Пётр Калитин. Краткая энциклопедия русской оригинальности. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2020. – 268 с.
Писать о книге, как и о других изданиях философа Петра Калитина одновременно нелегко и радостно. Почему нелегко – чуть позже, а радостно от того, что это – мой, так сказать, этический долг, а возвращать долги всегда приятно. Дело в том, что семь лет тому назад в Литинституте проходила защита моей докторской диссертации, посвящённой судьбе русского реализма. В ходе прений слово взяла завзятая либералка Мариэтта Омаровна (Кошмаровна, как её обзывают студенты) Чудакова и коротенько, минут эдак сорок гнобила и долбала мою работу. Главный тезис: от этой диссертации веет 37-м годом. В аудитории повисла атмосфера тревоги.
И тогда поднялся Пётр Вячеславович Калитин и чётко, лаконично, как по нотам, растолковал членам диссертационного совета, что всё обстоит диаметральным образом. Тем самым он склонил чащу весом в пользу диссертанта – голосование принесло успех при двух «чёрных шарах» (кто бросил второй я догадываюсь, но писать не буду).
Но почему же писать нелегко? Думается, что любой, кто имел дело с прозой или публицистикой (в стихах он более традиционен) Калитина, поймёт меня. Вся сложность состоит в изощрённой стилистике этих текстов. Он буквально взрывает, взламывает привычное наЧЕРТанnие (образец его стиля) слов, внедряет в них латиницу, выделения, неожиданные знаки препинания, например, занятый из арифметики знак равенства =.
Со стороны может оказаться, что Пётр Калитин следует по пути пушкинского Сальери, который «музЫку разъял как труп». На самом же деле задача автора совсем иная: он стремится до глубинных истоков русского Слова, вскрыть его сакральное значение, донести до сегодняшнего глаза и слуха то, что спрятано на дне языка.
В своих устремлениях Калитин отнюдь не одинок. Сразу на ум приходит рыцарь силлабики Симеон Полоцкий, писавший на четырех языках: русском, белорусском, украинском и польском. Кстати тут будет и адмирал А.С. Шишков, конструировавший новую славянскую лексику. Вспоминается Велимир Хлебников с его наволочкой, набитой клочками бумаги, на каждом из которых значилась фраза, слово или часть его, и поэт, наудачу выуживая их, пытался обрести новое знание. Аналогичными вещами занимались Маяковский (вообще, футуристы), Сельвинский, Кручёных, конструктивисты, Вознесенский с его видеомами. Из ныне живущих – профессор Владимир Гусев, по части выделений не уступающий Калитину.
То же самое можно сказать и о зарубежном опыте. В том же направлении двигались французские символисты, затем – дадаисты, сюрреалисты, представители Венской школы поэзии и конкретной поэзии (Эрнст Яндль и др.). Примерно тем же занимаются выходцы из России Сергей Сигей и Ры Никонова, окопавшиеся на Западе.
Однако, у большинства перечисленных во главу угла ставится чистая форма, словесная эквилибристика, жонглирование языком. Калитиным движет религиозное чувство. Не забудем, что он – крупный специалист по трудам митрополитов Платона (Лёвшина), Филарета Московского, Евгения (Болховитинова), других отцов церкви и неутомимый издатель их сочинений.
В своих работах Пётр Вячеславович пытается на практике реализовать своё понимание речевых процессов. Его задача – докопаться до изначальной семантики нашего Слова, расшифровать корнесловие имени, как выражался покойный Пётр Паламарчук, вытянуть из глубин языка сокровенное. В этой связи его стилистика связана с историко-филологическими изысканиями сатирика Михаила Задорнова, за которые на его голову сыпались шишки со стороны академических учёных до конца его дней.
Однажды я рассказал Петру о соученике Гоголя по Нежинской гимназии – Платоне Акимовиче Лукашевиче (1809–1887) и его теории «чаромутия», то есть сознательного затемнения языков с целью недопущения человечества к подлинному знанию (эта идея перекликается с библейской темой о строительстве Вавилонской башни и смешении языков). Калитин живо заинтересовался, но потом к фигуре маргинального филолога не возвращался: по-видимому, наша беседа проходила за чаркой, и имя вылетело из головы.
"Энциклопедия" П. Калитина касается идеологических и социально-политических проблем отечественной истории. Он рассматривает глобальные начала русского Духа: добротолюбие, нестяжательство, соборность, власть, патриотизм.
Третий раздел книги посвящён знаковым фигурам русской оригинальности. Среди персоналий – Иван Грозный, Пётр I, Екатерина II, Александр I, Николай I, другие цари и советские лидера вплоть до Горбачёва, Ельцина и Путина. Везде отчётливо проявляется государственно-патриотическая позиция, хотя докопаться до неё удаётся не сразу. Вот, например, что сказано в главе об отце Перестройки:
«К М.С. ГОРБАЧЁВУ отношение – самое жизнегадостное и, надеюсь, адастнnое – органѝчегоски…
Ведь именно при нём, демонокрадичьнnо = «мессиански»: меченом – пере- – супер-! – троечно: по-навьему = однозлачно = ката: феерично! – обесусмыслилась: суперпозидивнnо – обескуражилась! – наша имперская: и по-совет(о)ски – космо: планида, рАзстащив – «совершенно» = «естественно»: суперА=неАбсурднnо – диалекдичьнnо = самонеобыдло!..»
На первый взгляд, выделения, шрифтовые и пунктуационные решения не имеют системы. Но приглядевшись, как раз за разом буквосочетания метаморфизируются (ес превращается в yes, тв – в TV, ин – в ИНН, сс – в SS, а то и в SSZZ), понимаешь, что логика в этой пестроте присутствует. То же и на словарном уровне: гламур всюду заменяется ХлАМуром, сугубо звучит как сугрубо, а прогрессивно пишется исключительно как прогреSSZZивно.
В глазах, конечно, рябит от такой пестроты, и взгляд читателя отдыхает, когда останавливается на островке относительно привычного текста. Калитин допускает это, в частности, излагая свою биографию, при перечислении имён собственных и в ряде других случаев.
Рассказывают, что «мирискусник» Лев Бакст как-то упрекнул Пабло Пикассо в том, что тот просто не умеет рисовать, но что тот взял карандаш и чуть ли не одним росчерком изобразил портрет своего визави, доказав обратное.
Очевидно, массированные выделения и эксперименты со шрифтами не всем придутся по нраву. Мигель де Унамуно в "Тумане" говорит о том, что автор, злоупотребляющий выделениями, как бы даёт сигнал читателю: «Обрати внимание, болван! Тут важная мысль». Правда, и сам он не удержался от игры в слова и обозначил жанр своего сочинения как «руман».
Вот и доктор философских наук, эксперт Изборского клуба, несомненно, сознаёт, что творит. Писать как все он, конечно, умеет, но это, как говорится, – не его фишка. Это – его выбор, его путь, и мы обязаны это уважать. Но обязаны предупредить: шансы на широкое признание невелики. Хотя, вероятно, Пётр Калитин рассчитывает найти благодарного читателя в отдалённом будущем. Некоторые тенденции к этому видны уже сегодня: элементы Калитинского метода часто встречаются в стилистике интернет-сообществ, социальных сетей и смс-сообщений.
Так же мала вероятность перевода этого текста на иностранные языки. Но эта беда невелика: что за рубежом понимают в русской оригинальности?! Мы же подчеркнём, что личность самого Петра Вячеславовича Калитина тоже является проявлением нашей национальной самобытности.
