Несколько недель назад американский институт по изучению общественного мнения Gallup сообщил: 20% опрошенных россиян хотели бы уехать из страны, и это самый высокий показатель за все годы исследования. Началась обычная в таких случаях движуха в СМИ и в сети: одни кричат – скатертью дорога, другие негодуют, что Рашка не создала условий, третьи скорбно вздыхают, что-де будь они помоложе, непременно б уехали. Меж тем тот же Gallup сообщает: из Штатов в последний год хотят уехать 16%. А в возрасте до 30 лет свалить хотят аж 30%, а среди женщин до тридцати лет таких и вовсе 40%. Но это ещё что! Согласно опросу OpinionWay для France Télévisions (французская национальная телевещательная сеть), целых 34% молодых французов в возрасте от 18 до 34 лет планируют обосноваться за границей.
Я всегда говорила, что наши представления об ужасах российской жизни – это своего рода мания величия навыворот: неблагополучно нынче везде. Люди не чувствуют надёжности, крепости жизни, их несёт куда-то словно пыль, гонимую ветром.
В 90-е годы, когда перед изумлёнными совками открылась возможность вот так взять да и уехать куда угодно за лучшей жизнью – это казалось неоспоримо прекрасным. Прошло двадцать лет – и стало ясно, что очень даже оспоримо.
Самая возможность сняться и уехать – разъедает души в том числе тех, кто никуда не уедет. Большинство ведь так и проживает жизнь в своём углу. Но сама идея уехать в какие-то богатые и счастливые земли действует разлагающе и деморализует. Человек раздумывает и примеривается, собственная жизнь кажется ему малоценной и неуважаемой, вкладывать труд в её улучшение он не будет: что в нашей дыре может быть приличного? Очень часто решение затягивается до пенсии. Я знакома с несколькими прямо-таки пенсионерами, и они продолжают размышлять на любимую тему: ах, зачем я тогда не уехал?
Нет более надёжного средства стать хроническим неудачником, чем считать свою теперешнюю жизнь лишь подготовкой к новой замечательной жизни, которая откроется там, за горизонтом. Химера отъезда – плодит лузеров и никчемушников. И, напротив, зная твёрдо, что тебе здесь жить – поневоле будешь об этом месте заботиться. Сама по себе местность или населённый пункт ни хорош, ни плох: таким или иным его делают люди – своим трудом, мечтами и мифами.
Сегодня мечтателей об отъезде на нашей земле бесчётно: в орбиту их неудачничества втянут весь мир. Теперь вот и Болонский процесс подоспел: наши дипломы будут якобы котироваться повсюду, так что теоретически можно будет пристроиться сидеть в офисе на другом конце вселенной. Химера отъезда полезна тем, что создаёт лёгкую анестезию, облегчающую страдание никчёмности: не ты виноват в своей неказистой жизни, а неправильная страна.
Советская прописка – так, как она была замыслена, – давала внятные ориентиры: ты по своему почину можешь уехать туда, где труднее, а туда, где легче, - не можешь. Хочешь улучшать жизнь там, где труднее – пожалуйста. А приспосабливаться, искать лёгкой жизни – не выйдет. Недаром было такое осудительное советское словцо – «приспособленец», «искатель лёгкой жизни». Таков был замысел, реализация, разумеется, далеко не всегда отвечает замыслу.
Наш вузовский преподаватель философии любил повторять: главное отличие человека от животного в том, что животное приспосабливается к среде обитания, а человек – приспосабливает среду к себе. Наличие прописки и ограниченная свобода выбора местожительства стимулировала человеческое поведение, а вот неограниченная свобода – животное. И оно – воспевается как самое разумное и прогрессивное. Более-менее энергичные и, так сказать, годные утекают туда, где и так относительно хорошо. А там, где относительно плохо, остаются «плохиши». В результате там, где было плохо, - становится ещё хуже, а где было хорошо – становится гораздо хуже, поскольку там – не протолкнёшся от искателей лёгкой жизни. «Лёгкой», конечно, весьма условно, но важно понять, что соблазн не улучшать жизнь на месте, а просто переместиться туда, где жить легче, в перспективе приносит неприятности всем.
Я знаю множество людей, уехавших на жительство за границу. Лучше всего устроены заработавшие свои деньги в России, а там живущие на покое. Никакой бизнес у наших людей там не получается.
Сносно, но отнюдь не шоколадно устроены пролетарии умственного труда. Несколько лет назад мы с мужем в Израиле провели вечер в компании его одноклассников по знаменитой 57-й школе (там всегда было много евреев): никто не богат, но все при работе, квартире, пенсионных накоплениях. Про жизнь традиционных пролетариев: нянек, уборщиц, строителей, русскоговорящих продавщиц в магазинах – лично знаю мало, хотя встречаются они везде.
Иногда в качестве «белых сахибов» выступаем мы, россияне. В нашем подмосковном посёлке все няньки, уборщики-садовники – с западной Украины; в 90-е его и строила бригада из Закарпатья. Хорошо знаю одну такую семью: мечтают вернуться на родину, но живут тут уж двадцать лет. Временно живут, неустойчиво. Таков весь нынешний мир – неустойчивый.
