ПИСЬМА О ЛЮБВИ. часть № 6 . конкурс ко дню победы

Прошел год с начала проекта организованниного Оксаной Трушиной, Константином Багаевым при содействии Свердловского творческого Союза Журналистов.

проект - "Письма о лобви". - https://kachid76.wixsite.com/memorytoheroes

(Кратко- на войну ушел майор Кривошеин, и обещал писать письма любимой жене Шурочке, двум дочкам, и сыну - каждый день. И по мере возможности он это делал...пока не погиб. И эти письма мы читали вслух., входили в образ, в то время, ...и становились другими. Наверноное становились лучше..нет, не наверное, точно лучше !)

Несколько видео-серий пререросли в более масштабное действие. Подключилось Министерство образования области, Владимир Козлов и Музей воинской доблести и боевой славы, подключились небезразличные люди и организации.

В результате в течение полугода шли литературные конкурсы и прочие мероприятия. В числе участников было зарегистрировано 1467 человек из 42 населенных пунктов нашей области.

Что еще сказать ?

Сейчас в Музее готовится новая выставка, и она будет в празничные дни открыта и представлена посетителям. Будет там представлен и проект "Письма о любви" - отдельной экспозицией. Ждем открытия с нетерпением и радостью от процесса и его результатов. А результат очень понятный- Никто не забыт. И не забыта семья майора Кривошеина, его письма, их любовь и переживаемые тогда трудности, невгоды и радости. Вечная память всем, кто приближал победу ! И огромное спасибо всем участникам. И это- результат, эти эмоции и личная неуспокоенность души.

Я рад, что участвовал в создании этого проекта, что познакомился со многими настоящими творческими и небезразличными людьми. Что мы все внесли свой маленький вклад в воспитание и себя, и других. И что помним тех, кто защищал Родину, кто делал и жил во имя любви.

Годы идут, мир меняется, горе забывается, приходят новые страхи и радости. И лозунг наших родителей "Лишь бы не было войны" сейчас у меня в душе. Потому что я тоже родитель, и так же шепчу по вечерам, глядя на своих детей, думая о них.

А война на пороге.

И я думаю, что мало людей не задает себе вопрос- А я ? А я что бы делал если завтра война ?

Увы, но война идет. И не обязательно что падают бомбы и летят пули. Война в мозгах. И каждый сейчас солдат...идеологического фронта, как раньше говорили.

И тут уж- у кого как выходит.

Кто -то волрчит и негодует, кто- то не замечает и просто живет, кто- то на передовой...и каждый имеет на это право. Главное, что бы этот праздник сплачивал, а не разъединял.

Сегодня публикую творческую работу конкурсантки проекта ЛИНЫ РОО.

-----------------------------

ПИСЬМО В ОДНУ СТОРОНУ

Считается, что в детстве брат с сестрой часто не ладят, дерутся и постоянно что-то делят между собой. Видимо, мы с Артёмом, или как я его больше любила называть Тёмой, были исключением.

Сколько себя помню, мы всегда, везде и при любых обстоятельствах были вместе, и не было у нас разногласий, а если и были, то Тема, как старший брат, уступал мне, дабы не расстроить и не обидеть меня.
Я его любила. Он мне был важнее и дороже всех на свете. Папу я совсем не помню, а мама и Тёма никогда не говорили о нём. Я пыталась спрашивать, но они всегда мягко уходили от темы, ясно давая понять, что разговор об отце закончен. Наверное, поэтому я любила Артема за двоих: за папу и за брата. Он же в свою очередь платил мне тем же. Тёма был старше меня на 9 лет, но, тем не менее, он всегда с огромным удовольствием брал меня с собой, когда шёл играть в футбол со своими друзьями или бегал за продуктами в магазин тети Наташи, но футбол был, конечно, интереснее. Когда я стала чуть постарше, мне даже позволили играть в одной команде вместе с Тёмой. Я хотела показать Тёме, что уже взрослая, что он может на меня положиться. Но как я ни старалась, парни все равно называли меня «Малая». Сначала я обижалась, а потом привыкла, более того, я полюбила своё прозвище. Было в нём что-то такое родное, тёплое, но в то же время что-то дворовое, бандитское. Со временем я действительно очень сильно привязалась ко всем друзьям Артёма, а они приняли меня, слабую, но боевую девчонку, в свою компанию.

Как сейчас помню... У меня никогда не было подружек, были только они, мальчишки со двора. На футбольном поле я ощущала себя как рыба в воде. Особенно мне нравился мяч. Черно-белый, такой новенький, прыгучий... На него смотришь и прямо хочется скорее бежать играть. Я лично следила за мячом: если в непогоду после игры мяч был грязный, то я бережно мыла его, иногда даже с мылом. Если они забывали его, убегая покупать мороженое, я всегда отыскивала его, брала под подмышку и несла домой. В конце концов, получилось так, что мяч поселился у нас в квартире, хотя настоящим хозяином мяча был лучший друг брата – Савка. Ему мяч купил отец - директор одного из многочисленных заводов Свердловска. Но нам было все равно, кто его отец. Все любили Савву за его отменнее чувство юмора, за ослепительную улыбку и широкую душу. И я любила. Но Тёму больше.
А еще я любила наш довоенный Свердловск. За что? Вот в Москве были невероятной красоты купеческие дома и чьи-то дворцы. В Петербурге были музеи, театры, галереи и много ещё того, что делает город красивым и привлекательным. Но что делает город живым? Что делает город родным? Уж точно не музеи со всеми этими картинами, смысла которых я до сих пор не понимаю... Живым город делают его жители, такие как Тёма, Савва, тётя Наташа с ее бегемотских размеров платьем (это все из-за того, что она работала в магазине продуктов), дядя Сёма со своей мастерской, где всегда пахнет машинным маслом так, что аж глаза слезятся, Катя и Поля - две сестрёнки-модницы, у которых платьица всегда были самые модные. Пусть Свердловск и казался серым на вид из-за своих фабрик и заводов, но сердце у города было большим и добрым. И все было отлично в моем городе, пока в конце июня 1941 года не началась война…
За завтраком Тёма и мама ничего не говорили. Они оба смотрели куда-то в пустоту и о чём-то очень сосредоточено думали. Слышался лишь холодный, железный звон ложек о края тарелок.

-Что случилось-то? - не выдержала я.
-Ничего, солнышко. Все как обычно, - с деланной улыбкой ответила мама.

Я не поверила ей. Я знала маму. Я знала, когда она лукавит, а когда говорит правду. Но, тем не менее, я решила не лезть с расспросами. Если они не хотели отвечать, значит, так надо. Значит, это не мое дело, и они разберутся сами.

В 12 часов того же дня я поняла, в чем дело, мне все стало ясно. На улицах столпились люди. Там были и тётя Наташа, и дядя Сёма, и вообще все-все жители города. По радио твёрдый мужской голос медленно читал: «Внимание, говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра безо всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война Советского Союза против немецко-фашистских захватчиков». Сообщение закончилось словами, которые я запомнила на всю свою оставшуюся жизнь: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». После этих слов люди не разбежались с громкими криками, не стали прятаться, не плакали. Они просто молчали, осознавая, что ничего не будет как раньше, что все изменится.

Это было страшнее, чем паника. Глухое и одновременно звенящее молчание. Страшное осознание. Пришла война.
Шли дни. Недели. Не так. Они тянулись. Мучительно и медленно. Все силы города были брошены на помощь нашим солдатам, которые яро защищали своих близких, свой город, свою страну, всех нас. Потом заболела мама. Сильно заболела. Приходил доктор. Сказал о воспалении лёгких, выписал лекарства. Мама лишь плакала. И я плакала. Но так, чтобы никто не видел. Нельзя, чтобы мама или Тёма увидели мою слабость.
-Ты должна быть сильной, кнопка. Маме это нужно. Пока она не выздоровеет, ты главная по дому. Готовь ей обед, вытирай пыль и кое-что ещё, самое главное: сделай так, чтобы у мамы было хорошее настроение. Поняла меня?
Я кивнула головой и дала честное-пречестное слово.

В первые недели войны во всех районах города жители организовывали митинги, на которых свердловчане выражали готовность с оружием в руках защитить свою страну. Я всегда смотрела на эти громкие шествия из нашего окна. Знаете, что было самым страшным в этих толпах? Я ежедневно различала среди митингующих знакомые лица. То Савка, то Юрка (тоже друг Тёмы, всегда мне конфеты таскал), то Егор Андреевич (мой учитель по физкультуре, часто играл с нами в футбол), то Миша (продавец мороженого, молодой парень, лет 20, который всегда улыбался мне при встрече и говорил: «Доброе утро, госпожа»)... Мне было тяжело представлять их в касках болотного цвета, с тяжелыми автоматами. Мне было тяжело от мысли, что они могут погибнуть, что я могу их потерять. И каждый вечер я подходила к Тёме и спрашивала его:
-Тём, ты же не пойдёшь воевать? Ведь нет? Ты же останешься с нами?
Он громко вздыхал и грустно улыбался.
-Посмотрим, кнопка. Посмотрим. Мама пока болеет, останусь с тобой. Мама выздоровеет, тогда уж ясно будет.
Но маме становилось хуже. Лекарств не хватало, все отправляли на фронт. Она кашляла и кашляла. Пока мама яростно сражалась с воспалением лёгких, а солдаты сражались с немцами, Тёма, не покладая рук, работал на заводе. Часто брал двойную смену, после чего на нем не было лица. Весь грязный он заваливался домой, падал на кровать и в один момент засыпал.
Теперь вместо того, чтобы бегать и играть в футбол с мальчишками, я меняла маме полотенца на лоб, стирала наши вещи, бегала за хлебом и пыталась приготовить хоть что-то для мамы и Тёмы. Мне казалось, что я повзрослела лет на 15. Так оно и было, наверное. Мне нельзя было оставаться Малой. Мне надо было быть сильной, я ведь Тёме обещала.

С начала войны прошло 3 месяца. Более 15 тысяч горожан добровольно ушли на фронт. Заводы и фабрики работали круглосуточно. Улицы стали пустынными.
Однажды рано утром, когда Тёма в очередной раз взял двойную смену, я вся в слезах прибежала на завод. До сих пор помню тот звук. Страшный, жуткий, противный, тяжёлый. Там было невероятно душно, везде было железо, все казалось таким чудовищным. Минут через 7 мне все-таки удалось найти знакомую фигуру в толпе рабочих, и я скорее побежала к Тёме, чтобы сообщить ему об ужасных новостях.
-Тёма! Тёма!
-Кнопка, ты что тут делаешь? Тебе нельзя здесь. Что случилось? Почему ты вся в слезах? Кнопка?!
-Мама... Она...
И больше я не сказала ничего. Я залилась долгим, беззвучным, горьким плачем. Руки опустились, вся грустная клетка сжалась, как под прессом, я упала на колени. Холодный, шершавый пол впился в мои острые коленки, но я тогда этого даже не почувствовала. Я не смогла больше ничего произнести. Мамы больше не было с нами.
-Ну ты как, солнце? Держишься?
Я смотрела в пол, молча.
-Раз все вот так вот сложилось... формируется добровольческий танковый корпус. Заявление подали 115 тысяч человек, отобрали только 9. Я прошёл отбор. Отправят нас далеко, на освобождение Украины, Польши, на Курскую дугу...
-То есть мама ушла, теперь ты уйдёшь... Ты меня одну оставишь? Тебе вообще не жалко меня? Оставляешь меня тут одну?! Совсем одну?

Я тогда кроме злости и собственной беспомощности не чувствовала ничего.
-Соня! Послушай меня внимательно, - прикрикнул он. По имени Тёма меня звал только тогда, когда его переполняли эмоции. Я даже боялась этого имени, когда он его произносил. Слишком привыкла к ласковым «Солнцу», «Кнопке», «Малой».
-Я нужен стране, я должен помочь. Я не могу сидеть, сложа руки, пока парни со всей страны проливают кровь за нашу свободу. Не могу! Понимаешь? Не могу! Пока меня нет, поживешь у Веры Владимировны (это была родственница мамы, настолько далекая, что я даже не могу сказать кто она... Сестра? Тётя? Не знаю). Она присмотрит за тобой.

Не помню, от чего я ревела тогда весь день... От страха за Тёму, от того, что придётся с ним расстаться и жить потом в неизвестности, от того, что я вдруг резко возненавидела Веру Владимировну. Не знаю. Но было страшно обидно.
На следующий день мы собрали все мои и отвезли в мой новый дом.
-Ключи от квартиры я оставлю тебе, приходи если что. Хорошо? - сказал Тёма.
Я не отвечала.
Вечером мы прощались. Прощались долго, со слезами, прощались, возможно, навсегда.
-Во-первых, кнопка, я обещаю тебе вернуться. Слышишь меня? Обещаю. Я буду знать, что ты ждёшь меня, я буду знать, что все не зря и обязательно вернусь. Во-вторых, помни, что ты обещала мне быть сильной. И, в-третьих, вот тебе мой подарок. Он будет тебе обо мне напоминать.
Тёма держал в руках коробку.
-Открывай.
Из коробки на меня смотрели два блестящих чёрных глаза с мохнатыми ушами и розовым носом. Маленький щенок белого цвета с карамельным пятном на глазу вилял хвостом и улыбался во все свои белые зубки.
-Вот это да… Какой он... Где ты достал его?!
-Какая разница? Теперь он твой! Как назовёшь?
Я утёрла слезы и тихо прошептала:
-Юлик. Его будут звать Юлик.
...На следующий день Тёма уехал, перед отъездом он оставил мне листочек, где написал номер полка, номер почтовой станции и место своей службы, чтобы я могла писать ему письма. Это вселило в меня хоть чуточку оптимизма, ведь я могла хотя бы писать брату.

Шли дни. Я каждую неделю я отправляла как минимум одно письмо. Писала обо всем на свете: о школе, о Вере Владимировне, о Юлике и о том, как он быстро рос, о погоде писала. В одном из писем послала ему нашу с ним любимую фотографию. На ней были я, Савва и Тёма. Мне было не жалко отдавать такую фотографию Тёме на фронт. Я решила, что она сможет его взбодрить. На ней я написала: «С любовью от Кнопки. Положи ее в карман и ВСЕГДА носи с собой.»
Каждый день я читала газету в мастерской у дяди Сёмы. Там всегда были новости про наш Свердловский танковый полк. Каждый день я бегала на почту, чтобы уточнить, нет ли для меня письма от брата. Из Свердловска за все время войны было отправлено больше 20 миллионов писем. Наверное, штук 400 из них были моими.
Пугало лишь то, что мои письма могли вообще не дойти до Тёмы, а его письма до меня. Для этого было очень много причин. С почтовыми грузовиками могло произойти все, что угодно. Письмо могло не пройти цензуру, которая в военное время стала ещё более жёсткой. Переписка больше не была личным делом людей. Тёму могли перевести в другой полк. Хоть и обещали письма в таких случаях отправлять туда, куда перевели солдата, но кто знает. Или же он мог... О его смерти я даже боялась думать. В конце концов, у меня закончились конверты. Тогда Вера Владимировна научила меня вот чему: она показала мне, как можно письмо складывать треугольником.
-Ты смотри, всю бумагу не потрать. На чем писать дальше будешь? Пиши мельче, будешь меньше тетрадей изводить.
Я прислушалась к ней и стала писать микроскопическим почерком. Экономия.
Когда я получала письма от Тёмы, я как будто оживала. Я снова верила, в то, что он жив и здоров.
А Юлик все рос и рос. Он был беспородной собакой с весёлым, игривым характером. В какой-то момент мне даже показалось, что он чём-то похож на Тёму. В самые хмурые дни, когда письма с фронта не приходили неделями, улыбчивый пёс поднимал мне настроение.

Если приходили вести от Тёмы, в нашей квартире наступал праздник. Юлик залезал ко мне на кровать, и мы перечитывали письма, которые писал нам Артём. Мы даже коробочку нашли и складывали туда все письма, что получали от Тёмы. Ее мы хранили под кроватью. Я и Юлик, мечтали, что скоро закончится война, к нам приедет Тёма и мы втроём будем жить в нашей старой квартире, сделаем там ремонт. Я буду готовить по утрам всем завтрак, днём я буду ходить в школу, Артём на работу, а вечером мы все вместе будем ходить играть в футбол. Эти мечты помогали мне жить дальше, это была своеобразная цель. Но все обрушилось 19 января 1944 года.
День начался приятно (насколько это было возможно в военное время). Светило солнышко, пробираясь в нашу с Юликом спальню сквозь воздушные занавески. Мы позавтракали немного и по привычке рванули на почту, чтобы проверить в очередной раз письма от Тёмы. Там меня ждала новость:
-Твоё письмо вернулось обратно. Мне очень жаль.

Письма возвращались обратно, когда адресат пропадал без вести или умирал. Если адресат умирал, то ставилась определённая пометка на письмах-треугольниках, так что это была своего рода похоронка. Девушка с почты смотрела на меня полными сожаления глазами, хотела видимо что-то сказать, но не могла подобрать слов. Она понимала, что не может помочь, поэтому лишь тихо отдала мне письмо. Я очень смутно помню тот момент. Я кивнула головой, трясущимися руками взяла злосчастный треугольник и с ужасом увидела ту самую метку. Метку, которая означала, что мой брат не вернётся. Метку, которая была для меня страшнее смерти. Метку, которая означала конец.
Война закончилась. Мы победили. Тёма победил. А я проиграла. Сломалась. Ушла в себя. Закрылась ото всех. Пока однажды мне не приснился сон.
Мы с Тёмой сидели на кухне, и он говорил мне:
-Кнопка! Кнопка! Ты обещала мне быть сильной. Ты помнишь, кнопка?
Я посмотрела в окно. Там бегали дети, шла тётя Наташа в своём огромадном платье в горошек, шёл дядя Сёма в чёрной от масла куртке, Савва махал мне с улицы и кричал: «Эй! Малая! Выходите играть!», светило солнце. Тёма снова заговорил.

-Жизнь продолжается. Ты помнишь?

После этого я проснулась вся в слезах и взглянула в окно. Там было пусто. Фонарь предательски моргал, лампочка перегорела, наверное. Рядом мило сопел Юлик. Часы тикали монотонно, спокойно. На календаре стояло 17 января 1945. До победной весны оставалось совсем немного…