "Василий Теркин" А.Твардовского, "Доходное место" А.Островского и "Банкет" Г.Горина и А.Арканова.
По Гиппократу — самые страшные болезни те, которые искажают человеческие лица. Папанов всегда был пристрастен к парикам и гримам. Первый его бюрократ явился на сцене с гигантскими ушами, наклеенной короткой шеей, в пугающем парике "бобрик" (из серии гоголевских харь, рож, свиных рыл). Он всегда наглядным образом констатировал факт тяжелого заболевания человеческой души, сфокусированный в своих персонажах. Его Городничий в "Ревизоре" Н.Гоголя — вороватый, мрачный, духовно немощный перед "фитюльками", обезображенный изначально, дегенеративным способом существования. В спектакле "Горе от ума" режиссер на репетициях добивался от него дворянских манер, жестов сановника. Нет, природа Анатолия Дмитриевича, обнаружила и здесь вежливое упрямство. Фамусов Папанова оказался гоголеобразным — он попытался отобразить корабль дураков, на котором умному человеку от ума — горе, да еще и "мильон терзаний". Его маска — это мятеж против так талантливо задуманной, и так бездарно воплощаемой, роли человека на земле.
Тенденция театрального искусства последних десятилетий — предание грима остракизму… и, увлекшись, уничтожили иррациональную сущность театра, стерев все черты его лица. А ведь смысл грима (успех маскарадов ряженых) — скрыть себя, чтобы раскрыться. И забыли, что атрибутом Мельпомены является маска — символ театральной правды, а не житейской. И, конечно, Анатолий Дмитриевич попадал в ситуацию, когда, уступая воле режиссера, ему приходилось играть на сцене "голеньким", без его любимых бород, ушей, носов. Но, поразительное свойство — как только раскрывался занавес он мгновенно впадал в жесткую, созданную им форму, как улитка в свою "спираль". У него сразу выезжала нижняя челюсть, увеличивался нос, вырастали вперед глаза. Таким был из вереницы его чиновников Аким Акимыч в легендарном "Доходном месте". Центральная сцена спектакля — трактир, где Белогубов, представитель нового, более страшного поколения, заставляет плясать под свою "дудку" своего же благодетеля. На смену старому бюрократу пришел новый, уже не с "дудочкой", а с мощным, заглушающим все остальные звуки жизни, оркестром. Аким Акимыч плясал с таким мастерством и, одновременно с таким чувством осознания своей погибели, этот "последний танец", что зрителям причастным к этому слою социальной шайки становилось не по себе. Спектакль закрыли — жизнь роли оборвалась… Только вызывающий талант М.Захарова в союзе с глубинным чутьем Анатолия Папанова под звуки духового оркестра, мог подняться в этой бытовой сцене до высот философского обобщения.
Однажды, в минуту благодушия, Анатолий Дмитриевич поведал Ольге Аросевой: " Леля, ты не смотри, что я бываю груб или… угрюм, а ведь у меня в душе незабудки цветут". Вот эти-то незабудки, чтобы их не растоптали, он и маскировал своим пристрастием к гриму, грубоватой манерой, иронией к самому себе. Не самом деле — застенчивый, скромный, деликатный, мудрый.
Воссоздавать мир тьмы и убожества на сцене с незабудками в душе — поистине подвиг! Вот фортуна и обрушилась на него ливнем в 1966 году. Это роль Боксера в спектакле "Дамоклов меч" Н.Хикмета. Пьеса на сцене театра Сатиры стала сенсацией. В воздухе появился озон славы. Константин Симонов предложил ему сыграть роль генерала Серпилина в фильме "Живые и мертвые", где и довоевал войну недовоеванную в жизни.
Начались безумные объятия кинематографа. Драматический жанр сменялся комедийным, росла популярность, пришло настоящее всенародное признание. Кончено же повысилась цена в театре. Стали ходить на "Папанова". Географическая карта путешествий расширила свои границы — Америка, Испания, Голландия, Индия принимали еще совсем недавно неизвестного и гонимого артиста.
Интересно, что двойственность его характера выражалась не только в гриме, скрывающем что-то от всех… Анатолий Дмитриевич был тем редким артистом, который… гримировал голос. Его звуковой диапазон, раскрашенный маслом и акварелью, стал примером подражания бесчисленных поклонников и зрителей. Заведомо неосуществимая угроза Волка неудачника с рыкающим "Ну, заяц, погоди!" сошла с экрана популярного мультфильма, вышла на улицы, заглянула в детские сады, бани, на рынки — во все закоулки человеческого быта. А умилительно щемящая страсть Водяного, живущего на болоте, — "… А мне летать, а мне летать охота!" — стала предметом уличного взрослого и детского пения, записи на грампластинки и радио.
Как-то театр гастролировал в Болгарии. Ночью жители Софии собрались на площади перед гостиницей, где жил Анатолий Папанов, и до утра кричали под его окнами — "Ну, заяц, погоди!"
Несмотря на всю славу и популярность, Анатолий Дмитриевич оставался всегда прежним, да и не изменил стиля своей жизни. Примером тому служит письмо наместника Псково-Печерского монастыря архимандрита Гавриила. Он писал: " При встрече с Вами в домашней обстановке я был удивлен Вашей подвижнической жизнью, которая представляет для нас добрый пример. Увидал скромность Вашей жизни, и в то же время Вашу великую духовную силу. Желаю Вам, дорогой Анатолий Дмитриевич, всегда быть таким добрым, бодрым и обаятельным. Бодрость восстанавливает дух человеческий, сообщая ему постоянное пребывание в любви с другими людьми…"
Анатолия Папанова не мог удовлетворить однообразный репертуар театра последних пятнадцати лет. По натуре — чрезвычайно остроумный, красноречивый. Юмор соленый, народный, и когда в лучшие минуты жизни он начинал говорить, казалось, что валит лавина драгоценной руды. Он пытался найти выход неиспользованных ресурсов — писал стихи, написал три пьесы. К кино относился, как к производству. Душа его принадлежала театру. И в 1987 году он взялся за постановку М.Горького "Последние". Этот первый режиссерский опыт принес много актерских удач на сцене (может быть и от того, что актеры были обласканы и бесконечно любимы своим режиссером). Финал спектакля стал своеобразным философским откровением самого Папанова. В темноте с зажженными свечами стояли участники спектакля, напоминая зрителям о том, что бесценный "фонарь" души способен возродить человечество, через подвижническое возрождение каждого человека. Ему бы ему еще "пожить, поработать…", как он мечтал в последнем фильме "Холодное лето пятьдесят третьего…" Последнее… корень этого слова — след. И если пойти по следам Анатолия Папанова (товарищи его звали Толич), большого артиста, которого судьба трудным путем ввела в пантеон русского театра… и если пойти по его следам, то попадем в Парк культуры имени Горького, куда каждый год, 9 мая, приходил он на встречу с ветеранами войны. Толич, в любимой им кепке-букле, в темных очках (не дай бог узнают!), в совсем незаметном костюме, с двумя Орденами Отечественной Войны, идет по аллеям парка. Кого он ищет глазами? Свою простреленную юность? Или, может быть ему, поистине Народному Артисту, мерещится дорогая ему фигура далекого друга Алика Рафаевича? И в День Победы, возможно, он думает, что войну-то он выиграл. И ту, и другую. Потому, что в его душе продолжают цвести маленькие незабудки, которые не удалось уничтожить ни образцовым гусеницам фашистского танка, ни нелепой обуви отечественного производства. Такие, как он, всегда выигрывают.
