ПАВЕЛ ЕГОРОВ: ОСТАВШИСЬ В РОССИИ, Я ВЫБРАЛ СВОБОДУ
ШУМАН И НЕ ТОЛЬКО…
«ЗАВТРА». Павел Григорьевич, большинство меломанов и в России, и за границей связывают Ваше имя, прежде всего, с именем Роберта Шумана. Как начался Ваш роман с великим саксонцем?
Я думаю, также как и с Бахом, и с Моцартом, с Шопеном, Брамсом, Чайковским, Скрябиным... А с Шуманом роман сложился в моей далекой юности, когда я заканчивал музыкальное училище при московской Консерватории. Тогда, мой педагог профессор Татьяна Петровна Николаева посоветовала мне выучить для выпускного экзамена его «Симфонические этюды».
«ЗАВТРА». Я слышал легенду, что когда Вы их играли на выпуске, пол-училища плакало. Вас сравнивали с Софроницким…
Шуман был в те годы не так популярен, впрочем, он и сейчас остается композитором для избранных. Студентом 4-ого курса Консерватории в 1974 году мне довелось принять участие в конкурсе имени Роберта Шумана в его родном городе Цвиккау (Германия, тогда ГДР), где получил Первую премию. Немцы говорили, что есть нечто такое в моем Шумане, чего нет у других русских, какое-то особое немецкое понимание и проникновение в его музыку. С тех пор судьба меня связала с великим немецким романтиком, как оказалось, на всю жизнь. Позже там же в Германии мне вручили Международную ежегодную премию «Шуман-прайс 1989». А через несколько лет, когда я уже работал в Ленинграде, издательство «Музыка» предложило мне сделать собственную редакцию всех фортепианных произведений Шумана. Когда я погрузился в эту работу, композитор открылся для меня совсем с другой и совершенно неожиданной стороны. Благодаря моим дружеским связям с шумановским Домом в Цвиккау, мне даже удалось достать неизвестные у нас рукописи и впервые их опубликовать в России. Наверное, эта работа и то, что я каждый год играл повсюду программы из музыки Шумана, и превратили меня в «шуманиста». Но на самом деле это не так – мой мир не ограничивается гениальной музыкой Роберта Александра Шумана, мне кажется, что я довольно разносторонний музыкант. Более того, я могу вам сказать, что не считаю себя исключительно «пианистом» в современном смысле этого слова. Ведь сейчас принято играть очень быстро, громко и заученно, а у меня совсем иной стиль игры – в широком смысле более музыкантский. В последние годы я много играю с вокалистами, и это очень важно, потому что рояль по своей природе – ударный инструмент, и заставить его петь чрезвычайно трудно. Совместное музицирование с вокалистом всерьез расширяет границы восприятия музыки, хотя нас всё время «втравливают» в спортивное исполнительство, порожденное конкурсоманией.
СЛУЖИТЬ В ЦЕРКВИ ИЛИ БЫТЬ МУЗЫКАНТОМ?
«ЗАВТРА». Павел Григорьевич, скажите, Вы по призванию обречены были стать музыкантом или в юности у Вас был какой-то выбор профессии?
Да, действительно такой выбор встал передо мной когда я учился уже на первом курсе консерватории. В те приснопамятные годы гонения на Церковь и религию в нашей стране мне казалось самым достойным в жизни служить Господу непосредственно в Церкви и непременно у Алтаря, к тому же быть монахом. На это указывал мне яркий факт из биографии Франца Листа, когда он принял аббатство. Ну, и конечно же, магическое влияние Марии Вениаминовны Юдиной, концерты-проповеди которой были в те годы чрезвычайно популярны, способствовало тому, чтобы я стал чтецом в церкви Рождества, где настоятелем был замечательный музыкант, композитор – отец Николай Ведерников. С ностальгической грустью вспоминаю 24 ноября 1970 года, когда Господь сподобил меня петь партию баса в мужском квартете о. Николая на отпевании Марии Юдиной в церкви Николая Чудотворца на Кузнецах у отца Всеволода Шпиллера... Вообще для меня 1970 год оказался знаменательным – в апреле в Переделкино в Бозе почил патриарх всея Руси Алексий I (Симанский), пышные похороны которого и длительное избрание на престол нового патриарха – Пимена (Извекова) не могли не коснуться даже столь скромного, недавно рукоположенного митрополитом Ленинградским и Новгородским Никодимом иподиакона Павла. Незабываемы дни жития в митрополичьих покоях на Обводном канале, ежедневные службы в 6 утра и занятия в консерватории были трудносовместимыми. Пришлось выбирать. Таким образом я отложил в сторону консерваторию и погрузился в богословие. Но, буквально год спустя у меня состоялась серьезная беседа с отцом Николаем Гундяевым (родной брат Святейшего Патриарха Кирилла – прим. ред.), который напомнил мне притчу о Талантах и призвал меня вернуться в консерваторию, поскольку священников теперь уже много, а верующих музыкантов совсем мало - вот и Юдиной уже не стало, и некому нести Слова Истины со сцены...
МУЗЫКАНТ – ЭТО НЕ СПОРТСМЕН
«ЗАВТРА». Павел Григорьевич, давно хотел задать Вам один частный, на первый взгляд, вопрос: куда в академической музыке ушло искусство импровизации?
Давайте и здесь оттолкнемся от сравнения со спортом. Томас Манн писал, что в здоровом теле – здоровый дух, а что может быть скучнее здорового духа? Сейчас на конкурсах играют Баха, например: ноты одни и те же у всех, но играют их, как правило, вне ощущения стиля. А всё-таки Бах это высокое Барокко, которое предполагало свободу и обязательное со-творчество у исполнителя в рамках текста, конечно же. То же самое мы встречаем в музыке Моцарта и Гайдна: Гайдн, например, в своих классических сонатных аллегро ставит знак «фермата» («остановка» по-итальянски), что означает предложение исполнителю сыграть каденцию, т.е. сымпровизировать на темы сонаты, высказать к ней свое отношение. И если в концертах с оркестром вы ещё можете встретиться с каденциями, то в клавирных сонатах как Гайдна, так и Моцарта никогда. Так вот, согласно этой философии, исполнитель – это не спортсмен, который должен просто пробежать дистанцию по белым и черным клавишам, а со-творец композитора, который дополняет исполняемую музыку своим взглядом, своим отношением.
«ЗАВТРА». Из того, что Вы сказали, напрашивается печальный вывод, что у большинства современных исполнителей академической музыки, собственное отношение к ней отсутствует…
Более того, раньше в советских музыкальных ВУЗах в рамках программы преподавали искусство импровизации, а сейчас в нашей Консерватории нет такого предмета. А ведь, во многих музыкальных вузах Европы его преподают по сей день. Слава Богу, в Московской консерватории на кафедре междисциплинарных специализаций музыковедов восстановили теорию и практику импровизации.
А может быть, всё это потому, что новое поколение слушателей интересует, прежде всего, некий раскрученный бренд, а вовсе не со-творчество исполнителя?
ОСТАВШИСЬ В РОССИИ, Я ВЫБРАЛ СВОБОДУ
«ЗАВТРА». Павел Григорьевич, чтобы не продолжать нашу беседу в минорном тоне, давайте смодулируем и вернемся к Вашей музыкантской судьбе. Скажите, пожалуйста, Вы ведь – один из немногих музыкантов своего поколения, из тех, кто имеет бесспорное место во всемирном топ-листе пианистов, кто востребован и на Западе, и на Востоке – и, тем не менее, остался в России. Хотя, насколько мне известно, Вам неоднократно предлагали ангажемент в Европе и в Америке. С чем это связано?
Конечно, предложения остаться работать на Западе у меня были, и довольно заманчивые, как вы можете догадаться. Но, во-первых, важен вопрос, как вы живете и зачем вы живете.
Позвольте отклониться на секунду от себя и вспомнить здесь незабвенного пианиста Станислава Генриховича Нейгауза. На одном из его уроков, одна довольно хорошая студентка сыграла сложный этюд Листа, причем исполнила все ноты, включая труднейшие места, но в целом играла несколько отстраненно с "холодной головой". И что же меня тогда потрясло, так это то, что сказал на все это профессор. Выдержав мучительно длинную паузу, Нейгауз лишь спросил её: "Дорогая! Зачем вы живете на этом свете?"
Возвращаясь к вашему интервью, должен сказать во-вторых, ЧТО вам надо? Если вам нужны рейтинги, деньги в большем количестве, чем у вас есть сейчас, некие блага внешнего порядка – это один разговор. Лично меня эта внешняя сторона вопроса в музыке всегда волновала очень мало, и поэтому я считаю себя самым счастливым человеком. Я занимаюсь своим любимым делом и занимаюсь им с любимыми людьми, и у меня есть то, чего не купишь ни за какие деньги. У меня есть свой любимый и дорогой для меня класс моих единомышленников в Консерватории, к тому же я играю только и исключительно ту музыку, которую люблю, и я считаю это очень важным и необходимым условием для настоящего Артиста. На Западе импресарио вас могут заставить из-за денег и контрактов играть то, что вам может совсем не нравиться. Многие мои друзья, оказавшиеся в Европе, жаловались мне на то, что попав в зависимость от менеджера, они лишились элементарной возможности планировать собственную карьеру и жизнь. Оставшись в России, я, вероятно, лишился каких-то чисто житейских преимуществ, но выбрав свободу, и, будучи действительно творчески свободным, я совершенно счастлив.
Беседовал Вячеслав КОЧНОВ, фото Илья КИРЯКОВ
